а,  живее!  Это  чудовище  не
остановится, пока не разрушит весь город!
     --  Я  нашел  связанный  веревочные  лестницы,  -- крикнул
кто-то из наших воинов. -- Они достанут до воды, но...
     --  Развязывайте  х  и  отправляйте  женщин  вниз.   Лучше
рискнуть   нахлебаться   воды,   чем   оказаться  раздавленными
какой-нибудь глыбой, -- ответил я и  добавил:  --  Гхор,  держи
Альтху!
     Я  передал  девушку в руки залитого кровью великана, а сам
понесся вслед за чудовищным созданием,  на  глазах  разрушающим
город на скале Ютхла.

     x x x

     От   этой   гонки   у   меня   остались   лишь  обрывочные
воспоминания: рушащиеся стены, стонущие и раздавленные насмерть
люди и несущаяся напролом  машина  разрушения,  вокруг  которой
распространялось    какое-то    неестественное,    похожее   на
электрическое, сияние.
     Сколько Гура, Яга и рабынь всех цветов кожи погибло в этом
кошмаре --  теперь  уже  никто  не  узнает.  Нескольким  сотням
удалось  выбраться  по  подземному  туннелю,  пока  чудовище не
завалило обрушенной стеной вход, похоронив при  этом  несколько
десятков  человек,  пробиравшихся  к люку. Развернув лесткницы,
воины спустили по ним множество  женщин,  не  разбирая,  какого
цвета их кожа. Часть лестниц опустилась на город Акка, часть --
на  воду  Йогха,  но  в  тот  момент  главным было выбраться из
рушащегося города.
     Передав Альтху Гхору, я понесся вслед кошмарному чудовищу,
сам четко не представляя, что собираюсь делать. Я просто бежал,
перепрыгивая  через  рухнувшие  обломки   и   перелезая   через
образовавшиеся  завалы,  пока  не оказался рядом с попятившимся
монстром. Оказалось, что он вовсе не такой уж бесчувственный  и
слепой.  Стоило  мне  прицельно  запустить хорошим булыжником в
показавшееся  мне  уязвимым  место  на  огромной  голове,   как
движения  гигантского  слизняка  перестали быть беспорядочными:
разбрасывая камни в разные стороны, как бык разбрызгивает пену,
переходя через быструю реку, чудовище ринулось в мою сторону.
     Я отчаянно убегал, уводя чудовище за  собой  --  прочь  от
того  места,  где  напуганные  люди покидали город. Я прекрасно
понимал,  что  каждая  выигранная   секунда   означает   чью-то
спасенную  жизнь. Но незнание планировки города сыграло со мной
злую жутку: я и сам не  заметил,  как  оказался  в  полукруглой
башне, нависшей над водами Йогха на высоте пятисот футов. Сзади
ко  мне приближалось чудовище. Я развернулся и увидел, что оно,
на  миг  приостановившись,  даже  чуть  попятилось,   а   затем
бросилось  на  меня. В середине огромного брюха я увидел темное
пятно  размером  с  кулак.   Инстинкт   дикаря   или   интуиция
цивилизованного  человека  подсказали  мне, что это -- жизненно
важная  точка  гигантской  твари.  Словно  сжатая  пружина,   я
распрямился  и  метнулся  навстречу  чудовищу.  Тело  и руки не
подвели меня -- меч по самую рукоятку воткнулся в темное пятно.
Что было потом -- я не знаю. Для меня  мир  погрузился  в  море
огня и раскаты страшного грома, за которыми последовали темнота
и забытие.
     Уже  потом  мне  рассказали,  что в момент нашего прыжка и
чудовище, и я  скрылись  за  стеной  синего  пламени.  А  затем
раздался  страшный  грохот,  и  вместе с развалившейся на куски
башней мы с чудовищем рухнули вниз, в реку,  с  высоты  пятисот
футов.
     Меня  спас  Тхаб,  несмотря на тяжелую рану, бросившийся в
реку и вытащивший мое бесчувственное тело на берег.
     Вы можете мне возразить, сказав, что ни  один  человек  не
останется  в  живых  после  падения в воду, пролетев перед этим
пятьсот футов. Единственное, что я могу вам  ответить,  --  это
то,  что я остался жив. Хотя, по правде говоря, я не думаю, что
кто-нибудь из землян смог бы повторить такой полет с  таким  же
результатом.
     Но  и  мне  дорого  обошлось то падение. Я долго лежал без
чувств, еще дольше мучительно, в бреду и  кошмарах  приходил  в
себя,  и  еще  дольше оставался парализованным, пока мои нервы,
мозг и мышцы медленно-медленно возвращались к жизни.
     Пришел я в себя уже в Котхе, не помня ничего о долгом пути
через леса и по равнине, прочь от поверженного города Югга.  Из
девяти  тысяч  воинов,  отправившихся  в  страну Ягг, вернулись
назад  чуть  больше  половины  --  зраненных,  измученных,   но
возвратившихся  победителями.  С ними вернулись пятьдесят тысяч
женщин -- освобожденных  рабынь.  Тех  Гура,  которые  не  были
Котхами  или  Кхорами,  сопроводили  до  их  родных  городов --
случай, невиданный за всю историю  существования  на  Альмарике
расы  Гура.  Женщинам  других  народов предоставили возможность
свободно выбрать место для жительства в любом из городов Гура.
     Мы с Альтхой наконец  обрели  себя.  Ее  прекрасное  лицо,
склонившееся надо мной, было первым, что я увидел, придя в себя
после   возвращения   из  страны  Ягг.  Наверное,  наша  любовь
останется с нами навсегда -- слишком много  испытаний  пришлось
пройти  нам  обоим и нашему чувству, чтобы прийти к счастливому
концу.
     Впервые в истории Гура  два  города  --  Котх  и  Кхор  --
заключили  мир  и  поклялись друг другу в вечной дружбе. Теперь
два племени, вместо того, чтобы воевать одно с  другим,  вместе
сражались против враждебных сил природы и добывали себе пищу на
охоте.
     А   мы  двое  --  я,  землянин,  и  Альтха,  рожденная  на
Альмарике, но одержимая инстинктом познания земной женщины,  --
еще  надеемся передать хотя бы малую часть культуры моей родной
планеты прекрасному,  но  дикому  народу,  живущему  под  небом
планеты,  ставшей  моим  вторым домом, -- планеты, называющейся
Альмарик.

     ЧЕРЕП МОЛЧАНИЯ

     ...И, испещрив его десятком ран смертельных,
     Поверг врага на землю. А потом
     О вражий череп постучал перстом
     И рассмеялся -- коль назвали б это смехом --
     И стал следить, как тают жизнь и страх
     В остекленевших выпуклых глазах

     Люди и поныне называют тот день Днем Царского Страха.  Ибо
Кулл,  царь  Валузии,  был в конце концов всего лишь человеком.
Воистину,  трудно  было  бы  найти  другого   столь   отважного
человека,  но всему есть пределы, даже мужеству. Конечно, Кулла
посещали  дурные  предчувствия,  по  спине  его  порой  ползали
мурашки,  а  подчас его охватывала внезапная жуть или даже ужас
перед неведомым. Но то были лишь краткие  потрясения  разума  и
души,  порожденные  в основном удивлением, какой-нибудь гнусной
тайной или  чем-то  сверхъестественным  --  скорее  отвращение,
нежели  настоящий  страх.  Поэтому  истинный  страх  так  редко
посещал его, что люди надолго запомнили этот день.
     Да, в тот день Кулл познал  Страх,  неистовый,  ужасающий,
бессознательный, проникающий до самых костей и леденящий кровь.
Поэтому люди говорят о времени Страха Кулла, но говорят об этом
без  презрения,  да  и сам Кулл вспоминает тот день без всякого
стыда. Ибо все, что произошло, послужило  лишь  к  вящей  славе
самого Кулла.
     Вот  как  это  случилось. Кулл праздно восседал на троне в
Зале Приемов, лениво прислушиваясь к беседе своих  друзей.  Там
был Ту, главный советник, Ка-ну, посланник пиктов, Брул, правая
рука  Ка-ну, а также раб Кутулос, бывший величайшим ученым всех
Семи Империй.
     -- Все суть иллюзия.  --  говорил  Кутулос.  --  Все  лишь
внешние   проявления   глубинной  Сути,  лежащей  за  пределами
человеческого  разумения,  поскольку  не   существует   никаких
соотношений,  с  помощью  которых  ограниченный  разум  мог  бы
измерить безграничное. Все окружающее может быть единым по сути
своей, и все -- идти от одного корня. Это было известно  Рааме,
величайшему  мудрецу  всех эпох, некогда освободившему людей от
ига безвестных демонов и указавшему народу путь к величию.
     -- Он был могущественным некромантом. -- сказал Ка-ну.  --
Он   не  был  волшебником.  --  возразил  Кутулос.  --  Не  был
завывающим, бормочущим заклинания, гадающим по потрохам змеи. В
Рааме не было ничего от шарлатана. Он познал основные принципы,
постиг Стихии и понял, что воздействие естественных  причин  на
естественные  силы  приводит  к  естественным  результатам.  Он
сотворял то, что могло показаться  чудесами,  лишь  приложением
собственной силы естественным путем, что было для него столь же
просто,  сколь  для  нас  --  зажечь  огонь,  и  что  столь  же
недоступно  для  нас,  как  то  же  добывание  огня  для  наших
обезьяноподобных предков.
     --  Тогда  почему  он  не раскрыл все свои тайны людям? --
спросил Ту. -- Потому что знал, что многие знания  не  принесут
людям  добра.  Какой-нибудь  злодей мог бы подчинить себе целый
народ, нет, даже всю  вселенную,  обладай  он  знаниями  Раамы.
Человек  должен  учиться  сам,  развивая в процессе учения свою
душу.
     -- Так ты говоришь, что все лишь иллюзия? -- заявил Ка-ну,
искусный в делах государствах, но невежественный в философии  и
науке  и посему уважавший Кутулоса за его знания. -- Как же так
Ведь мы можем слышать, видеть и ощущать.
     -- А что такое вид и звук? -- возразил раб.  --  Разве  не
отсутствие  молчания,  и разве молчание -- не отсутствие звука?
Отсутствие  чего-то  не  является  чем-либо  вещественным.  Оно
ничто. А как может существовать ничто?
     --   Тогда  зачем  существуют  вещественные  предметы?  --
спросил Ка-ну, словно озадаченный ребенок.
     -- Они лишь проявление  действительности.  Возьмем  то  же
молчание.  Где-то  существует  суть  молчания,  душа  молчания.
Ничто, ставшее чем-то, отсутствие  столь  абсолютное,  что  оно
приобрело  вещественную  форму.  Кто  из  вас хоть когда-нибудь
слышал полное молчание? Никто! Всегда существуют какие-то звуки
-- шепот ветра, гудение насекомых, даже  шорох  растущей  травы
или  шепот  песчинок в пустыне. Но в сердцевине молчания вообще
нет звуков.
     -- Раама, --  сказал  Ка-ну,  --  когда-то  заключил  духа
молчания в некой огромной крепости и запечатал его навсегда.
     --  Да.  --  сказал  Брул.  -- Я видел эту крепость. Такая
огромная черная  штука  на  вершине  одинокого  холма  в  глуши
Валузии.   С   незапамятных   времен  это  прозывается  Черепом
Молчания.
     -- Ха! -- вмешался  заинтересовавшийся  наконец  Кулл.  --
Друзья мои, я был бы не прочь поглядеть на эту штуку!
     --   Владыка  царь,  --  возразил  Кутулос.  --  неразумно
нарушать покой содеянного Раамой. Ведь он был мудрее любого  из
живущих.  Я слышал легенду, что своей магией он заточил демона.
Не магией, скажу я , но  своим  знанием  природных  сил,  и  не
демона,  а некую стихию, угрожавшую существованию людей. А мощь
этой стихии подтверждает то, что даже самому Рааме  не  удалось
уничтожить ее. Он смог лишь ввергнуть ее в заточение.
     --  Довольно!  --  нетерпеливо  отмахнулся  Кулл. -- Раама
помер столько тысяч лет назад, что при одной мысли  об  этом  у
меня  голова  кругом  идет.  Я  отправляюсь посмотреть на Череп
Молчания. Кто поедет со мной?
     Все слышавшие  его  в  сопровождении  сотни  Алых  Убийц",
могущественнейших  воинов  Валузии,  скакали с Куллом, когда на
рассвете он выехал из столицы.  Их  путь  поднимался  все  выше
среди  гор  Зальгары,  пока, после многодневных поисков, они не
добрались  до  одинокого  холма,  мрачно   поднимавшегося   над
окружающим  плато.  А на его вершине высилась угрюмая крепость,
черная, как дурная судьба.
     -- Это то самое место. -- сказал Брул. -- Никто  не  живет
ближе сотни миль от этой крепости, да и не жил на памяти людей.
Этот край слывет проклятым.
     Кулл  осадил  своего  огромного  жеребца  и огляделся. Все
молчали,  и  Кулл  ощутил  окружавшее   его   странное,   почти
невыносимое   безмолвие.   Когда   он   заговорил   вновь,  все
вздрогнули. Куллу казалось, что от крепости  на  холме  исходят
волны убийственной тишины. Окрест не пела ни одна птица и ветер
не шевелил ветви застывших деревьев. Когда всадники Кулла стали
подниматься   по   склону,  стук  подков  их  коней  по  скалам
доносился, казалось, из бескрайней дали и не порождал эха.
     Они остановились перед  крепостью,  нависавшей  над  ними,
словно  темное  чудище,  и  Кутулос вновь попытался переубедить
царя.
     -- Кулл, подумай сам!  Если  ты  сорвешь  эту  печать,  ты
можешь  выпустить  в мир чудовище, чью мощь и ярость не одолеет
ни один человек!
     Кулл, сгорая от нетерпения, отмахнулся.  Он  был  весь  во
власти  своенравной причуды, обычного греха властителей, и хотя
обычно ему было свойственно благоразумие, он уже принял решение
и отговорить его было невозможно.
     -- Там, на печати,  есть  древние  письмена.  Кутулос,  --
сказал он. -- Прочти их мне.
     Кутулос  неохотно  спешился,  и  остальные последовали его
примеру,  кроме  воинов,  оставшихся  сидеть  на  своих  конях,
бронзовыми  изваяниями  под  бледными  лучами  солнца. Крепость
скалилась на них, словно незрячий череп, ибо в ней не  было  ни
одного  окна.  И лишь одна огромная дверь, сделанная из железа,
была перекрыта засовами и опечатана.  Создавалось  впечатление,
что все здание представляло собой одно огромное помещение.
     Кулл  отдал  несколько  приказов,  касавшихся расположения
охраны, и был раздражен  тем,  что  ему  приходилось  напрягать
голос,  чтобы командиры расслышали его. Их же ответы доносились
смутно и неразборчиво.
     Царь приблизился к двери, и за ним последовали четверо его
друзей. У входа висел своеобразно выглядевший гонг, на  вид  из
нефрита,  странного зеленоватого цвета. Но Кулл не был уверен в
оттенке, ибо под его удивленным взором цвет гонга переливался и
менялся. Порой казалось, что его взгляд погружался в  бездонные
глубины,  а иногда -- скользил по прозрачному мелководью. Рядом
с гонгом был подвешен молот из того же странного вещества. Царь
слегка ударил им в гонг и ахнул, почти оглушенный последовавшим
взрывом звука -- это звучало, словно все земные  звуки,  взятые
вместе.
     --  Читай письмена, Кутулос. -- вновь приказал Кулл, и раб
с почтением склонился над ними, ибо не было сомнения,  что  эти
письмена были начертаны самим великим Раамой.
     --  Что было, может снова повториться. -- напевно прочитал
он.  --  И  род  людской  того  да  устрашится!  --  Он   резко
выпрямился. На лице его был испуг.
     --    Предостережение!   Предостережение   самого   Раамы!
Опомнись, Кулл, опомнись!
     Кулл хмыкнул, вытащил свой меч  и,  сорвав  печать,  начал
рубить  огромный  металлический  засов.  Он  бил вновь и вновь,
смутно дивясь  тому,  насколько  слабо  звучат  удары.  Затворы
рухнули и дверь распахнулась.
     Кутулос  завопил.  Кулл  пошатнулся, вглядываясь в дверной
проем. Зал был пуст? Нет! Он ничего не увидел, там нечего  было
видеть,  и  все же он чувствовал, что воздух пульсирует вокруг,
словно нечто, вздымаясь волнами, истекало  из  этого  нечистого
зала  незримым  потоком. Кутулос что-то прокричал ему на ухо, и
слова  его  донеслись  чуть  слышно,   словно   с   чудовищного
расстояния.
     -- Молчание! Это душа всего Молчания!
     Звуки  исчезли. Лошади вскидывались на дыбы, а их всадники
упали ничком в пыль и лежали, обхватив руками  головы,  разевая
рты в беззвучном крике.
     На  ногах  остался лишь Кулл, выставивший перед собой свой
бесполезный меч. Молчание! Полное и  абсолютное!  Пульсирующие,
колышущиеся  волны  безмолвного ужаса. Люди испускали отчаянные
вопли, но звука не было!
     Молчание вошло в душу Кулла.  Оно  стиснуло  клешнями  его
сердце.  Оно запустило стальные щупальца в его мозг. В муках он
стиснул руками виски -- его череп разламывался, раскалывался. В
затопившем  его  потоке  ужаса  Куллу  открылись   кровавые   и
ужасающие  видения.  Молчание простиралось над Землей, над всей
Вселенной! люди умирали в удушающей  тишине.  Рев  рек,  грохот
морей и вопли ветров слабели и умолкали. Весь Звук был затоплен
Молчанием.  Молчание,  разрушающее  душу,  оглушающее сознание,
уничтожающее всю жизнь  на  Земле  и,  словно  некое  чудовище,
достигающее небес, дабы задушить даже пение звезд!
     И   вот   тогда   Кулл   познал   страх,   ужас,  жуть  --
всепоглощающий,  невероятный,   душеубийственный.   Потрясенный
чудовищностью  этих  видений,  он качался и пошатывался, словно
пьяный, сходя с ума от страха. Боги! Все что угодно за звук, за
самый слабый, легчайший шум!  Кулл  разинул  свой  рот  подобно
пресмыкающемуся во прахе безумцу позади него. и его сердце чуть
не  вырвалось  из  груди  от  усилия  при  попытке  издать хоть
какой-нибудь звук. Пульсирующая тишина издевалась над  ним.  Он
ударил    мечом   по   металлическому   порогу,но   по-прежнему
колышущиеся  волны  истекали  из  зала,  стискивая  его  словно
клешнями,  впиваясь  в него, терзая его, словно некое существо,
живое и враждебное.
     Ка-ну и Кутулос лежали неподвижно.  Ту  скорчился  ничком,
обхватив  руками  голову,  и  беззвучно  выл,  словно умирающий
шакал. Брул извивался в  пыли  подобно  раненому  волку,  слепо
сжимая ножны своего меча.
     Теперь Кулл почти мог видеть Молчание, ужасающее Молчание,
вырвавшееся  наконец  из  своего  Черепа, дабы расколоть черепа
людей. Оно клубилось, змеилось грязными струями и пятнами,  оно
смеялось  над  ним!  Оно жило! Кулл пошатнулся и упал, и падая,
задел рукой гонг. Он не услышал ни звука, но почувствовал,  что
молчание  дрогнуло  и  неохотно  отпрянуло  на  мгновение,  как
человек отдергивает руку от пламени.
     А, старый Раама, пусть он и умер давным-давно, оставил все
же средство спасения для своего народа! Смятенный  разум  Кулла
внезапно   разрешил  загадку.  Море!  Гонг  был  подобен  морю,
переливающемуся оттенками зелени,  то  глубокому,  то  мелкому,
никогда не остающемуся в покое, никогда не молчавшему.
     Море! Живое, бурное, грохочущее днем и ночью -- величайший
враг Молчания!  Пошатываясь, с кружащейся головой, почти ничего
уже не соображая,  он  схватил  нефритовый  молот.  Колени  его
подогнулись,  но  он  ухватился  одной  рукой  за край дверного
проема,  зажав  в  другой  молот  смертной  хваткой.   Молчание
обрушилось на него яростной волной.
     Кто  ты  такой, смертный, что смеешь противиться мне? Мне,
что  древнее  богов?  Раньше,  чем  родилась   Жизнь,   я   уже
существовало,  и буду существовать, когда Жизнь умрет. Молчание
царило во Вселенной, пока  не  родился  Звук,  и  будет  царить
вновь.  Ибо я овладею всем космосом и убью Звук -- убью Звук --
убью Звук -- убью Звук!
     Рев Молчания отдавался  в  пустотах  распадающегося  мозга
Кулла глубоким монотонным рефреном, пока он бил в гонг -- вновь
-- и вновь -- и вновь!
     И  с каждым ударом Молчание отступало -- дюйм за дюймом --
дюйм за дюймом. Назад, назад, назад. Кулл удвоил  силу  ударов.
Теперь  он мог уже слышать далекие слабые звуки гонга, звенящие
над невообразимыми безднами тишины,  словно  кто-то  на  другом
конце  вселенной бил по серебряной монете гвоздем от подковы. И
с каждым чуть слышным звуком колышащееся Молчание вздрагивало и
корчилось. Щупальца его укорачивались и волны опадали. Молчание
съеживалось.
     Назад, назад, назад...  Теперь  оно  клубилось  в  дверном
проеме,  а позади Кулла люди с оханьем поднимались на колени, и
их глаза были пусты. Кулл сорвал гонг с подвески,  направившись
к  двери.  Он  всегда сражался до конца и не признавал уступок.
Теперь уже и речи не было о том, чтобы просто  заключить  ужас.
Вся  вселенная  застыла,  наблюдая  за человеком, оправдывавшим
существование рода  человеческого  своим  стремлением  искупить
собственную вину и обретающего в том славу.
     Он  вошел  в  проем  двери, безостановочно ударяя в гонг и
пытаясь справиться с напором той силы, что таилась внутри.  Вся
преисподняя была разверста перед ним той чудовищной тварью, чью
самую  последнюю  твердыню  пытался  он  взять  приступом.  Все
Молчание  вновь  собралось  в  этом  зале,  загнанное   обратно
непобедимой  силой  Звука,  Звука,  слившего в себе все звуки и
шумы Земли и заключенного в гонг