-- по крайней мере утверждал, что лечит черно негров
от их болезней. Туберкулез среди белых встречался в этих  краях
редко,  но негры были подвержены этому мучительному заболеванию
и  Келли,  по  слухам,  лечил  эти  жертвы.  Его  методы   были
уникальны:  он  сжигал змеиные кости в прах и сыпал этот прах в
надрез на  предплечье  жертвы,  сделанный  ланцетом  из  старой
бритвы.  Сомнительно, что кто-либо излечивался этим способом --
фактически,  есть  основания  полагать,   что   результат   был
устрашающепротивоположным.
     Возможно,  сам Келли не верил, что мог победить туберкулез
подобным лечением, а возможно, это  было  лишь  уловкой,  чтобы
заполучить  жертву  в  свою власть -- можно предположить, что у
примитивных рас есть необычные способы  достижения  власти  над
своими  ближними.  Среди  некоторых  племен  считалось, что для
этого необходимо раздобыть прядь волос, ноготь или каплю крови,
над  которыми  затем  произнести  определенные   заклинания   и
совершить   определенные  ритуалы.  После  этого  между  мозгом
"заклинателя" и мозгом жертвы  образуется  связь  и  несчастный
оказывается  всецело  под  его  влиянием. Есть также магический
ритуал изготовления фигурки  предполагаемой  жертвы  из  глины.
Воткнутые   в   эту  фигурку  булавки  причиняют  ее  прототипу
мучительную гибель, а если бросить глиняную фигурку в реку,  то
по  мере  растворения глины водой человек "сохнет" и постепенно
угасает  от   смертельного   недуга.   Все   эти   поверья   --
безоговорочная истина в мозгах у колдунов, практикующих вуду.
     Как  бы то ни было, Келли вскоре приобрел необычную власть
над местными  чернокожими.  Из  освободителя  от  заклятий  он,
по-видимому, превратился в их творца. Негров стали преследовать
случаи   жестокого   безумия   и   молва  сочла  источником  их
одержимости порог  хижины  Келли.  Неизвестно,  физическая  или
умственная   причина  вызывала  их  безумие,  но  стало  вполне
очевидно, что их мозг поражало сверхъестественное  заболевание.
Они  были  одержимы  ужасной уверенностью в том, что желудки их
полны живых  змей,  созданных  заклятье  мастера-чудотворца,  а
всякое  упоминание  о  неназванном  маге обращало подозрение на
Келли. Был ли то гипноз, редкостное недомогание,  наркотический
препарат или просто сводящий с ума страх? Ни один белый не знал
ответа, но несчастные, несомненно, лишились рассудка.
     В  каждой  общине черных и белых, по крайней мере, на Юге,
существует извечный глубокий и темный "поток", текущий в  тайне
от  белых,  лишь смутно подозревающих о его существовании. Этот
темный  поток  мыслей,  дел  и  желаний  цветной  расы  подобно
невидимой  реке  течет  через  джунгли.  Ни один белый так и не
узнал, почему Келли -- если то  был  Келли,  сводил  чернокожих
мужчин  и  женщин  с  ума.  Остался неизвестным для белых также
секрет его зловещей власти над людьми и его злых устремлений.
     Сам Келли, разумеется, никогда не говорил о  них;  он  шел
своим путем, молчаливый, угрюмый и величественный, с растущей в
непроницаемых глазах сатанинской убежденностью в том, что белые
люди  --  не  более, чем слепые, хнычущие марионетки в ямке его
черной ладони.
     Наконец, в конце 70-х Келли исчез,  и  это  слово  следует
понимать  буквально.  Его  хижина на Тюльпанной речке опустела,
тяжелая дверь повисла открытой на  деревянных  петлях  и  никто
отныне  не  видел  хозяина бродящим подобно темному призраку по
лесистой округе. Он появился в тайне, жил в тайне,  и  в  тайне
ушел,  но  путь  его  остался неведом никому -- по меньшей мере
никто не признался в обратном. Быть может, о нем  знали  темные
воды,  а  может,  до  Келли  добрались,  наконец,  его  жертвы.
Одинокая хижина мага под  пологом  стонущих  сосен  могла  быть
свидетелем  зловещего  полуночного преступления, после которого
мутный  поток  Тюльпанной  речки  получил  в  себя  с   плеском
погрузившееся и молча затонувшее тело.
     Или  же  чудотворец  просто-напросто ушел своим загадочным
путем в ночь, чтобы продолжить свою фантастическую  карьеру  на
какойлибо  другой  реке.  Завеса  тайны  непроницаемым  облаком
скрывает его передвижения подобно ночи в сосновом  лесу,  когда
нет тьмы кромешнее по эту сторону Забвения.
     Но  по  сей  день  его  тень  призрачно  бродит по берегам
далеких рек, а когда  ветер  зашелестит  в  темных  соснах  под
звездным  небом,  старые  чернокожие  пояснят тебе, что это дух
чудотворца шепчет мертвым где-то  в  дебрях  черного  соснового
леса.

     ПРОКЛЯТИЕ МОРЯ

     Как от внезапно вспыхнувшего света
     В немом смятеньи пробуждаясь ото сна,
     Сквозь капель стук по крыше в вое ветра
     Ночные пляски духов слышит явственно она.
                                      Киплинг

     Они  были  самыми отъявленными скандалистами и хвастунами,
горлопанами  и  выпивохами  Фэррингтауна,  Джон  Калрек  и  его
закадычный  друг-приятель  Канул  Лживые  Губы.  Сколько раз я,
парень со взъерошенными волосами, тайком проскальзывал в  дверь
таверны и забивался в уголок послушать их перебранки и моряцкие
разухабистые   песни,   красочные   истории   и  жаркие  споры,
одновременно побаиваясь этих отчаянных бродяг и восхищаясь ими.
Да что там, весь народ Фэрингтауна глазел на них со  страхом  и
восхищением,   ведь   они   были   не   такие,   как   все,  не
довольствовались  мелкой  торговлишкой  на  берегу  или  жалким
плесканьем  среди  отмелей  и скал, похожих на акульи зубы. Нет
уж,  никаких  тебе  яликов-лодочек!  Они  уходили   в   далекие
плавания,  бывали  в  таких  краях,  о которых никто из наших и
слыхом  не  слыхивал.  На  огромных,   величественных   морских
кораблях  отправлялись  они  вместе  с  пенистым отливом храбро
сражаться с грозным серым океаном, достигая  самых  что  ни  на
есть   экзотических   стран.  И  когда  эта  экзотическая  пара
возвращалась в Фэринг, который, даром что  именовался  городом,
был  простой  рыбацкой  деревушкой  на побережье, там наставали
горячие  деньки.  Сопровождаемый  следующим  за  ним  по  пятам
Канулом  Джон  Калрек  важно спускался по сходням -- в насквозь
просоленной  морской  робе,  на  широком  кожаном  ремне  остро
отточенный  кинжал  --  снисходительно здоровался со знакомыми,
лапал попадавшихся  под  руку  девок  и,  горланя  какую-нибудь
полуприличную  моряцкую  песню,  направлялся  вверх  по улице к
таверне. Вокруг  двоих  героев  роем  вились  всякие  лентяи  и
висельники,  подхалимничая  и  хохоча  с  готовностью над самой
скверной  шуткой.  Для  завсегдатаев  таверны,  бездельников  и
пьяниц, эти парни с их разухабистым враньем и грубыми выходками
выглядели  доблестными рыцарями, едва ли не полубогами, лишь по
счастливой случайности сошедшими к ним с  небес  в  обличьи  из
плоти и крови.
     И  если  сказать, что все их любили, было бы неправдой, то
уж боялись-то все без исключения. Настолько, что,  когда  бывал
избит   мужчина   или   оскорблена  женщина,  деревенские  лишь
недовольно ворчали -- но ничего не предпринимали. Вот и в  этот
раз,  когда  Джон  Калрек  обесчестил  племянницу Молл Фэррелл,
никто не отважился даже на словах осудить его.
     Молл никогда не была замужем и не имела семьи, кроме  этой
девушки,  вместе  с  которой  жила  очень уединенно в небольшом
домишке на берегу моря, -- так  близко  к  воде,  что  пенистые
волны  прилива  порой  докатывались почти до самых дверей. Люди
считали старую Молл кем-то вроде ведьмы, -- это была мрачного и
несколько зловещего вида худая  пожилая  женщина,  нелюдимая  и
неразговорчивая,   зарабатывающая   себе   на  хлеб  собиранием
съедобных моллюсков и выброшенного  морем  на  берег  плавника.
Джон   Калрек   давно  обхаживал  ее  племянницу,  но  девушка,
миленькая, но пустая и немного придурковатая маленькая  штучка,
не поддавалась на его комплименты и увещевания...
     Помню,   был  холодный  день  с  пронизывающим  до  костей
восточным ветром, когда старая  женщина  объявилась  на  улицах
деревни,   пронзительно  вопя  об  исчезновении  девушки.  Люди
бросились искать ее на берегу и среди удаленных от  моря  голых
каменистых  холмов,  все,  кроме  Джона  Калрека  и его дружка,
которые сидели себе в  таверне,  играли  в  карты  и  кости.  А
вдалеке, за мелководьем, вздыхало о чем-то, шумело, не смолкая,
громадное серое чудовище под стальным небом.
     И  в  неверном  призрачном  свете  занимающегося  рассвета
девочка Молл Фэррелл возвратилась домой. Волна  принесла  ее  к
самой  двери  и нежно положила на влажный песок. Мраморно-белой
была ее кожа, руки сложены  на  застывшей  груди,  лицо  дышало
странным спокойствием и умиротворенностью. Серо-голубые струйки
бежали вдоль стройных ног.
     Глаза  Молл  Фэррелл  превратились в камни. Безмолвно, как
статуя, стояла она над телом мертвой девочки, но тут из таверны
приплелись, пошатываясь, Джон Калрек и Канул. Оба были пьяны --
в руках их и теперь были кувшины с  вином  --  и  люди  покорно
расступились  перед  теми,  кого  в  душе  считали  виновниками
несчастья.
     -- Черт возьми! -- пьяно заорал Джон Калрек. --  Глянь-ка,
Лживые Губы, а девка-то утопилась!
     Канул  осклабился,  уродливо скривив тонкие губы. Он давно
ненавидел Молл Фэррелл, ведь именно она дала ему такое прозвище
-- "Лживые Губы". Покачиваясь на неверных  ногах,  Джон  поднял
свой кувшин и провозгласил:
     -- За упокой души несчастной дуры!
     Все  вокруг  потрясенно замерли от такого кощунства. Тогда
послышался голос Молл  Фэррелл,  взвинченный  почти  до  крика,
звенящий,  и  от него холодная дрожь пробрала людей собравшихся
над телом утопленницы.
     -- Будь ты проклят во веки веков, Джон  Калрек!  Да  падет
Божья  кара  на  твою подлую душ! Пусть опалит ее адское пламя,
пусть выжжет твои глаза и вспенит ядовитую кровь! Чтоб ты горел
в геенне огненной миллионы миллионов  и  еще  миллионы  лет  до
скончания света! Налагаю на тебя проклятие моря и суши, земли и
воздуха,  тварей  океанских  и демонов бездонных трясин, лесных
бесов и гоблинов гор! И на тебя... -- ее сухой палец  уперся  в
Канула и тот отшатнулся, побледнев, -- Ты станешь смертью Джона
Калрека, а он станет твоей. Ты доставишь его к вратам ада, а он
приведет  тебя  на  плаху!  Печать  смерти  на твоем челе, Джон
Калрек! Жить тебе в  страхе  и  подохнуть  в  ужасе  далеко  за
студеным  серым  морем! Море приемлет лишь чистые души, тебя же
отрыгнет, выбросит в пески твой мерзкий гниющий  труп!  Запомни
мои  слова, Джон Калрек, -- она говорила с такой убежденностью,
что  постепенно  пьяная  веселость   мужчины   уступила   место
безнадежному  отупению  загнанного  зверя,  --  море  взывает о
жертве, но жертву эту отвергнет! Не  успеет  растаять  снег  на
вершинах гор, как твой хладный труп будет лежать у моих ног и я
плюну на твое лицо. Лишь тогда я смогу успокоиться...

     В  то  же  утро  Джон Калрек и его приятель ушли в далекое
плавание, а Молл Фэррелл вернулась в свою хибарку  к  нехитрому
ремеслу  и  --  ожиданию. Она еще больше высохла и окончательно
замкнулась  в  себе,  в  глазах  затеплился  крохотный   огонек
безумия.  Дни  скользили один за днями и постепенно люди начали
поговаривать между собой, что дни Молл,  похоже,  сочтены.  Но,
более  похожая на призрак, чем на живую женщину, она продолжала
вести привычный образ жизни, отвергая всяческую помощь.
     То лето выдалось  короткое  и  холодное,  шапки  снега  на
далеких  вершинах так и не растаяли -- это было весьма необычно
и вызвало множество толков среди  деревенских.  Молл  ежедневно
встречала   и   провожала   солнце,   выходя   на   берег  и  с
нечеловеческим напряжением во взоре рассматривая то  сверкающий
на горных вершинах снег, то морские дали.
     Постепенно  дни  становились  все  короче,  ночи  темнее и
длиннее,  пришли  холодные  сырые  туманы,  а  следом  за  ними
шквальный восточный ветер принес дожди и град.
     В  один  из  промозглых осенних дней в бухту вошло большое
торговое  судно  и  пришвартовалось  к  берегу.   Все   местные
бездельники и голодранцы поспешили на пристань, ибо это была та
самая  посудина,  на которой ушли в море Джон Калрек и Канул. И
вот по сходням спустился Лживые  Губы,  ступая  осторожно,  как
будто   украдкой,   но  Джона  Калрека  нигде  не  было  видно.
Посыпались расспросы, Канул покачал головой:
     -- Калрек дезертировал  с  корабля  в  порту  Суматры,  --
сказал  он.  --  У  него  вышла  ссора со шкипером, вот так-то,
парни. Он хотел, чтобы и я ушел с ним, но нет уж, дудки. -- Как
бы я тогда встретился снова с такими славными парнями, как  вы,
а?
     Тон  его  был  почти  заискивающим, и вдруг он, вздрогнув,
отпрянул, увидев, как сквозь толпу к нему  протискивается  Молл
Фэррелл. Мгновение стояли они, поедая друг друга глазами, потом
губы Молл сложились в жутковатую злорадную усмешку.
     --  Кровь  у тебя на руках, Канул! -- выкрикнула она столь
внезапно, что Лживые Губы невольно дернулся и принялся вытирать
правую ладонь о левый рукав.
     -- Убирайся прочь,  ведьма!  --  злобно  огрызнулся  он  и
крупно  зашагал  от пристани через раздающуюся перед ним толпу.
Следом к таверне припустили его прихлебатели и собутыльники.
     Назавтра  еще  больше  похолодало,   серо-стальной   туман
надвинулся  с востока, укутав призрачным саваном бухту и берег.
Никто не отважился выйти в море в такую погоду, рыбаки сидели у
родных очагов, --  за  исключением,  разве  что,  тех,  кто  за
выпивкой  и рассказыванием небылиц коротал время в таверне. Вот
так и случилось, что только я да мой друг Джо, мой  ровесник  и
товарищ   по  играм,  первой  из  целого  ряда  непостижимых  и
кошмарных событий, которые произошли в тот день.  Безрассудства
нам  было  не  занимать, но явно не хватало ума, -- иначе разве
сидели бы мы в утлой гребной  лодчонке,  плавающей  у  дальнего
конца причалов; каждый из нас дрожал от холода и в душе мечтал,
чтобы  другой  предложил  убраться восвояси, поскольку у нас не
было никакого  повода  находиться  здесь,  кроме  замечательной
возможности  продемонстрировать  --  непонятно,  кому  --  свою
храбрость и мужество. И  беспрепятственно  построить  воздушные
замки.
     Джо предупреждающе поднял руку:
     --  Эй,  ты  слышал?  --  спросил  он.  --  Кто бы это мог
болтаться по бухте?
     -- Никто. А что именно ты услышал?
     -- Плеск весел.  Это  были  весла  или  я  полный  болван.
Прислушайся!
     Вокруг  не  было  видно  ни  зги и, уж точно, не слышно ни
звука. Но Джо божился, что слышал, лицо  его  приняло  странное
выражение:
     --  Говорю  тебе,  кто-то  гребет  сюда! Похоже, вся бухта
забита лодками, -- их, по меньшей мере, штук  двадцать!  Неужто
ты не слышишь, олух несчастный?!
     Я  покачал  головой.  Джо  вскочил  и  бросился отвязывать
фалинь.
     -- Я ни черта не вижу в этом тумане, но ты можешь обозвать
меня трижды лжецом, если бухта не окажется полна лодок. Ну что,
ты со мной?
     -- Разумеется, хоть и решительно ничего не слышу.
     Мы двинулись в плотную серую муть, туман клубился впереди,
туман клубился сзади, -- мы плыли в сумрачном море дыма, ничего
не видя и не слыша и направляя свою лодку только по наитию. Мне
казалось, что мы навеки затерялись в безвременьи и я в душе  на
все лады склонял Джо, вовлекшего меня в эту идиотскую авантюру,
которая,  похоже,  закончится  тем,  что  нас унесет в открытое
море.  Память  тут  же  услужливо   выдала   мне   картину   --
иссине-белое  лицо  утонувшей  племянницы  старой  Молл  -- и я
невольно содрогнулся.
     Как долго мы плыли, не знаю;  минуты  тянулись  как  часы,
годы,  столетья.  Но  Джо все клялся, что слышит плеск весел то
совсем рядом, то вдалеке и мы  преследовали  призрачные  лодки,
меняя  курс  в  зависимости  от  того,  с какой стороны, по его
мнению, шел звук. Руки мои настолько занемели, что я  с  трудом
удерживал  весло,  но вот, когда от холода и усталости мною уже
начала  овладевать  странная  дремота,  сквозь  окружающую  нас
влажную  пелену  проглянули  бездушные белые глаза звезд, туман
как-то вдруг рассеялся, распался на призрачные дымные клочья  и
мы обнаружили себя уже за выходом из бухты. Над морем воцарился
полный  штиль,  на  поверхности  темно-зеленой воды серебряными
монетами сверкали отражения далеких светил. Холодно  было  так,
что  зуб  не  попадал  на  зуб.  Только  я хотел предложить Джо
повернуть лодку обратно в залив, как вдруг услышал его истошный
крик и в тот же миг -- в первый раз за все время  нашей  погони
за  миражами  --  явственно  услыхал скрип уключин. Я обернулся
через плечо туда, куда смотрел Джо, и кровь застыла  у  меня  в
жилах  --  прямо  над  нами  громадным  хищным клювом навис нос
корабля...
     Ужас сковал мои члены при виде этой гротескно-жуткой  тени
на  фоне  звездного  неба,  перехватило  дыхание  от  страшного
свистящего звука, который издавал при  движении  этот  корабль.
Джо  заорал  и  стал бешено выгребать назад и мы каким-то чудом
успели ускользнуть с пути  корабля  на  мгновенье  раньше,  чем
плавучая  громада проутюжила то место, где только что была наша
лодка.
     По обеим сторонам корабля мерно поднимались  и  опускались
длинные весла, толкая его вперед, и, хоть мне никогда прежде не
доводилось   видеть  подобных  рукотворных  монстров,  я  сразу
признал в нем галеру.  Но  что  она  делала  у  наших  берегов?
Побывавшие   в  самых  дальних  уголках  света  морские  волки,
случалось, рассказывали об этих судах, по сю пору  используемых
варварамиязычниками.  Но  варварские  страны  от  нас  отделяли
тысячи долгих миль, да и не была эта галера похожа на  те,  что
описывали ходившие за три моря.
     Мы пустились в погоню за кораблем и, как ни странно, хотя,
казалось,  она вот-вот взлетит, вспоров очередную волну острым,
как  жало,  носом,  довольно  быстро  нагнали   ее   --   хвала
Всевышнему,  он  создал  галеру  тихоходной.  Привязав фалинь к
свисающей с  кормы  цепи  вне  пределов  досягаемости  огромных
весел,   мы  принялись  громко  кричать,  приветствуя  команду.
Подождав и не получив никакого ответа, мы побороли свои  страхи
и,  вскарабкавшись  по  цепи,  очутились  на  палубе, самый вид
которой наводил на мысли о давно  минувших  днях  и  рисовал  в
воображении  яркие  картины  кровавых  морских  битв.  Она была
совершенно пуста.
     -- Вылитый пиратский рейдер, -- угрюмо пробурчал  Джо,  --
совсем  древняя,  гнилая калоша, -- того и гляди, развалится на
части!
     Никого не было и у массивного рулевого весла, управляющего
движением судна. Мы подкрались к трапу, спускающемуся к скамьям
гребцов, и заглянули вниз... Если  и  случалось  мне  когдалибо
балансировать  на  грани безумия, так это в тот самый момент --
мы увидели гребцов, со скрипом опускающих весла в свинцовосерую
воду. И все они были... скелеты!
     Истошно вопя, мы кинулись по палубе к корме, где  оставили
лодку.  На  бегу я запнулся обо что-то и со всего маху грянулся
на обветренные доски. И  то,  что  я  увидел,  лежа,  было  еще
ужасней  кошмаров  внизу:  предметом,  о  который я споткнулся,
оказалось  человеческое  тело  и  в  неясном  призрачном  свете
крадущегося  с  востока  рассвета  я  заметил  рукоять кинжала,
торчащего между его лопаток.
     Джо, схватившись за планширь, торопил меня  пронзительными
криками.  Вместе  мы  мигом  отвязали  свой  линь и отчалили от
злополучного  судна.  А  потом  медленно  двинулись  вслед   за
галерой,  которая,  казалось,  направлялась  прямиком к берегу,
минуя причалы. Приблизившись к пристани, мы  увидели,  что  она
полна  народа.  Люди,  видимо,  разыскивали  нас,  пропавших, а
теперь стояли, онемев при виде грозного призрака, возникшего из
ночи и грозно шумящего океана.
     Галера на полной  скорости  шла  к  берегу,  с  неприятным
свистом  рассекали  воздух длинные весла и обрушивались в воду,
создавая пенистые бурунчики, бурлила позади кильватерная струя.