ловеческого
понимания.  Но  я,  Джеймс  Эллисон,  несущий  в  своем   мозгу
культурный  багаж  тысячелетий,  знаю  --  то  была башня футов
семидесяти высотой из  незнакомого  зеленого  камня,  тщательно
отшлифованного, и какого-то странного полупрозрачного вещества.
Цилиндрической  формы,  она  не  имела,  насколько  можно  было
видеть, дверей или окон. Башня как бы состояла из  двух  частей
--  основного  шестидесятифутового монолита и -- наверху его --
башенки  диаметром  поменьше,  вокруг  основания  которой   шла
галерея  с  зубчатым  парапетом.  Эта,  верхняя,  башенка  была
снабжена  дверью  и  сводчатыми  окнами,  забранными   толстыми
решетками, -- во всяком случае, так показалось мне с места, где
я стоял.
     Вот   и   все.   Долина   замерла   в  тишине  и  каком-то
неестественном  покое,  ни  одного   намека   на   человеческое
присутствие,  ни  единого  признака  на  наличие животной жизни
вообще. Но я был уверен, что прибыл к своей цели -- ведь именно
такой зиккурат старался изобразить старик в горной деревушке --
и что сумею отыскать Гудрун, если, конечно, она еще цела.
     Вдалеке, позади башни, поблескивала гладь голубого  озера,
от  западной  стены  к  нему  тянулась, извиваясь, змейка реки.
Спрятавшись за древесными стволами, я  внимательно  разглядывал
башню   и  цветы,  опоясывающие  ее  подножие  густым  огненным
кольцом. По другую сторону этой грандиозной цветочной поляны во
множестве росли деревья, среди цветов же не было  ни  одного...
Они не были похожи на какие-либо виденные мною раньше растения,
растущие  тесно  прижавшись друг к дружке, в высоту футов около
четырех,  каждый  из  длинных  стеблей   венчало   единственное
соцветие  величиной  с  человечью  голову, с широкими мясистыми
лепестками цвета  свежераскрывшейся  раны.  Стебли  толщиной  в
запястье   человека,   были   бесцветными,  почти  прозрачными,
ядовито-зеленые  листья  очертаниями  походили  на  наконечники
копий.  Вид  этих  сбившихся  в  кучу монстров вызывал ощущение
гадливости и... необъяснимой угрозы. Я  ощущал  ее  всем  своим
естеством,  так  же,  как  прежде  мне  случалось почувствовать
скрывающегося в засаде льва задолго до того, как он чем-то себя
выдавал. Я снова всмотрелся в гущу чудовищных цветов, гадая, не
свернулась ли в ней  кольцами  какая-нибудь  здоровенная  змея.
Ноздри  мои раздулись, я пытался уловить какой-нибудь запах, но
увы -- ветер дул из-за моей спины. Меня  не  покидало  ощущение
странной  неестественности  этого  места  -- ни один цветок, ни
один лист  не  шевельнулись  на  ветру;  казалось,  будто  стая
стервятников   сидела,   нахохлясь  и  уставившись  на  меня  в
предвкушении пиршества.
     Окружающий меня пейзаж походил на картинку из сна: слева и
справа голубые горы рвутся в укутанное перистыми облаками небо,
дремлющее далеко впереди озеро  и  эта  фантастическая  зеленая
башня,  высящаяся  в  центре  кроваво-красной  лужайки.  Но вот
запах... Да, я наконец учуял идущий от цветов аромат. И это был
запах склепа, смрад смерти и разложения.
     Я резко пригнулся в своем импровизированном укрытии, краем
глаза  уловив  какое-то  движение  наверху  башни:  на  галерее
возникла  человеческая  фигура.  Человек  подошел к парапету и,
облокотившись  на  него,  принялся  оглядывать  долину,  Такого
существа  мне  не приходилось видеть даже в худшем из кошмаров,
-- необычайно развитая мускулатура, огромный рост, кожа  черная
как эбеновое дерево. Но не это превращало его в ужас моих очей,
а  сложенные  за  плечами кожистые крылья, совсем как у летучей
мыши. В том, что это были именно крылья, а не что-либо иное,  я
был абсолютно уверен.
     Я,  Джеймс  Эллисон,  много  размышлял над этим феноменом,
которому стал свидетелем посредством  глаз  Хунвульфа.  Был  ли
крылатый  человек просто капризом природы, единственным в своем
роде образчиком небывалого уродства, прячущимся от чужих глаз в
уединенности и забвении, или же являлся уцелевшим до  той  поры
представителем  древней  забытой расы, которая возникла, царила
над миром и исчезла  до  прихода  человека?  Народец  маленьких
горцев  мог  бы, вероятно, поведать мне об этом, но, увы, мы не
понимали языка друг друга. И все же лично я склоняюсь ко второй
версии.  Летающие  люди   нашли   широкое   распространение   в
мифологии,  фольклоре  самых  различных  народов. Как далеко ни
зайди по тропе мифа и хроники, легенды  и  былины,  обязательно
встретишь  истории  о  гарпиях  и  осененных крылами божествах,
ангелах и демонах. А ведь,  как  известно,  эпические  сказания
суть  не  что  иное,  как  искаженные  тени  ушедших в Вечность
реальностей. я верю, что некогда  раса  крылатых  черных  людей
правила   доадамовым   миром,   и  что  я,  Хунвульф,  встретил
последнего выжившего ее представителя в долине алых цветов.
     Вот  какие  мысли  переполняли  меня,  Джеймса   Эллисона,
подобно    всем    современным    людям,   одновременно   равно
высокообразованного  и  невежественного.  А  я,  Хунвульф,   не
предавался  подобным  рассуждениям, далекий от вошедшего ныне в
моду скептицизма, и не  искал  рациональных  объяснений  всему,
выходящему  за  рамки  собственных  представлений об окружающем
мире. Не признавая иных богов, кроме Имира и его дочерей, я тем
не менее не сомневался в возможности  существования  демонов  и
разного  рода  божеств,  которым  поклонялись  другие племена и
кланы. Сверхъестественные существа  были  для  меня  нормальным
явлением, и драконы, черти, привидения и дьяволы представлялись
не  менее  реальными,  чем,  скажем, львы, буйволы или слоны. Я
сразу  решил,  что  передо  мною  демон,  а   его   природа   и
происхождение  меня вовсе не интересовали. Не впал я и в панику
суеверного  страха  --  сыны  Асгарда  никогда  не  боялись  ни
человека,  ни  дьявола  --  ибо  с  самого  детства  уверовал в
сокрушительную  силу  своего  топора  куда   сильнее,   чем   в
заклинания колдунов и молитвы жрецов.
     При  всем  при  этом  я  не бросился немедленно в открытую
атаку на башню. Я дико  устал,  да  и  не  видел  пока  способа
одолеть  твердыню.  Крылатому человеку не было нужды во входной
двери, ведь он мог без труда очутиться прямо на вершине, -- для
обычного же человека, пусть даже и самого искусного  скалолаза,
гладкая, без единой неровности поверхность стен была совершенно
неприступна.  Вскоре  в голове моей созрел план, как взобраться
на башню, но я медлил, ожидая увидеть, не появятся  ли  в  поле
зрения  другие  "летуны"  (хотя  меня  не покидала необъяснимая
уверенность в том, что этот был единственным из своего  племени
в этой долине, а возможно, и во всем мире). Пока я, согнувшись,
в  три  погибели среди невысоких деревьев, наблюдал, он оторвал
локти от парапета,  прогнулся  как  громадная  кошка  и  широко
зашагал  по галерее, в мгновение ока скрывшись из виду в башне.
Неподвижный воздух разорвал  приглушенный  жалобный  крик  и  я
невольно  напрягся, хотя и слышал, что крик явно не женский. Из
темноты  дверного  проема  неожиданно  возник   черный   хозяин
цитадели,   волоча   за   собой   небольшую  фигурку,  отчаянно
вырывающуюся и истошно вопящую. Приглядевшись, я понял, что это
был бурокожий пигмей, очень напоминающий жителей приютившей нас
с Гудрун деревни. Без сомнения, он был похищен в точности таким
образом, как и моя подруга. Маленький человечек выглядел слабым
тщедушным ребенком в лапах его врага-исполина.  Черный  человек
расправил крылья и взмыл с парапета в воздух, неся свою добычу,
как кондор несет в когтях воробья. Громадные кожистые полотнища
за  спиной  позволяли ему свободно и легко парить над цветочным
морем цвета крови, я же,  потрясенный,  сжался  в  комок  среди
древесных крон, служащих мне убежищем.
     Планирующий  монстр  испустил  громкий  ужасающий крик, от
которого кровь леденела в жилах, но еще более жутким был  ответ
на  его зов. Судорога просыпающейся жизни прошла по алому ковру
у   подножия   башни.   Огромные   красные   бутоны,   трепеща,
раскрывались,  распрямляли  мясистые  лепестки на манер змеиных
пастей.  Стебли,  казалось,  потянулись  кверху,  удлиняясь   и
вибрируя  со странным звуком, похожим на шум трещоток на хвосте
гремучей змеи. Негромкое -- но  вполне  достаточное  для  того,
чтобы у меня по коже поползли мурашки -- шипение разнеслось над
долиной.  Цветы хлопали пастями, тянулись вверх. И тут крылатый
человек с мерзким хохотом выпустил из рук извивающуюся жертву.
     С адским криком пропащей души коричневый человечек полетел
вниз и рухнул среди цветов. -- В ту же секунду они со свистящим
шелестом сомкнулись над ним. Толстые гибкие  стебли  изгибались
змеиными  шеями,  алые  лепестки алчно приникали к живой плоти.
Сотни соцветий спеленали его, словно щупальца  спрута,  душа  и
придавливая   к  земле,  приглушая  дикие  пронзительные  вопли
агонизирующего человека.  Он  мгновенно  утонул  в  шевелящейся
шипящей   массе   чудовищных   растений.   Те,   за   пределами
досягаемости которых  находилась  несчастная  жертва,  неистово
раскачивались   и   извивались,   будто   желая  оторваться  от
удерживающих их корней и присоединиться к своим  собратьям.  Со
всего  поля гигантские красные цветы целеустремленно тянулись к
месту, где завершалась страшная битва.  Крики  становились  все
глуше,  слабее и тише, пока не смолкли совсем. Над садом смерти
воцарилась пугающая тишина. Хлопая гигантскими крыльями, черный
человек вернулся к башне и скрылся внутри.
     Спустя  некоторое  время  цветки  один  за  другим   стали
отделяться  от  тела своей жертвы, неподвижного и неестественно
белого. Эта белизна была больше, чем обычная бледность  смерти,
но  мертвенный  оттенок  предельно  обескровленной кожи, словно
передо мною лежал не человек, а восковое изваяние. Но еще более
поразительная метаморфоза произошла с растениями  вокруг  него:
стебли  разбухли  и  налились  темно-красным,  будто прозрачные
побеги бамбука, готовые  лопнуть  от  переполняющей  их  свежей
крови.
     Влекомый жадным любопытством, я крадучись скользнул из-под
сени деревьев  к  краю алого поля. Бутоны зашипели и потянулись
ко мне, распрямляя лепестки,  как  нападающая  кобра  раздувает
свой капюшон. Я выбрал самый крупный из них и перерубил стебель
одним взмахом топора. Мерзкая тварь свалилась наземь, извиваясь
как   обезглавленная   гадюка.   Когда   удивительное  растение
перестало шевелиться, я склонился над  ним,  желая  рассмотреть
получше.  Вопреки моим догадкам, стебель не был полым внутри на
манер бамбукового, -- на свежем срезе было хорошо видно, что он
весь пронизан сетью нитевидных сосудов,  некоторые  из  которых
были   пусты,  из  других  сочилась  полупрозрачная  бесцветная
жидкость.  Держащиеся   на   невероятно   гибких   ответвлениях
массивные листья оканчивались шипами, острыми и изогнутыми, как
крючья.  Вонзись  такой шип в плоть, и жертва скорее вырвала бы
растение с корнем, чем сбросила его с себя.
     Каждый из лепестков был величиной с мою ладонь и толст как
отросток  опунции  [Опунция  --   род   кустарников   семейства
кактусовых,  растущих в пустынях и полупустынях.], а внутренняя
его сторона была усыпана  крохотными  --  не  более  булавочной
головки  --  зевами.  В  центре цветка, где положено находиться
пестику, торчало зазубренное длинное острие, по четырем  граням
которого шли узкие канальцы.
     Я  так  увлекся  своими  исследованиями,  что  лишь  некое
внутреннее чутье заставило меня поднять голову, --  и  как  паз
вовремя,  ибо  крылатый  человек  вновь  объявился  у парапета.
Казалось, он не  особенно  удивился,  заметив  меня,  прокричал
что-то  на  своем  гортанном  языке  и сделал насмешливый жест,
увидев, как я весь подобрался и стиснул в  руке  оружие.  Потом
повторилась  уже  знакомая  ситуация:  он, круто развернувшись,
скрылся в башне и тут же вернулся с ношей. Только на сей раз ею
была Гудрун. Меня затопили ненависть и гнев, а еще  --  радость
оттого, что моя женщина была жива.
     Несмотря  на  ее  ловкость  и силу пантеры, черный человек
удерживал девушку столь же легко, как  незадолго  до  этого  --
бурокожего  пигмея. Подняв высоко над головой дергающееся тело,
он продемонстрировал его мне и выкрикнул какие-то слова с явной
издевкой. Гудрун бешено сопротивлялась, золотые волосы хлестали
по белоснежным плечам, до  меня  долетали  ее  крики  ярости  и
страха,  --  все  тщетно. Женщину эйзиров непросто было сделать
покорной даже перед лицом великого ужаса.
     Крылатый дьявол дразнил меня, но я стоял неподвижно.  Будь
от  этого  польза,  я  бы,  не раздумывая, нырнул в алую адскую
трясину, чтобы быть  схваченным,  наколотым  на  шипы-крючья  и
обескровленным  этими  чертовыми цветами. Но так я не спасу ее,
-- моя смерть только лишит  Гудрун  единственного  защитника  и
последней  надежды.  Поэтому я, скрепя сердце, смотрел, как она
корчится и бьется в руках  монстра,  и  смех  черного  человека
вздымал  могучие  валы  безумия  в моей голове. Вдруг он сделал
движение, будто собираясь швырнуть ее вниз, и я едва не утратил
контроль над собой, рванувшись к кромке адского сада. Но то был
просто обманный жест, и он тут же утащил ее  обратно  в  башню,
потом  вернулся  к  парапету, лег на него грудью и уставился на
меня. Он явно забавлялся, играя с нами, как кот играет с  мышью
прежде, чем убить ее.
     Я  повернулся  и  направился к лесу, постоянно чувствуя на
себе его взгляд. Пусть я, Хунвульф, был далеко не  мыслитель  в
том смысле, как это понимают современные люди, и куда увереннее
действовал  топором,  чем  собственным  интеллектом,  однако не
являлся  и  тупым  скотом,  каковым,  вероятно,   считал   меня
проклятый  выродок.  Моему  мозгу  не  раз  случалось  помогать
могучему телу в борьбе за жизнь и пищу, и теперь он  напряженно
работал.
     Я  понимал  -- мне не преодолеть смертоносное алое кольцо,
опоясывающее башню. Прежде чем я успею сделать полдюжины шагов,
десятки шипов вонзятся в мое тело и жадные  пасти  высосут  все
мои  соки,  утоляя  свою чудовищную жажду. Тут будет бесполезна
вся моя мощь.
     Крылатый человек не преследовал меня,  --  оглянувшись,  я
увидел  его,  восседающего  на  том же месте, не меняя позы. Я,
Джеймс Эллисон, снова и снова грезящий приключениями Хунвульфа,
навсегда запомню  эту  картину  --  отвратительная  горгулья  с
упертыми  в зубчатый парапет, средневековый монстр, восседающий
на бастионах Ада...
     Я миновал узкий перешеек между двумя долинами, шагая между
редеющих  деревьев   к   месту,   где   около   неширокой,   но
стремительной  речки  паслись  мамонты.  Не  доходя до стада, я
остановился, вынул из своей торбы пару кремней  и,  нагнувшись,
высек искру в сухую траву. Быстро перебегая от места к месту, я
зажег дюжину огней гигантским полукругом. Северный ветер тут же
подхватил  их  и  раздул. Занялось большое пламя и спустя всего
лишь несколько секунд вниз по долине уже мчался вал огня.
     Мамонты  прервали  свою  бесконечную  неспешную   трапезу,
подняли  массивные  головы, водя ушами, и затрубили тревогу. На
всем белом свете исполины боялись только огня. Они  начали  все
быстрее  отступать  к  югу,  гоня впереди себя детенышей. Самцы
ревели как трубы  Судного  Дня.  Огонь,  всепожирающий  хищник,
бросился   в   атаку  и  мамонты,  не  выдержав,  обратились  в
паническое бегство -- сокрушительный ураган плоти,  сотрясающая
землю,   грохочущая  лавина  костей  и  мышц,  Деревья  падали,
дробились в щепу под тяжелой поступью, земля ходила ходуном. По
пятам гигантов катилась стена пламени, а вслед за нею  поспешал
и  я,  в  такой  опасной близости, что опаленная земля жгла мне
ноги сквозь подошвы сандалий.
     Мамонты прогрохотали через узкую лощину, сровняв с  землей
лесную  чащу как гигантским катком. Глухо топоча ногами-тумбами
и оглушительно трубя, они вломились на поле красных цветов. Эти
дьявольские растения, наверно, могли бы повергнуть и уничтожить
даже и мамонта, будь он один, но для целого обезумевшего  стада
они были не более, чем жалкой травкой. Несущиеся исполины смяли
их  и  растоптали,  вдавили  в  землю,  их  породившую и теперь
раскисшую от обильно залившего ее сока из растерзанных стеблей.
     На какую-то долю секунды я замер, испугавшись  собственных
мыслей,  --  а вдруг животные повернут в сторону при виде башни
или, напротив,  сокрушат  и  ее  вместе  с  моей  возлюбленной?
Похоже,  крылатый  демон  разделял  мои  страхи, ибо он стрелой
взвился с галереи и скользнул по небу в сторону озера. Сомнения
мои оказались напрасны: вот один из крупных самцов, добежав  до
башни, врезался головой в ее стену, даже не дрогнувшую от удара
и  будто  оттолкнувшую мамонта на бегущего следом. Стадо тут же
раскололось надвое и  грохочущей  лавиной  устремилось  дальше,
обтекая  цитадель  с  обеих  сторон,  --  заросшие шерстью бока
терлись о зеленые стены. Уничтожив остатки  алого  моря  смерти
живые горы быстро скрылись из глаз в направлении озера.
     Огонь  сдержал  свой  бег,  споткнувшись  о вывороченные с
корнем поломанные древесные стволы и вовсе стих у кромки  поля,
где  еще  недавно  росли  растения-убийцы. Я бежал все вперед и
вперед  --  по  тлеющим  остаткам  чащи,  потом  по   жиже   из
раздавленных цветов -- взывая к Гудрун. Наконец она отозвалась;
голос ее был приглушенным и сопровождался звуком гулких ударов.
Очевидно,  крылатый вор, улетая, запер ее в башне. Я подбежал к
отвесной стене, размотал свою  кожаную  веревку  и,  раскрутив,
забросил ее, оканчивающуюся петлей, на один из зубцов парапета.
Подергав  веревку  для верности, я двинулся вверх, подтягиваясь
на руках и помогая себе ногами, отталкиваясь локтями и коленями
от поверхности камня.
     До  парапета  оставалось  каких-то  пять  футов,  когда  я
услышал   над   головой   хлопанье  крыльев.  Крылатый  человек
приземлился на  галерее  и  перегнулся  через  парапет.  Только
сейчас  я  смог  рассмотреть  его  как  следует: черты лица его
отличались правильностью линий, в них  не  было  ни  намека  на
негроидность;  глаза  чуть  раскосые,  зубы  оскалены  в жуткой
ухмылке торжества и ненависти. Долго, долго правил он в  долине
красных  цветов,  взимая дань человеческих жизней с близлежащих
племен для принесения в жертву ненасытным  растениям-чудовищам,
его  подданным и одновременно защитникам-покровителям. Теперь я
был полностью в его власти, мои сила и ловкость мало чем  могли
помочь.  -- Один-единственный удар изогнутого кинжала, зажатого
в его руке, и я стремительно полечу в  объятья  смерти.  Где-то
неподалеку  Гудрун,  заметив  угрожающую мне опасность, яростно
закричала. Дверь затрещала под ее отчаянным  натиском  и  резко
распахнулась, во все стороны полетели щепки.
     В  глазах моего врага горело предвкушение скорого триумфа,
он занес над натянутой веревкой остро отточенный клинок, но тут
сильная белая рука обвила сзади его шею и резко рванула  назад.
Через  его  плечо  я  увидел  прекрасное лицо Гудрун, волосы ее
растрепались, глаза расширены от ярости и  ужаса.  Он  с  ревом
развернулся в ее захвате, оторвал от себя стиснувшие горло руки
и швырнул девушку в стену с такой силой, что она в беспамятстве
сползла  на пол. Черный человек тут же обернулся в мою сторону,
но к этому моменту я уже добрался до верха,  одолел  парапет  и
спрыгнул  на  галерею,  на  ходу  сдергивая  с  ремня топор. Он
замешкался на мгновенье, наполовину поднялись крылья за спиной,
кинжал дрогнул в руке, -- казалось, он колеблется, не зная, что
предпринять -- вступить в схватку  или  спасаться  бегством  по
воздуху.  При  своем  гигантском  росте  и  впечатляющим буграм
вздувающихся  под  кожей  мускулов,  он   все   же   медлил   в
нерешительности,  как  порою  медлит  человек,  столкнувшись  с
разъяренным хищным зверем, пусть даже и меньшим его по размеру.
     Я же не знал колебаний, как не ведал и страха.  С  громким
утробным  ревом  я  пры