И вдруг, чуть-чуть  не  дойдя  до  мелководья  --  громогласной
"кр-р-р-рах!", потрясшее залив и породившее зловещее гулкое эхо
--  корабль  прямо на глазах начал растворяться в воздухе. Там,
где он только что был, теперь  лишь  волновалась  темно-зеленая
вода.  Впрочем, нет, что-то там плавало. Но в эти места никогда
раньше не заносило плавника или каких-нибудь дохлых рыб!
     Мы сошли на берег под возбужденный  гул  голосов,  который
внезапно  смолк.  Стало  ясно, что за зловещий "плавник" носили
волны.
     В свете нарождающегося солнца стояла  возле  своей  хижины
Молл Фэррелл, ее тощая рука указывала в сторону моря. И, словно
повинуясь  безмолвному приказу, серая приливная волна выбросила
на влажный песок к  ее  ногам  нечто.  И  все  мы,  скопившиеся
кругом,  увидели пару невидящих глаз на неподвижном белом лице.
Джон Калрек вернулся домой.
     Волны слегка покачивали страшный подарок моря, и когда он,
целиком послушный их воле, внезапно перекатился  на  бок,  люди
увидели  торчавшую  из  спины  ручку  ножа  -- кинжала, который
каждый из нас тысячу раз видел свисающим с пояса Лживых Губ  --
Канула.
     --  Да,  черт возьми, это я убил его! -- не имея более сил
контролировать себя, закричал Канул, его трясло и  корчило  под
десятками  обвиняющих  глаз. -- Однажды в море -- стоял мертвый
штиль -- в пьяной заварухе я зарезал  его  и  спихнул  тело  за
борт! А теперь он из далей морских пришел за мной, -- голос его
опустился    до    отвратительного    дрожащего    шепота,   --
п-п-прок-клятие с-сбыв-вается: м-море н-не  ж-желает  х-хранить
ег-г-го тело...
     И  негодяй,  сотрясаемой  крупной  дрожью,  безвольно осел
наземь, в его глазах застыла тень грядущей виселицы.
     --  Да,  --  раздался  голос  Молл  Фэррелл,  глубокий   и
ликующий,  --  это  сам  Сатана  послал  древнюю  галеру из ада
затонувших кораблей! Послал корабль, красный от крови, пролитой
на его палубе, полный воспоминаний о кошмарных  злодеяниях!  Ни
одно  другое  судно  не вынесло бы груза этих гнусных останков,
этой мерзкой падали. Море творит свою месть и свое  правосудие,
помогая  и  мне  добиться своего!! А теперь смотрите все, как я
плюю в лицо Джону Калреку!
     И с жутким победным смехом она  наклонилась  вперед,  лицо
покраснело от прилившей к нему крови. Над беспокойно вздыхающим
морем всходило Солнце.

     СЕРДЦЕ СТАРОГО ГАРФИЛДА

     Я  сидел  на крыльце, когда дедушка, прихрамывая, вышел из
дома,  опустился  в  свое  любимое  мягкое  кресло  и  принялся
набивать табак в трубку из кочерыжки кукурузного початка.
     -- Ты что, на танцы собрался? -- спросил он.
     --  Жду  дока Блейна, -- ответил я, -- мы с ним собирались
навестить старика Гарфилда.
     Дед раскурил трубку и  сделал  пару  затяжек  прежде,  чем
заговорил снова:
     -- Что, плохи дела у старины Джима?
     -- Док говорит, у него практически нет шансов.
     -- Кто ухаживает за ним?
     --  Джо  Брэкстон,  -- вопреки желанию самого Гарфилда. Но
кто-то ведь должен с ним оставаться.
     Дедушка с шумом затянулся и долго  смотрел  на  полыхающие
далеко в холмах зарницы, потом произнес:
     -- А ведь ты думаешь, что старый Джим -- самый отъявленный
враль в нашем графстве, разве не так?
     -- Ну... он рассказывает очень славные истории, -- признал
я. --  Но  некоторые  события,  в  которых  он,  по его словам,
принимал  участие,  должны  были  происходить  задолго  до  его
рождения.
     --  Я  перебрался в Техас из Тенесси в 1870 году, -- голос
деда неожиданно стал резким, -- и видел,  как  этот  городишко,
Лост  Ноб,  вырос  на пустом месте. Паршивой дощатой бакалейной
лавки и той не было, когда я очутился  здесь,  но  старый  Джим
Гарфилд уже поселился там, где и сейчас живет, только тогда его
домом  была  немудрящая  бревенчатая  хибара.  И  сегодня он не
выглядит ни на день старше, чем в тот момент, когда  я  впервые
его увидел.
     --  Ты  никогда  не упоминал об этом, -- признаться, я был
удивлен.
     -- Да решил, что ты воспримешь это как старческий  маразм,
--  ответил  он.  --  Старый  Джим  был первым белым человеком,
осевшим в  этих  местах.  Он  построил  свою  хижину  в  добрых
пятидесяти  милях  к  западу  от границы. Бог его знает, как он
решился на такое, в этих холмах, кишевших команчами.
     В ту пору, когда мы с ним  впервые  встретились,  его  уже
называли  старым  Джимом.  Помню,  как он рассказывал мне те же
самые истории, которые потом довелось услышать и тебе:  о  том,
как  он  участвовал в битве у Сан-Хасинто еще совсем юнцом, и о
том, как он разъезжал по прерии с  Ивеном  Кэмероном  и  Джеком
Хэйесом... Только вот я верил ему, а ты -- нет.
     -- Но это же было так давно!.. запротестовал я.
     -- Последний рейд против индейцев в этих краях состоялся в
188-74  году, -- погрузился в воспоминания дедушка. -- Был бой,
я был там и был там старый Джим. Я лично  видел,  как  он  сшиб
старого  вождя  Желтую  Косу  с  мустанга из ружья для охоты на
буйволов с расстояния в семь сотен ярдов.
     Но еще до того мы вместе с  ним  побывали  в  переделке  у
излучины  Саранчовой  реки.  Банда команчей пришла из мескеталя
[Примечание: вид деревьев семейства бобовых, произрастающих  на
юге  США и в Мексике. Стручки мескета богаты сахаром и пригодны
в пищу.], убивая и грабя всех на своем пути,  перевалила  через
холмы.  Когда они уже возвращались вдоль Саранчовой, наш кордон
встретил их и принялся  преследовать,  наступая  на  пятки.  Мы
схватились на закате в низине, заросшей мескетом, убили семерых
из них, а остальные еле унесли ноги в зарослях кустарника. Но и
трое  наших  парней  полегло в этом бою, а Джиму Гарфилду копье
пронзило грудь.
     Рана его была ужасной. Джим мало чем отличался с  виду  от
мертвеца,  и  неудивительно,  --  никто не смог бы выжить после
такого ранения, как это. Но тут из кустов, откуда ни  возьмись,
вышел  старый  индеец.  Мы  навели  на него ружья, а он знаками
показал, что пришел с миром, и заговорил по-испански. Не  знаю,
почему  мы  не изрешетили его на месте, ведь кровь так и кипела
от желания драться и убивать; но было в нем что-то  такое,  что
удержало нас от стрельбы. Он сообщил, что родом не из команчей,
он-де  старинный  друг Гарфилда и хочет ему помочь. Он попросил
нас перенести Джима в рощицу мескета и оставить с ним  наедине.
По  сей  день  не пойму, почему мы послушали его, и все-таки мы
это сделали.
     Ох, и ночка была: раненый стонет и молит  о  воде,  вокруг
лагеря  трупы  разбросаны,  темно  хоть  глаз выколи и один Бог
ведает, не подкрадутся ли во  тьме  вернувшиеся  команчи...  Мы
решили  заночевать прямо там потому, что лошади совсем выбились
из сил; никто за всю ночь так и не сомкнул глаз, но команчи  не
появились. Что происходило в это время в зарослях мескета, я не
знаю  и  индейца  этого странного больше не видал, но только до
самого утра я слышал бросающие в дрожь завывания -- и  испускал
их явно не умирающий, да еще в полночь принялась где-то кричать
и ухать сова.
     А   на   рассвете   в   лагерь  приковылял  Джим  Гарфилд,
изможденный и бледный, но живой, рана на его груди закрылась  и
уже  начала заживать. С тех самых пор он никогда не упоминал ни
об этом ранении, ни  о  самой  стычке  с  краснокожими,  ни  об
индейце,  что появился и исчез столь таинственно. И он перестал
стареть, -- сейчас Джим выглядит точно так же, каким был тогда:
мужчина чуть за пятьдесят.
     Дедушка, закончив рассказ, умолк, и в тишине стало слышно,
как внизу на дороге урчит машина, а вскоре сумрак прорезали два
ярких луча света.
     -- Это док Блейн, -- сказал я. -- Когда вернусь, расскажу,
как там Гарфилд.
     Пока  машина  преодолевала  три   мили   поросших   дубами
холмистых  склонов,  отделяющие Лост Ноб от фермы Гарфилда, док
Блейн поделился со мной своим мнением насчет больного старика:
     -- Буду весьма удивлен, если мы застанем его в  живых,  --
заявил  он,  -- на нем места живого нет. Вообще, у человека его
возраста должно бы хватить здравого смысла не браться объезжать
молодую дикую лошадь.
     -- Не такой уж он и старый, судя по виду, -- заметил я.
     -- В следующем году  я  отмечу  свое  пятидесятилетие,  --
ответил док Блейн. -- Так вот, я знаю его всю свою сознательную
жизнь  и  могу  точно тебе сказать: к моменту нашего знакомства
ему было никак не меньше, чем мне сегодня. Внешность может быть
очень обманчива.
     Жилище старого Гарфилда было настоящим пережитком старины.
Доски приземистого, вросшего в землю домишка отродясь не  знали
покраски.  Ограда  фруктового  сада  и загоны для животных были
сработаны из железнодорожных рельсов.
     Старый Джим лежал на своей грубо сколоченной кровати,  под
суровым  но  умелым и эффективным присмотром человека, которого
док Блейн нанял вопреки протестам  старика.  Едва  взглянув  на
него,  я  снова  поразился  его  удивительной,  но тем не менее
очевидной жизнеспособности. Годы согнули тело, но  не  иссушили
его, все еще упруги и эластичны были мышцы, прикрывающие старые
кости.  Достаточно  было  посмотреть  в лицо этого человека, со
стоическим спокойствием терпящего боль, чтобы понять, сколько в
нем таится жизненной силы.
     -- У него бред, -- сказал  Джо  Брэкстон  с  присущей  ему
флегматичностью.
     --  Первый белый в этих местах, -- пробормотал старый Джим
вполне отчетливо. -- Никогда раньше в холмах  не  ступала  нога
белого   человека.   Стал   старым.   Хотел  осесть.  Перестать
бродяжничать, вот чего я хотел. Поселиться здесь. Чудесный  был
край,  пока  его не заполнили переселенцы и скваттеры. Видел бы
Ивэн Кэмерон эти места. Мексикашки  застрелили  его.  Будь  они
прокляты!
     Док Блейн покачал головой:
     -- У него все внутри переломано. Не пережить старику этого
дня.
     Гарфилд   неожиданно  поднял  голову  и  поглядел  на  нас
абсолютно чистым, незамутненным взором:
     -- Ошибаешься, док, -- просипел он с  натугой,  дыхание  с
хрипом  выходило  из его горла. Я выживу. Что сломанные кости и
перекрученные кишки? -- Чепуха! Тут все решает  сердце.  Доколе
качает  этот насос, человек не умрет. А мое сердце... Послушай!
Почувствуй, как оно бьется!
     Скривившись от боли, он  ощупью  нашел  запястье  доктора,
потянул  к  себе  и  прижал  его руку к своей груди, пристально
глядя в лицо дока Блейна с жадным ожиданием.
     -- Исправен моторчик, разве нет?  --  выдохнул  он.  --  И
мощный, как бензиновый двигатель!
     Блейн подозвал меня:
     --  Приложи-ка  руку, -- сказал он, пристраивая мою ладонь
на обнаженную грудь старика, -- весьма замечательная  сердечная
деятельность...
     В  свете  масляной  лампы я заметил огромный белесый шрам,
который могло бы оставить копье  с  кремневым  наконечником.  Я
положил  руку  прямо  поверх  шрама  и  с  губ  моих  сорвалось
невольное восклицание. Под  моей  ладонью  пульсировало  сердце
старого  Джима  Гарфилда, но его биение настолько отличалось от
работы любого другого сердца, которое мне доводилось слушать...
Мощь  его  поражала,  --  ребра  старика  все   вибрировали   в
постоянном ритме. Это больше напоминало деятельность отлаженной
динамо-машины,  нежели  человеческого  органа.  У меня возникло
ощущение, будто рвущаяся из его груди удивительная сила влилась
в мою руку, поднялась вверх по ней и заставила мое  собственное
сердце  мощно  забухать  в  унисон  с  этим  непостижимым живым
мотором.
     -- Я не могу умереть, -- с трудом  выговорил  Джим,  --  я
буду  жить  так  долго, как сердце в моей груди. Только пулей в
голову можно убить меня. И даже тогда я не буду в полном смысле
мертв, ведь сердце мое будет продолжать биться. Оно, впрочем, и
не мое, а принадлежит Человеку-Призраку, липанскому  вождю.  То
было  сердце  бога,  которому  поклонялись  липаны до того, как
команчи вытеснили их с родных холмов.
     -- Я познакомился  с  Призраком  еще  на  Рио-Гранде,  где
побывал  вместе с Ивэном Кэмероном. Как-то раз я спас его жизнь
от мексиканцев. Он протянул между нами нить  вампума  духов,  и
отныне  один  из  нас  мог видеть или чувствовать, когда другой
нуждался в помощи. И он пришел, узнав, что я попал в переделку,
тогда, когда заработал этот шрам. Я, почитай,  был  мертв,  как
полено.  Копье  рассекло мое сердце пополам, как нож мясника --
кусок говядины.
     -- Всю ночь Призрак колдовал, призывая мой дух обратно  из
страны  теней.  Я  даже  немного  помню этот полет: было темно,
потом тьму сменил сероватый сумрак; я плыл сквозь серые  туманы
и   слышал  вой  и  причитания  мертвецов  позади  во  мгле.  И
вождь-таки вытащил меня оттуда.
     -- Он извлек из моей  груди  то,  что  осталось  от  моего
смертного  сердца  и  вставил на его место сердце божества. Оно
все еще принадлежит  ему,  и  когда  я  окончу  свой  путь,  он
вернется за ним. Это новое сердце дало мне силу и неуязвимость,
года  обходили  меня стороной. И что мне до того, что некоторые
болваны здесь зовут меня старым брехлом? Я знаю то, что я знаю.
Но слушай...
     Словно  когти  зверя,  его  пальцы  молниеносно   стиснули
запястье  доктора  Блейна.  Из-под  косматых  бровей  сверкнули
глаза, бесконечно старые и одновременно удивительно молодые, на
мгновение старик напомнил мне орла, спикировавшего на добычу.
     -- Если  вдруг,  по  несчастной  случайности,  сейчас  или
когда-нибудь позднее я все-таки умру, пообещай мне: ты вскроешь
мне  грудь  и  вынешь  сердце,  что  одолжил  мне  давным давно
Человек-Призрак! Оно принадлежит ему. Пока оно  бьется  в  моей
груди,  дух будет привязан к телу, даже если голова моя лопнет,
как раздавленное яйцо! Живой дух в гниющем теле! Обещай мне!
     -- Хорошо, хорошо, обещаю, -- с готовностью согласился док
Блейн, потворствуя старику, и  старый  Джим  Гарфилд  откинулся
назад со свистящим вздохом облегчения.
     Он не умер ни той ночью, ни следующей, ни спустя еще одну.
Я хорошо запомнил следующий день, потому что в этот день у меня
вышла стычка с Джеком Кирби.
     Люди   скорее  готовы  поддерживать  хорошие  отношения  с
задирами, нежели заниматься кровопролитьем. И оттого, что никто
не взял на себя труд пристрелить его, Кирби возомнил,  что  вся
округа его боится.
     Он приобрел бычка у моего отца, и когда отец пришел к нему
за платой,  имел  наглость заявить, что отдал деньги мне -- это
была чистейшая ложь! Я отправился разыскивать Кирби и обнаружил
его в компании собутыльников,  хвастающего  своим  ухарством  и
расписывающего  толпе,  как  он вздует меня и заставит сказать,
что я получил от него деньги и самолично опустил в свой карман.
От услышанного кровь ударила мне в голову и я бросился на него,
размахивая  своей  скотоводческой  винтовкой.  Я  бил  его   по
физиономии  и  бокам,  по  шее,  по животу и груди; и жизнь его
спасло только то, что окружающие оттащили меня.
     Потом  были  предварительные  слушания,  меня  обвинили  в
неправомерном  нападении  и  нанесении телесных повреждений, но
вынесение решения суда было отложено на неопределенный срок. На
Кирби, как и положено заправскому драчуну, все заживало как  на
собаке  и  скоро  до  меня  уже  дошли слухи, что он собирается
мстить. Еще бы, -- ублюдок был патологически тщеславен, а я так
повредил его репутации "крутого парня"...
     И пока поправлялся Джек Кирби, старик Гарфилд  поправлялся
тоже,   к   вящему   изумлению   окружающих  и  дока  Блейна  в
особенности.
     Я хорошо помню тот вечер, когда док Блейн снова взял  меня
с  собой  на  ферму  старого Джима Гарфилда. Я только устроился
поудобней в забегаловке Ловкача Корлана, пытаясь заставить себя
выпить те помои, которые он  почему-то  именовал  пивом,  когда
вошел док и принялся уговаривать меня поехать с ним.
     Мы  ехали  по  продуваемой всеми ветрами разбитой дороге в
машине дока и я спросил:
     -- Почему вы так настаивали, чтобы я отправился с вами,  и
именно сегодня? Ведь эта поездка не связана с выполнением ваших
профессиональных обязанностей, не так ли?
     -- Нет, -- ответил он честно. -- Джима оказалось не так-то
просто  укокошить.  Он  уже  вполне  оправился  от повреждений,
которых с лихвой хватило бы, чтобы убить быка. Сказать тебе  по
правде,  дело  в  том,  что Джек Кирби разгуливает по Лост Ноб,
твердя, что пристрелит тебя, как только увидит.
     -- Боже правый, вот так здорово! -- воскликнул я, порядком
разозлившись. -- Теперь  каждый  болван  будет  думать,  что  я
смылся  из  города  из страха перед ним. Поворачивайте и везите
меня назад, черт побери!
     -- Будь благоразумен, -- призвал док. -- Все знают, что ты
не боишься Кирби;  ты  низверг  его  с  пьедестала,  вот  он  и
бесится.  Но ты сейчас не в том положении, чтобы снова попадать
в неприятности с ним, -- судебный процесс только закончился...
     Я рассмеялся и сказал:
     -- Что ж, если он так уж упорно меня  ищет,  то  найдет  у
старого  Гарфилда  так  же  легко,  как и в городе, ведь Ловкач
Корлан слышал, как вы сказали, куда  мы  едем.  А  Ловкач  меня
терпеть не может с тех самых пор, как я обставил его на скачках
прошлой осенью.
     -- Об этом я как-то не подумал, -- озабоченно сказал док.
     --  Да  черт с ним, забудьте, -- посоветовал я. -- У Кирби
кишка тонка на что-нибудь кроме болтовни.
     Но я ошибался: затронуть тщеславие хвастуна  и  задиры  --
все равно что ранить его в самое чувствительное место.
     Когда  мы  добрались  до фермы, кровать Джима пустовала, а
сам он сидел в комнате,  прилегающей  к  крыльцу  и  являющейся
одновременно  гостиной  и  спальней, посасывая трубку и пытался
читать газету в тусклом свете масляной лампы. Все окна и  двери
были  распахнуты  настежь  для  прохлады и около лампы вилась и
жужжала мошкара, но старика это не беспокоило.
     Мы присели и первым делом обсудили погоду,  --  и  это  не
было,  как  могло  показаться  на  первый взгляд, пустопорожней
болтовней, в стране, где жизнь и благополучие людей зависят  от
солнца,  дождя  да  того,  смилостивятся  ли  над  ними ветры и
засуха. Разговор плавно перетек в другое русло, а еще некоторое
время спустя док Блейн напрямую заговорил о том, что давно  его
грызло:
     --  Джим,  --  осторожно  начал  он, -- той ночью, когда я
совсем было решил, что ты помираешь... ты тогда  говорил  много
всякого о своем сердце, об индейце, который тебе его "одолжил".
Я  вот  что  хотел узнать: какая часть из сказанного тобой была
бредом?
     -- Ничего, док, -- сказал Гарфилд, глубоко затягиваясь. --
Все -- чистейшая правда. Человек-Призрак, липанский жрец  Богов
Ночи,  заменил  мое  мертвое,  разрубленное  сердце  на другое,
принадлежащее одному из тех, кому  он  поклоняется.  Я  сам  не
оченьто  представляю,  что  это  за  существо  такое  --  нечто
бессмертное из глубины веков, так он сказал,  старый  вождь  --
но,  будучи  богом,  оно  могло  некоторое  время  обойтись без
сердца. А когда я умру, -- это  может  произойти  только,  если
разнести  мне  башку  в  пух  и  прах,  --  сердце  должно быть
возвращено его владельцу.
     -- Ты хочешь сказать, что  совершенно  серьезно  предлагал
вырезать  сердце  у  тебя  из  груди? -- потрясенно спросил док
Блейн.
     -- Это необходимо сделать, -- ответил старый  Гарфилд:  --
Так  сказал  Человек-Призрак.  Живая сущность в мертвом теле --
что может быть противоестественнее?
     -- Да что за дьявол этот Призрак?
     -- Я уже говорил тебе: колдун  и  знахарь  племени  липан,
владевшего  этой страной до прихода команчей, которые вытеснили
его за РиоГранде. Я был с ним дружен. Думаю, он единственный из
липан, оставшийся в живых.
     -- В живых? До сих пор?
     -- Я не знаю, -- признался старик. -- Не знаю, жив он  или
мертв.  Не  знаю,  жив ли он был, когда явился ко мне после той
заварушки на Саранчовой,  или  даже  тогда,  когда  мы  впервые
встретились  в  южных краях. Я имею в виду, живой в том смысле,
как мы понимаем жизнь.
     -- Что за галиматья?! -- воскликнул