Кир Булычев.
     Поселок


                          Фантастический  роман

      * Часть первая. ПЕРЕВАЛ *

     Глава первая

     В доме было сыро, мошка толклась у светильника,  надо  бы  давно  его
погасить, мать, конечно, забыла, но на улице дождь, полутьма. Олег валялся
на койке - недавно проснулся.  Ночью он сторожил поселок:  гонял  шакалов,
они целой стаей лезли к сараю, чуть самого не задрали. В теле была пустота
и обыкновенность, хотя сам от себя он ждал волнения, может,  страха.  Ведь
пятьдесят  на  пятьдесят,  вернешься  или  не  вернешься.  А  пятьдесят  в
квадрате? Должна быть закономерность, должны  быть  таблицы,  а  то  вечно
изобретаешь велосипед.  Кстати, все собирался спросить Старого, что  такое
велосипед. Парадокс. Велосипеда нет, а Старый укоряет им, не задумываясь о
смысле фразы.
     На кухне закашляла мать. Она, оказывается, дома.
     - Ты чего не пошла? - спросил он.
     - Проснулся? Супу хочешь? Я согрела.
     - А кто за грибами ушел?
     - Марьяна с Диком.
     - И все?
     - Может, кто из  ребят  увязался.
     Могли  бы  и  разбудить,  позвать.  Марьяна  не  обещала,  но    было
естественным, если бы позвала.
     - Есть не хочется.
     - Если дожди но  кончатся,-  сказала  мать,-  до  холодов  огурцы  не
вызреют. Все плесенью зарастет.
     Мать вошла в комнату, разогнала  ладонью  мошку,  задула  светильник.
Олег смотрел в потолок.  Желтое пятно плесени увеличилось, изменило форму.
Еще вчера оно было похоже на профиль Вайткуса: нос  картошкой.  А  сегодня
нос раздулся, как будто ужалила оса, и лоб выгнулся горбом.  Дику  в  лесу
неинтересно.  Чего ему грибы собирать? Он охотник, степной человек, сам же
всегда говорил.
     - Мошки много,- сказала мать,- холодно ей в лесу.
     - Нашла кого жалеть.
     Дом был поделен пополам, на другой половине  жил  Старый  и  близнецы
Дуровы.  Он их взял к себе, когда старшие умерли. Близнецы всегда хворали:
один выздоровеет, другой простудится.
     Если бы не их ночное нытье, Олег никогда бы  не  согласился  дежурить
ночами.  Слышно было, как они хором захныкали - проголодались.  Невнятный,
далекий, привычный,  как  ветер,  монолог  Старого  оборвался,  заскрипела
скамейка. Значит, Старый пошел на кухню, и тут же загалдели его ученики.
     - И куда тебе идти? - сказала мать.- Не дойдете же! Хорошо еще,  если
целыми вернетесь!
     Сейчас  мать  заплачет.  Она  теперь  часто  плачет.  Ночью   плачет.
Бормочет, ворочается, потом начинает  тихо  плакать  -  можно  догадаться,
потому что шмыгает носом.  Или начинает шептать,  как  заклинание:  "Я  не
могу, я больше не  могу!  Пускай  я  лучше  умру..."  Олег,  если  слышит,
замирает, потому что показать, что не спит, стыдно, как  будто  подсмотрел
то, что видеть нельзя.  Олегу стыдно сознаться, что он не жалеет мать. Она
плачет о том, чего для Олега нет.  Она плачет о странах,  которые  увидеть
нельзя, о людях, которых здесь не было.  Олег не помнит мать иной - только
такой, как сегодня.  Худая, жилистая женщина, пегие прямые волосы  собраны
сзади в пук, но всегда выбиваются и падают тяжелыми прядями вдоль  щек,  и
мать дует на них, чтобы  убрать  с  лица.  Лицо  красное,  в  оспинках  от
перекати-поля, под глазами темные мешки, а сами глаза слишком светлые, как
будто выцвели.  Мать сидит  за  столом,  вытянув  жесткими  ладонями  вниз
мозолистые руки.  Ну  плачь  же,  чего  ты?  Сейчас  достанет  фотографию?
Правильно, подвинула к себе коробку, открывает, достает фотографию.
     За стеной  Старый  уговаривает  близнецов  поесть.  Близнецы  хнычут.
Ученики гомонят, помогают Старому кормить  малышей.  Ну  как  будто  самый
обыкновенный день, как будто ничего не случится.  А что они делают в лесу?
Скоро полдень.  С обеда выходить. Пора бы им  возвращаться.  Мало  ли  что
может случиться с людьми в лесу?
     Мать разглядывает фотографию.  Там она и отец. Олег тысячу раз  видел
эту фотографию и старался угадать в себе сходство с отцом. И не смог. Отец
белокурый,  курчавый,  губы  полные,  подбородок   раздвоенный,    вперед.
Улыбается. Мать говорит, что он всегда улыбался. Вот Олег с матерью больше
похожи. Не с сегодняшней, а с той, что на фотографии рядом с отцом. Черные
прямые волосы и тонкие губы.  Широкие, крутые,  дугами,  брови,  под  ними
ярко-голубые глаза.  И белая кожа с  сильным  румянцем.  Олег  тоже  легко
краснеет.  И губы у  него  тонкие,  и  черные  волосы,  как  у  матери  на
фотографии.  Отец с матерью молодые и  очень  веселые.  И  яркие.  Отец  в
мундире, а мать в платье без плеч.  Называется сарафаном. Тогда,  двадцать
лет назад, Олега еще не было. А пятнадцать лет назад он уже был.
     - Мать,- сказал Олег,- не надо, чего уж.
     - Я не пущу тебя,- сказала мать.- Не отпущу, и все. Через мой труп.
     - Мать,- сказал Олег и сел на койке.- Хватит, а? Я лучше супа поем.
     - Возьми на кухне,- сказала мать.- Он еще не остыл.
     Глаза мокрые.  Она все-таки плакала,  словно  хоронила  Олега.  Хотя,
может быть, плакала по отцу. Эта фотография была для нее человеком. А Олег
отца совершенно но помнил, хотя старался вспомнить.
     Он поднялся и пошел на кухню. На кухне был Старый. Он разжигал плиту.
     - Я помогу,- сказал Олег.- Воду кипятить?
     - Да,- сказал Старый, - спасибо.  А то у меня урок. Ты ко  мне  приди
потом.

     x x x

     Марьяна набрала полный мешок грибов.  Ей  повезло.  Правда,  пришлось
идти далеко, к ущелью.  С Олегом она бы  никогда  не  решилась  пойти  так
далеко, а с Диком она чувствовала  себя  спокойно,  потому  что  Дик  себя
чувствовал спокойно.  Везде. Даже в лесу. Хотя больше любил степь. Он  был
охотник, как будто родился охотником, но на самом деле он родился  раньше,
чем построили поселок.
     - А ты в лесу как дома,- сказал Дик.
     Он сказал громко.  Он шел впереди и чуть сбоку. Куртка  мехом  наружу
сидела на нем как собственная кожа.  Он сам сшил себе куртку. Мало кто  из
женщин в поселке смог бы так сшить.
     Лес  был  редкий,  корявый,  деревья  вырастали  здесь   чуть    выше
человеческого роста и начинали клонить вершины в стороны,  словно  боялись
высунуться из массы соседей.  И правильно. Зимние  ветры  быстро  отломают
верхушку.  С иголок капало. Дождь был холодным, у Марьяны замерзла рука, в
которой она несла мешок с грибами.  Она переложила мешок  в  другую  руку.
Грибы зашевелились в мешке, заскрипели.  Болела ладонь. Она  занозила  ее,
когда откапывала грибы.  Дик вытащил  занозу,  чтобы  не  было  заражения.
Неизвестно, что  за  иголка.  Марьяна  глотнула  горького  противоядия  из
бутылочки, что всегда висела на шее.
     У белых толстых скользких корней сосны  Марьяна  заметила  фиолетовое
пятнышко.
     - Погоди, Дик,- сказала она,- там цветок, которого я еще не видала.
     - Может, обойдешься без цветков? -  спросил  Дик.-  Домой  пора.  Мне
что-то здесь не нравится.- У Дика был особенный нюх на неприятности.
     - Одну секунду,- сказала Марьяна и подбежала к стволу.
     Ноздреватая  мягкая  голубоватая  кора  сосны   чуть    пульсировала,
накачивая воду, и корни вздрагивали, выпускали пальцы, чтобы  не  упустить
ни одной капли дождя.  Это был цветок. Обыкновенный цветок, фиалка. Только
куда гуще цветом и крупнее тех, что  росли  у  поселка.  И  шипы  длиннее.
Марьяна резко выдернула фиалку из земли, чтобы цветок не успел  зацепиться
корнем за сосну, и через секунду  фиалка  уже  была  в  мешке  с  грибами,
которые зашебуршились и заскрипели так, что  Марьяна  даже  засмеялась.  И
потому не сразу услышала крик Дика:
     - Ложись!
     Она сообразила, прыгнула вперед, упала, вжалась в теплые пульсирующие
корни сосны.  Но чуть опоздала. Лицо горело, как будто по  нему  хлестнули
кипятком.
     - Глаза! - кричал Дик.- Глаза целы?
     Он рванул Марьяну за плечи, оторвал от  корней  ее  судорожно  сжатые
болью пальцы, посадил.
     - Не открывай глаз,- приказал он и  быстро  принялся  вытаскивать  из
лица маленькие тонкие иголки.  И приговаривал сердито: - Дура, тебя в  лес
пускать нельзя. Слушать надо. Больно, да?
     Неожиданно он навалился на Марьяну и повалил на корни.
     - Больно же!
     - Еще один пролетел,- сказал он, поднимаясь.- Потом посмотришь. Он об
мою спину рассыпался.
     Два шарика перекати-поля пролетели метрах в трех.  Тугие,  сплетенные
из иголочек-семян, но легкие как воздух, потому  что  пустые  внутри,  они
будут летать, пока не ударятся ненароком о дерево или не налетят от порыва
ветра на скалу.  Миллион шаров погибнет зря, а один найдет своего медведя,
утыкает иголками теплую шкуру, и пойдут от иголочек  молодые  побеги.  Они
очень опасны, эти шары, и в сезон созревания надо быть осторожным в  лесу,
а то потом на всю жизнь останутся отметинки.
     - Ну ничего,- сказал Дик,- больше иголок не осталось.  И  в  глаз  не
попало. Это главное, чтобы в глаз не попало.
     - А много ранок? - спросила Марьяна тихо.
     - Не пропадет твоя красота,- сказал Дик.- Теперь домой скорей, пускай
Эгли смажет жиром.
     - Да, конечно.- Марьяна провела ладонью по щеке.
     Дик заметил, ударил по руке:
     - Грибы хватала, цветок  брала.  Психованная  ты  какая-то.  Инфекцию
занесешь.
     Грибы тем временем выбрались из мешка, расползлись  между  корней,  и
некоторые даже успели до половины закопаться в землю.  Дик  помог  Марьяне
собрать их. А фиалку они так и не нашли. Потом Дик отдал Марьяне мешок, он
был легкий, но Дик не хотел занимать рук.  В лесу решают секунды,  и  руки
охотника должны быть свободны.
     - Посмотри,- сказала Марьяна, принимая  мешок.  Ее  прохладная  узкая
кисть  с  обломанными  ногтями  задержалась  на  руке  Дика.-   Я    очень
изуродована?
     - Смешно,- сказал Дик,- у всех на лице точки. И у меня. Я изуродован?
Это татуировка нашего племени.
     - Татуировка?
     - Забыла?  Старый  учил  нас  по  истории,  что  дикие  племена  себя
специально так украшали. Как награда.
     - Так это дикари,- сказала Марьяна,- а мне больно.
     - Мы тоже дикари.
     Дик уже шел вперед.  Не оборачивался. Но Марьяна знала,  что  он  все
слышит.  У него слух охотника. Марьяна перепрыгнула  через  серый  стебель
лианы-хищницы.
     - Потом чесаться будет, спать невозможно.  Главное - не  расчесывать.
Тогда следов не останется. Только все расчесывают.
     - Я не буду,- сказала Марьяна.
     - Во сне забудешь и расчешешь.
     Дождь пошел сильнее, волосы прилипли к голове, и  капли  срывались  с
ресниц, мешали смотреть, но щекам было приятно от холодной  воды.  Марьяна
подумала, что Дика надо подстричь, а то волосы на плечах,  мешают.  Плохо,
что он живет один.  Все живут семьями, а он один. С тех пор как  его  отец
умер, так и живет. Привык уже.
     - Ты что-то чувствуешь? - спросила Марьяна,  увидев,  что  Дик  пошел
быстрее.
     - Да,- сказал он,- звери. Наверное, шакалы. Стая.
     Они побежали, но в лесу трудно  бежать  быстро.  Те,  кто  бегает  не
глядя, попадают на обед лиане или дубу.  Грибы бились в мешке, но  Марьяна
не хотела их выкидывать.  Уже скоро будет вырубка, а потом поселок. Там, у
изгороди, кто-нибудь обязательно дежурит.  Она  увидела,  как  Дик  достал
из-за пояса нож и перехватил удобнее арбалет.  Она тоже вытащила нож из-за
пояса.  Но ее  нож  узкий,  тонкий,  он  хорош,  чтобы  резать  лианы  или
откапывать грибы.  А если тебя догоняет стая шакалов, то нож  не  поможет,
лучше взять палку.

     x x x

     Олег доел суп, поставил кастрюлю с гущей повыше,  на  полку.  Ученики
простучали босыми пятками по глинобитному полу, и сквозь бойницу  в  стене
Олег видел, как они,  выскакивая  из  двери,  прыгали  в  громадную  лужу,
набравшуюся за последние дни.  Брызги во все стороны! Потом кто-то из  них
крикнул: "Червяк!" И они сгрудились в кучу, ловя червяка,  а  его  розовый
хвост высунулся из воды и хлестал учеников  по  ногам.  Рыжая  Рут,  дочка
Томаса, завопила: видно, червяк угодил ей по голой руке жгучей  присоской;
ее мать высунулась из дома напротив и крикнула:
     - Вы с ума сошли! Кто же лезет в воду! Так без  рук  можно  остаться!
Немедленно домой!
     Но ученики решили вытащить червяка наружу, и Олег знал почему.  Тогда
червяк меняет цвет, становится то красным, то синим, это очень  интересно,
только интересно им, а не  матерям,  которые  панически  боятся  червяков,
безвредных и трусливых тварей.
     Линда, жена Томаса, стояла  на  краю  лужи  и  звала  дочь,  а  Олег,
предупредив вопрос матери, сказал:
     - Сейчас приду.
     А сам вышел на улицу и посмотрел в ее конец, к  воротам  в  изгороди,
возле которых  стоял  Томас  с  арбалетом  в  руке.  В  позе  Томаса  было
напряжение. "Неладно,- сказал себе Олег.- Неладно, я же так и  думал.  Дик
ее завел куда-то далеко, и там что-то случилось.  Дик не думает,  что  она
совсем другая, не такая, как он, и ее надо беречь".
     Ребята тащили червяка наружу, он уже стал почти черным, никак не  мог
приспособиться к плену.  Тут рыжую Рут тоже взяли в плен, и Линда потащила
ее домой.  Олег побежал к изгороди  и  на  бегу  сообразил,  что  не  взял
арбалета и поэтому пользы от него никакой.
     - Что? - спросил он Томаса.
     Тот, не оборачиваясь, сказал:
     - По-моему, шакалы опять шляются. Стая.
     - Та же, что и ночью?
     - Не знаю. Раньше они днем не ходили. А ты Марьяну ждешь?
     - Они с Диком за грибами пошли.
     - Я знаю, я их сам выпускал.  Да ты не волнуйся.  Если  с  Диком,  то
ничего не будет. Он прирожденный охотник.
     Олег кивнул.  В этих словах была обида, хотя Томас не  хотел  обижать
Олега.  Просто так получалось, что Дик надежнее, Дик охотник, а он,  Олег,
не  очень  охотник.  Как  будто  быть  охотником  -   высшее    достижение
человечества.
     - Я, конечно, понимаю,- улыбнулся вдруг Томас.  Он опустил арбалет  и
прислонился спиной к столбу ограды.- Но это вопрос приоритета. В небольшом
обществе, скажем, подобном нашему, способности, к примеру  математические,
отступают на шаг по шкале ценностей по сравнению с умением убить  медведя,
что несправедливо, но объяснимо.
     Улыбка у Томаса была вежливая, длинные губы гнулись в  углах,  словно
не помещались на лице.  Лицо было темным, все в глубоких морщинах, а глаза
еще темнее лица.  И белки желтые. У Томаса болела печень.  Может, от  этой
болезни он стал совсем лысый и часто кашлял.  Но Томас  был  выносливым  и
лучше всех знал дорогу к перевалу.
     Томас вскинул арбалет и, не прицеливаясь, выпустил стрелу. Олег кинул
взгляд туда, куда, взвизгнув, метнулась стрела. Шакал не успел увернуться.
Он выпал из кустов, словно кусты держали его на весу, а теперь  выпустили.
Он рухнул на луг и, дернувшись, затих.
     - Выстрел мастера,- сказал Олег.
     - Спасибо. Надо оттащить, пока воронье не налетело.
     - Я притащу,- сказал Олег.
     - Нет,- сказал Томас,- он не один.  Лучше сбегай за своим  арбалетом.
Если ребята будут возвращаться, им  придется  сквозь  стаю  идти.  Сколько
шакалов в стае?
     - Я шесть штук ночью насчитал,- сказал Олег.
     Черная пасть шакала была разинута, белая шерсть торчала иглами.
     Олег повернулся было, чтобы бежать за  арбалетом,  но  его  остановил
свист Томаса. Свист громкий, в любом углу поселка слышно.
     Остановиться? Нет, лучше за арбалетом! Это одна минута.
     - Что там? - Мать стояла в дверях.
     Он оттолкнул ее, схватил со стены арбалет, чуть не вырвал  крюк.  Где
стрелы? Под столом? Близнецы, что ли, утащили?
     - Стрелы за плитой,-  сказала  мать.-  Что  случилось?  Что-нибудь  с
Марьяной?
     Старый выбежал с копьем. Как будешь стрелять из арбалета одной рукой?
Олег обогнал Старого, на ходу вытаскивая стрелу из колчана, хотя  на  ходу
этого делать не стоило. Вся малышня поселка неслась к изгороди.
     - Назад! - крикнул Олег грозным голосом, но никто его не послушался.
     Рядом с Томасом уже стоял Сергеев, держа в руке большой лук.  Мужчины
напряженно  прислушивались.  Сергеев  поднял  руку  без   двух    пальцев,
приказывая тем, кто подбегал сзади, замереть.
     И тогда из серой ровной стены леса донесся крик.  Человеческий  крик.
Крик был далекий, короткий, он прервался, и наступила бесконечная  тишина,
потому что ни одна душа в поселке не смела даже дышать.  Даже  младенцы  в
колыбели замолкли. И Олег представил, нет, даже увидел, как там, за стеной
дождя и белесых стволов, в живом,  дышащем,  движущемся  лесу,  прижимаясь
спиной к теплой и жгучей коре сосны, стоит Марьяна, а Дик, упав на  колено
- кровь хлещет из разорванной зубами шакала руки,-  старается  перехватить
копье...
     - Старый! - крикнул Томас.- Борис! Останешься у изгороди.  Олег, беги
за нами.
     У леса их догнала тетя Луиза с ее знаменитым тесаком, которым  она  в
прошлом году отогнала медведя.  В другой руке она  несла  головешку.  Тетя
Луиза была большой, толстой и страшной женщиной - короткие седые космы  во
все стороны, балахон надулся колоколом.  Даже  деревья  пугливо  втягивали
ветки и скручивали листья, потому  что  тетя  Луиза  была  как  злой  дух,
который  зимой  рычит  в  ущелье.  И  когда  тетя  Луиза  споткнулась    о
лиану-хищницу, та, вместо того чтобы схватить жертву, спряталась за ствол,
как трусливая змея.
     Томас так неожиданно остановился, что  Сергеев  чуть  не  налетел  на
него, и, сунув два пальца в рот, свистнул.  Никто в поселке  не  умел  так
оглушительно свистеть.
     Когда свист  прервался,  Олег  понял,  как  затаился,  испугался  лес
человеческого топота, человеческой тревоги и гнева.  Только  слышно  было,
как тяжело дышит грузная тетя Луиза.
     - Сюда! - крикнула Марьяна.
     Голос ее прозвучал совсем близко.  Она даже не крикнула, она позвала,
как зовут с другого конца поселка. И потом, когда они побежали снова, Олег
услышал голос Дика, вернее, рев, как звериный, и бешеное уханье шакала.
     Олег метнулся в сторону, чтобы обогнать  тетю  Луизу,  но  перед  ним
возникла спина Сергеева, который не успел  даже  одеться,  бежал  в  одних
кожаных штанах.
     Марьяна, как в видении Олега, стояла,  прижавшись  к  мягкому  белому
стволу старой  толстой  сосны,  который  подался  внутрь,  будто  старался
оградить девушку.  Но Дик не упал. Дик отбивался ножом от большого  седого
шакала, который увертывался от ударов, шипя и извиваясь.  Еще  один  шакал
корчился сбоку на земле, стрела в боку.  И штук пять, не меньше, сидели  в
ряд в сторонке, будто зрители.  У шакалов есть такая странная манера.  Они
не нападают скопом, а ждут.  Если первый не справится с добычей,  за  дело
принимается второй.  И так, пока не победят. Им друг друга не  жалко.  Они
этого не понимают. Сергеев, когда вскрывал одного шакала, с трудом отыскал
у него мозг.
     Шакалы-зрители, как по команде,  повернули  морды  к  людям,  которые
ворвались на поляну.  И Олегу показалось вдруг, что красные точки шакальих
глаз смотрят на него с осуждением.  Разве можно нападать всем вместе?  Это
же не по правилам.
     Шакал, который все норовил захватить  зубами,  выхватить  нож,  вдруг
повалился набок: из основания длинной  шеи  торчала  стрела.  Оказывается,
Томас успел выстрелить, пока Олег соображал, что к  чему.  А  Дик,  словно
ждал этого, тут же повернулся к остальным шакалам  и  бросился  на  них  с
копьем.  Рядом с ним уже были Сергеев и тетя Луиза с тесаком и головешкой.
Прежде чем шакалы поняли, что произошло, двое из них валялись мертвыми,  а
остальные свернулись кольцами - чешуйчатые плоские хвосты концами на голые
затылки - и покатились в чащу.  Никто за ними не побежал. А Олег шагнул  к
Марьяне:
     - С тобой ничего?
     Марьяна плакала.  Прижимала к груди шевелящийся  мешок  с  грибами  и
горько плакала.
     - Ну скажи, скажи! - испугался Олег.
     - Меня перекати-поле  изжалило,-  плакала  Марьяна.-  Теперь  я  буду
рябая.
     - Жаль, что вы так быстро прибежали,- сказал Дик,  вытирая  кровь  со
щеки,- я только во вкус вошел.
     - Не гово