то так и не видел ее...
 	После этой внезапной трагедии глонны наглухо забили обе трубы, и ручью
пришлось искать себе другой путь -- вдоль внешней стены, в обход замка...
но разве это что-то меняло? Не вернуть уже альда Ламерада, не вернуть отца,
так любившего возиться с подрастающим сыном...
 	Путь по болоту -- в темноте, и только Всемогущему дано увидеть, что там,
впереди... Знать, так было предписано альду Ламераду, так отозвалось
совершенное им когда-то в иные времена и под иными небесами...
 	"Только Всемогущему дано видеть грядущее? -- вновь спросил себя
согнувшийся в седле Аленор, чувствуя, как неприятный холодок окатывает
сердце. -- А как же гадалки? А как же Юо?.."
 	Темно было у него на душе, и тени стелились вокруг, сливаясь в сплошную
ночь, и Диола не могла разогнать темноту, потому что ночное светило не в
силах рассеять тени в душе живущего.
 	Вот и еще одна тень выползла откуда-то, подобно той смертоносной змее;
имя тени -- Дат, сын Океана...
 	Лес расступился и дорога выплеснулась на поля, раскинувшиеся под звездным
небом. Вдалеке виднелись огни -- казалось, несколько самых крупных звезд
сорвались со своих высот и повисли над землей; возможно, любопытство влекло
их сюда, в мир живущих.
 	"Спустись ко мне, небесная звезда... Согрей мне душу... Ночь мне
освети... Позволь притронуться... Останься -- до рассвета..."
 	Это были не звезды. Это светились в ночи окна древнего замка.
 	Глонн открыл высокие ворота и юноша въехал во двор, вымощенный гладкими
белыми каменными плитами. Слез с коня, отвязал от седла легкую дорожную
суму из тонкой, но прочной материи. Глонн неподвижно стоял в стороне, в
обычной позе, скрестив на груди гибкие лапы; его короткая гладкая шерсть
мягко блестела в свете Диолы. Аленор перекинул суму через плечо, потрепал
привратника по голове и направился к калитке, ведущей за второе кольцо
укреплений. Сзади неторопливо застучали копыта -- это глонн повел коня на
конюшню.
 	Второй глонн ожидал юношу за входными дверями, в большом зале, слабо
освещенном пятью-шестью настенными светильниками; остальные не горели --
зачем понапрасну заливать светом пустынный зал? Глонн взял с круглого
столика у массивной каменной колонны сложенный пополам лист бумаги и, тихо
фыркнув, протянул его Аленору. Юноша развернул тонкий лист и, прочитав
записку, вернул глонну.
 	-- Не терпится нашему Фалиготу! -- с усмешкой сказал он. -- Сейчас занесу
ему табак, только помоюсь с дороги. Ванна готова?
 	Глонн вновь фыркнул, кивнул и, сняв со стены светильник, направился к
двери в дальнем конце зала, неслышно и ловко перебирая лапами по толстому
узорчатому ковру. Аленор пошел следом за ним, на ходу отдирая сорочку от
порезов, покрытых засохшей кровью.
 	В меру теплая ванна отвлекла его от неспокойных мыслей, а бокал легкого
ароматного вина из цветочных лепестков привел во вполне благодушное
настроение. Переодевшись и тщательно расчесав длинные мокрые волосы, юноша
отпустил глонна, наказав позаботиться о легком ужине, и со светильником в
руке поднялся по лестнице в боковое крыло замка, где находились покои альда
Фалигота.
 	Дядюшка матери до сих пор не спал -- закутавшись в длинный темно-синий
халат, отороченный белым мехом, он сидел в глубоком кресле под
светильником, положив вытянутые ноги в меховых шлепанцах на скамеечку, и
листал увесистый фолиант; Аленор узнал книгу -- это были забавные любовные
истории, сочиненные лет двести тому назад веселым мерийцем Баклином
Улатским.
 	-- О-о, вот, наконец-то, и табачок прибыл! -- радостно сказал Фалигот,
сдвигая на нос огромные очки в белой костяной оправе. -- Без табачка-то и
читается как-то не так. Не то удовольствие. Хотя книжица -- ого-го! -- он
хохотнул и с хитрецой посмотрел на внучатого племянника. -- Оч-чень
полезное чтение, особенно на ночь: такие сны потом снятся, что и
просыпаться не хочется! Знаешь эту старую историю, как одному то ли альду,
то ли долянину приснилось, что он превратился в этакую изящную
искусницу-танцовщицу?
 	-- Нет, дядюшка, не знаю, -- оживленно ответил Аленор, выкладывая табак
на столик, и с любопытством посмотрел на седовласого крепкого бодряка --
участника не то трех, не то четырех десятков далеких морских экспедиций. --
Что за история?
 	-- История презабавнейшая! -- Фалигот вновь хохотнул и потянулся за
табаком. -- Так вот, приснилось этому альду, что он танцовщица. Проснулся
-- чужая постель, вокруг всякая женская одежда развешена и разложена, и
главное -- разные юбки танцевальные. Вот он лежит и думает: то ли он альд,
которому приснилось, что он танцовщица, то ли танцовщица, которой снится,
что она -- альд. В зеркало на себя смотрит -- альд. А все вокруг -- не его,
женское.
 	-- А потом пришла и танцовщица, -- подхватил Аленор. -- Он у танцовщицы
ночевал, после большой гулянки. Я где-то уже читал.
 	-- А вот и нет! -- с довольной улыбкой ответил Фалигот, бережно и
осторожно -- чтобы, не дай Творец, не просыпать! -- перебирая табак на
ладони. -- Он был дома, просто все эти вещи воплотились из его сна. Вот
так! -- Он отправил первую порцию в ноздрю, замер, блаженно закрыв глаза, и
оглушительно чихнул. -- Вот так! Что ни говори, а илонский табак -- это
илонский табак. Не чета всякой траве.
 	-- Разве бывает, чтобы сны воплощались? -- недоверчиво спросил юноша. --
Не в книгах, разумеется, а на самом деле.
 	-- Конечно, мой мальчик, конечно! -- Фалигот втянул ноздрей новый заряд.
-- Ап-чхи! Думаешь, почему это мы сейчас с тобой разговариваем, а я еще
вдобавок и балуюсь -- спасибо тебе -- отличнейшим табачком? -- Седовласый
альд с хитрецой посмотрел на замершего юношу. -- Да потому, что приснились
мы с тобой когда-то какому-нибудь глонну. Или ночной летунье.
 	-- Ты это серьезно, дядюшка? Разве сновидения могут воплощаться?
 	-- Кто знает, мой мальчик... -- задумчиво протянул Фалигот. -- Кое-кто
считает, что мир -- воплотившееся сновидение Творца. А почему не мое? Вот
заснул я где-то когда-то -- и приснился сам себе, и все остальное
приснилось. Может быть, я где-то там и сейчас продолжаю спать -- а мы с
тобой вот разговариваем здесь... вместо того, чтобы тоже спать.
 	-- А почему ты думаешь, что это именно твой сон, а не мой? -- с вызовом
сказал Аленор, слегка задетый словами Фалигота; иногда ему трудно было
понять, где дядюшка шутит, а где говорит всерьез. -- Может быть, все это и
снится именно мне, а вовсе не тебе.
 	-- Возможно, -- легко согласился Фалигот. -- Главное, чтобы снились
только хорошие сны... -- Он внезапно остро взглянул на юношу поверх очков,
ссыпал остатки табака с ладони обратно в мешочек. -- А тебе не кажется, что
с твоими или моими снами что-то в последнее время не совсем хорошо?
 	-- Почему? -- не понял Аленор.
 	Фалигот вздохнул и поплотнее запахнулся в халат. Веселые огоньки в его
глазах погасли.
 	-- Неладно что-то у нас в замке, не так ли? Я говорю о своей племяннице.
О твоей матери, Аленор. И о ее... муже, -- последнее слово Фалигот
произнес, скривившись и с явной неприязнью.
 	-- Стоит ли об этом, дядюшка? -- с досадой сказал Аленор. -- Они не дети
и сами в состоянии разобраться в своих отношениях. В конце концов, ее ведь
никто не заставлял... не тянул насильно под венец... во второй раз...
 	Фалигот задумчиво покивал.
 	-- Возможно, ты и прав, мой мальчик. Возможно, все женщины одинаковы, и
Даутиция поступила бы так же...
 	Даутиция была тетей Аленора, родной сестрой его матери и единственной
племянницей альда Фалигота. Она ушла неожиданно рано, при родах. Ребенок --
мальчик, так и не успевший получить имя, ушел вслед за матерью, не прожив и
двух часов. Муж альдетты Даутиции, альд Тронгрин, оставив свою дочь Элинию,
кузину Аленора, на попечение альдетты Мальдианы, отправился в странствия
куда-то на край света -- и за многие годы птицы-вестники ни разу не
приносили посланий от него. Подстерегла ли его беда в дальних краях и он
ушел из жзни -- или же обрел счастье альд Тронгрин и не желал возвращаться?
Никто не ведал о том в замке альда Карраганта, и никогда не говорила об
отце тихая молчаливая Элиния.
 	С неспокойным сердцем оставил юноша альда Фалигота. Проходя мимо покоев
кузины, он увидел свет, пробивающийся из-за неплотно прикрытой двери --
Элиния, наверное, опять сидела за книгами, хотя замок уже накрыла глубокая
ночь. Миновав несколько нежилых комнат, юноша повернул в пустынный
полутемный переход, застеленный потертыми коврами, и, дошагав до высокого
узкого окна с разноцветными стеклами, еще раз повернул и оказался на
овальной площадке, где в глубоких нишах стояли каменные вазы с живыми
цветами. На площадку выходила единственная дверь -- за ней располагались
покои Аленора.
 	На столе у окна ждал его принесенный глонном легкий ужин: большое блюдо с
фруктами, салат, кувшин с соком. Сидя в полумраке -- горел только один
светильник на дальней стене, -- Аленор медленно жевал яблоко и задумчиво
глядел в окно, за которым не было видно ничего, кроме звездного неба. Мысли
его вновь и вновь возвращались к событиям ушедшего дня, а в ушах звучали
слова черноглазой мерийки Юо: "Это твоя девушка, альд Аленор..."
 	Во многих прочитанных им книгах говорилось о любви. Ради того, чтобы
найти возлюбленную, пускались в путь отважные воины. Они бились с
драконами, слушались советов волшебниц, выдерживали все испытания, которые
устраивали им злые невидимки в заброшенных замках, вызволяли из беды
зверей-помощников, раскрывали коварные замыслы соперников и
недоброжелателей, добывали волшебные камни и перстни, боролись с
преграждавшими им путь черными оборотнями и духами ночи. Ради любви
мастерил себе крылья и летел на Диолу отважный Ликант, преодолевая холод
небес, горячим своим сердцем согревая пустоту. Не побоялся вторгнуться в
дали Загробья певец Уллиной, не пожелавший смириться с уходом ненаглядной
Аэллии. Страсть ваятеля Олгринда оживила бездушный камень статуи. В пламени
войны отбил предводитель островитян Ард Сокрушитель похищенную у него
прекрасную Иннемену...
 	И не только из книг знал Аленор о любви. Были у него и детские увлечения,
было когда-то и неразделенное томление подростка по хрупкой большеглазой
альдетте Олеллии, живущей в замке за Зелеными холмами. Были, были и другие
встречи -- на музыкальных вечерах, на турнирах -- прелестное личико в ложе
зрителей, -- в грандиозном театре Имма, на весеннем празднике
Возрождения... Пронзающий сердце взор -- и сладкая пустота в груди, и туман
в голове, и горят щеки, и хочется во весь опор лететь на коне, куда глаза
глядят, и доскакать до заходящего солнца... и тоже, подобно Ликанту,
добраться до Диолы, пройти черными полями Загробья, сразить двадцать тысяч
драконов и положить к ногам возлюбленной ожерелье из самых красивых и самых
недоступных звезд.
 	"Зазвенела душа, как струна... Нет, не будет мне в жизни покоя... За
туманной и зыбкой мечтою... за манящей и нежной рукою... устремилась,
помчалась она... Дней иных наступает отрада -- так назначено мудрой
судьбой... И в цветенье нездешнего сада... мы уйдем неразлучно с тобой..."
 	Да, такие и еще десятки, сотни подобных строк сами собой рождались в его
голове, когда он бродил по холмам или сидел у реки, или выходил на галерею
своего замка, погружаясь в ночную темноту и слушая голоса звезд...
 	И все-таки, и все-таки... Сердце ныло, сердце томилось, сердцу мало было
туманных мечтаний, и не хотело, не желало оно удовлетвориться тем, что
есть: прелестными личиками на музыкальных турнирах и в театрах, на
праздниках и у шумящих фонтанов Имма. Сердцу хотелось чего-то большего,
чего-то нездешнего, чего-то обжигающего, пронзающего насквозь...
 	"Где мне искать ту девушку? -- думал Аленор, лежа в постели и широко
открытыми глазами глядя в темноту, словно стараясь увидеть там образ той,
которую предрекла ему мерийская гадалка. -- И есть ли она действительно на
свете?"
 	Сон не шел к нему. Темнота была плотной, как тяжелая ткань портьер, а от
ночной тишины слегка звенело в ушах.
 	"Где мне искать ее?.."
 	-- Вспомни похороны и черную книгу, Аленор. В книге содержится знание...
 	Голос, внезапно раздавшийся в темноте, был тих, но слова прозвучали
отчетливо. Было непонятно, кому он принадлежал: мужчине или женщине? И был
ли вообще этот голос или слова родились в душе Аленора?
 	Юноша некоторое время лежал, замерев и вслушиваясь в темноту и тишину, но
в комнате больше не раздавалось ни звука.
 	"Что это? -- затаив дыхание, подумал молодой альд, чувствуя, как неистово
колотится сердце. -- Кто это сказал? Почудилось?"
 	Ему почти удалось убедить себя в том, что он просто задремал и слова
прозвучали во сне. Но уж слишком явственно он слышал их... Почему-то
стараясь не шуметь, юноша откинул тонкое одеяло, встал и зажег светильник.
В бледном, слегка дрожащем свете он осмотрел спальню, но никого не
обнаружил. Все стояло и лежало на своих местах, и не было в комнате места,
где мог бы скрываться кто-то посторонний.
 	Обойдя спальню и осветив все углы, заглянув под кровать и за кресло,
Аленор открыл тихо скрипнувшую дверь и вошел в соседнюю комнату, где на
столе по-прежнему стояла посуда с остатками его недавнего ужина. Там тоже
никого не было.
 	"И не могло быть", -- заверил себя юноша и только сейчас почувствовал,
как стекают по шее под волосами теплые капли пота. Он не считал себя
трусом, но мурашки бегали у него по спине и было ему очень не по себе.
Откуда могли донестись эти слова?..
 	Осмотрев комнату и не найдя ничего необычного, Аленор выглянул на
пустынную площадку с каменными вазами и, никого не обнаружив и там,
вернулся в спальню. О том, чтобы лечь и заснуть, он теперь и не помышлял --
взбудораженное сердце не желало умерить свой пыл и продолжало вырываться иэ
груди. Поставив светильник на пол и присев на широкий подлокотник кресла,
юноша принялся раздумывать, что могли означать прозвучавшие в ночи слова,
произнесенные неизвестно кем.
 	"Вспомни похороны и черную книгу... В книге -- знание..."
 	Чьи похороны он должен вспомнить?
 	За свои восемнадцать лет Аленору довелось увидеть не так уж много
прощаний с ушедшими и проводов в Загробье. Бабушка, альдетта Вирнона.
Отцовская сестра, альдетта Арденсирра. Сестра матери, альдетта Даутиция.
Давным-давно, на Восточном побережье -- еще какой-то дальний родственник...
Утонувший в море товарищ по отроческим забавам альд Селандан... Угодивший
под горный обвал другой приятель прежних лет -- альд Горрингрот... И
конечно -- отец... Веселый и добрый отец, которому просто нельзя было не
подражать, на которого хотелось походить во всех мелочах... Прощание с
ушедшими в храмах, горсти земли на крышку гроба, поминальные трапезы и
последняя песня, которую отлетевшая душа должна услышать в начале долгого
пути по Загробью. Но как связаны все эти прощания с книгой и что это за
книга?..
 	Черное небо за окном уже начало едва заметно светлеть, хотя до настоящего
рассвета было еще далеко. Розовый полумесяц Диолы повис у самого горизонта,
словно высматривая спящее солнце. Мысли юноши сбивались, растекались,
кто-то говорил с ним, кутаясь в темный шуршащий плащ...
 	Аленор вздрогнул и открыл глаза, чуть не свалившись с подлокотника кресла.
 	"Черная книга... -- отрешенно подумал он. -- Черноглазая Юо... Черная
куртка Дата, сына Океана... или сына Ночи?.. Ночью все книги... черные..."
 	Оставив светильник на полу, полусонный Аленор добрел до спальни, на ощупь
добрался до постели, повалился на откинутое одеяло и уткнулся лицом в
подушку. Больше он уже ни о чем не думал -- он спал и видел какие-то
странные, совершенно неуловимые и невразумительные картины, и невесть
откуда взявшееся слабое пламя обжигало его обнаженную грудь -- это саднили
порезы, полученные в неожиданной схватке с сыном Океана; Дат держал в руке
огромную черную книгу, и на ее обложке кровавились непонятные слова:
"похороны знания должны тебя убить"...
 	Потом все неясные картины смешались в одну, исчезли, и на смену им пришли
легкие привычные сны, хотя и такие же ускользающие, но напрочь лишенные
тревоги, приятные и освежающие.
 	"Алено-ор, -- ласково и нежно проговорила-пропела светловолосая
незнакомка. -- Я жду тебя. Найди меня, Алено-ор..."
 	Она погладила его по плечу, робко, неуверенно -- и юноша сразу проснулся
от этого прикосновения. В спальне было светло, за окном голубело
безукоризненно чистое утреннее небо, и медленно кружили в небе небольшие
белые птицы. Возле кровати стоял глонн. Его бурая шерсть была аккуратно
прилизана, круглые желтые широко расставленные глаза под покатым лбом
доброжелательно и чуть печально смотрели на юношу. Может быть, и не было в
них никакой печали, но Аленору всегда казалось, что глонны помнят свое
прежнее существование и чувствуют вину. Как обычно, в это очередное утро
поминального месяца глонн сжимал в лапе маленький серебряный крест:
альдетта Мальдиана извещала сына о том, что готова к встрече у часовни, в
которой покоился прах альда Ламерада.
 	-- Возьми там, на столике, -- сказал Аленор, забирая крест у глонна. --
Спасибо, что разбудил.
 	Глонн кивнул и враскачку засеменил к стоящему у стены круглому белому
столику, на котором лежали гребни, перчатки, обручи и упругие кольца для
волос и вперемешку теснились флаконы и баночки с разными ароматическими
притирками и целебными мазями. Лапа глонна на мгновение нерешительно
замерла над этой разноцветной россыпью, а потом ловко выудила из-под
лежащей на столике тонкой перчатки серебряный крестик Аленора, почти такой
же, как материнский, только с круглым пятнышком голубой эмали в центре --
Аленор родился в год Голубого Неба, завершающий год Цикла Стихий Природы.
 	-- Можешь идти, -- разрешил юноша и взглянул на массивный бронзовый диск
висящих на стене над дверью часов. -- Я сейчас. Буду без опоздания.
 	Умываясь и поспешно одеваясь, Аленор пытался вспомнить свои сны, однако
память о них, как обычно, почти стерлась при пробуждении. Но он хорошо
помнил другое: таинственный голос, прозвучавший в ночи. Он был уверен, что
голос ему не почудился, не приснился, и почти не сомневался: все, что
произошло с ним вчера, произошло неспроста. Взятые по отдельности, сами по
себе, события могли быть случайностью, но отстранившись от них, поднявшись
над ними, представив их в совокупности, поневоле задумаешься о невидимых
нитях, которые соединяют их, и где-то в отдалении, возможно, сходятся в
одной точке; эти нити зажаты в чьей-то руке... Случайным может показаться
лесной орех, упавший тебе на голову. Но посмотри вверх -- чьи босые ноги
мелькают там, в гуще листвы? Не твоего ли вихрастого приятеля-одногодка из
недалекого селения? А поразмысли, почему это ему вздумалось вдруг
обстреливать тебя орехами -- и поймешь: это его ответ на то, что ты вчера
при всех мальчишках бесцеремонно оттолкнул его и первым залез в ту пещеру в
овраге...
 	Хотя все, возможно, совсем по-иному: никто не целился в твою голову
увесистым орехом -- просто он случайно сорвался с ветки, которую, тоже
случайно, задел твой приятель, залезший на дерево, чтобы высмотреть,
резвятся ли на поляне дикие поросята, и ведать не ведающий, что ты как раз
в этот момент проходишь мимо...
 	Чувствуя, как вновь охватывает его вчерашнее смятение, Аленор торопливо
причесал перед высоким зеркалом свои длинные волосы, собрал в пучок на
затылке и покинул спальню.
 	Нежное, без единого облачка небо над серыми башнями замка предвещало
хороший день. Двое глоннов у стены подрезали разросшиеся кусты, еще один
осторожно передвигался по лужайке, поливая траву из огромной зеленой лейки.
За распахнутыми настежь окнами кухни раздавался стук кастрюль. На балконе
под самой крышей стояла альдетта Радлисса -- мать альда Карраганта -- с
распущенными жидкими волосами, в длинном халате, поблескивающем золотым
шитьем. Закрыв глаза, она протягивала руки к невидимому еще за холмами
солнцу -- набиралась жизненной силы, которую будет тратить потом в течение
дня на составление разных комбинаций в замысловатой и почти бесконечной
игре "сто дорог".
 	По дорожке, посыпа