Марк Твен.
        Три тысячи лет среди микробов


                   Жизнеописание микроба с примечаниями,
               сделанными той же рукой семь тысяч лет спустя

                     Перевод с микробского Марка Твена
                                  1905 г.


     ---------------------------------------------------------------------
     Твен Марк. Э 44, Таинственный незнакомец. - М.: Политиздат, 1989.
     Составление, перевод с английского и комментарии Людмилы Биндеман
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 17 марта 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------

     {1} - Так обозначены ссылки на примечания.


     Имя американского писателя-сатирика Марка Твена широко известно в нашей
стране.  Его  книги  "Письма  с  Земли"  и  "Дневник  Адама",  разоблачающие
религиозное ханжество и лицемерие,  выходили в Политиздате. В данный сборник
вошли  социально-философские произведения Твена,  не  издававшиеся ранее  на
русском языке полностью:  повести "Э 44, Таинственный незнакомец", "Школьная
горка",  "Три тысячи лет  среди микробов" и  некоторые рассказы.  Они  несут
сатирический заряд большой силы.
     Рассчитан на широкий круг читателей.


                                Предисловие

     Произведение,  предлагаемое вниманию читателя, - труд исторический, тем
не  менее я  вполне полагаюсь на  его  достоверность.  Каждая его страница -
убедительное доказательство того,  что  автор  добросовестно излагает  голые
факты,  не  приукрашивая их  вымыслом.  Такая  манера  изложения,  возможно,
утомляет читателя,  но  зато дает пищу уму,  я  испытываю удовлетворение при
мысли,   что   просвещенная  публика,   давно   пресыщенная  фантазиями   на
исторические темы,  не  подкрепленными ни  единым  фактом,  будет,  наконец,
вознаграждена.  Из  тысяч утверждений автора всего лишь  два  представляются
спорными, и эти противоречивые утверждения (если их считать таковыми) вполне
простительны,  ибо  обращает на  себя  внимание то,  что  автор сделал их  с
горечью и  впоследствии раскаивался в  своих  словах.  Если  б  не  эти  два
недочета,  весьма несущественные,  разумеется,  мне не  пришлось бы  просить
читателя о снисхождении.
                                                                  Переводчик

     Я  сохранил в переводе не только суть произведения,  но и стиль автора.
Сначала я  исправлял и  то,  и  другое,  но  потом отказался от  этой затеи.
Создавалось впечатление,  будто  я  обрядил  портового грузчика в  смокинг и
заставил его  прочесть лекцию  в  колледже.  Щегольской наряд  сковывал его,
безупречно  правильный,  изысканный  английский язык  в  устах  простолюдина
звучал натянуто и неестественно, пожалуй - неприятно, холодно и безжизненно,
я  бы даже сказал -  отдавал мертвечиной.  И тогда я решил оставить автора в
привычной для него одежде -  рубашке и комбинезоне, - пусть лучше, по своему
обыкновению,  путается в словах. Пишет он неряшливо и многословно, все время
отклоняясь от темы,  с самодовольством,  какого я доселе не встречал,  а его
неграмотность может вызвать разрыв сердца.  Ничего не поделаешь,  принимайте
его таким, какой он есть.
                                                                  Переводчик

     Титульный лист рукописи - неправильный.
     В этом никто не виноват - несчастный случай.


        "I"

     Маг  допустил  ошибку  в  эксперименте -  в  те  далекие  времена  было
невозможно достать настоящие чистые реактивы - и в результате превратил меня
не в птицу, как собирался, а в микроб холеры{1}.


                                 Примечание
                          (семь тысяч лет спустя)

     Я  пробыл микробом три тысячи лет (микроболет),  когда приступил к этой
повести.  Сначала я  намеревался для экономии времени и сил зафиксировать ее
на механическом мыслефоне,  но потом раздумал:  а  вдруг захочется коснуться
чего-то личного? Впрочем, хочешь не хочешь, это придется сделать, так не все
ли равно -  обнародовать свою тайну в печати,  и дело с концом, или доверить
ее машине,  которая раскроет ее любому негодяю, стоит ему повернуть ручку, -
негодяю любой национальности,  говорящему на любом языке?  И я решил: напишу
книгу на родном языке. Не так уж много суфласков{2} сможет ее прочесть, если
она попадет им в руки;  к тому же я начинаю забывать родной английский язык,
и работа над книгой, несомненно, поможет мне освежить его в памяти. Б.б.Б.


        "II"

     Сначала  я  был  недоволен своей  судьбой,  но  это  быстро  прошло.  Я
заинтересовался тем,  что меня окружало, мне захотелось поскорее все познать
и  освоиться в  новой  обстановке.  По  неведомым причинам я  был  прекрасно
подготовлен к новому существованию -  я сразу же прижился в новой среде,  во
мне заговорили инстинкты холерного микроба -  его восприятие жизни, взгляды,
идеалы,  стремления,  тщеславие,  привязанности.  Я так ревностно и страстно
исповедовал идеи  микробохолеризма,  что  превзошел в  этом  самих  микробов
холеры;  уподобился нашим  американским девушкам:  не  успеют выйти замуж за
аристократа,  как  за  неделю  утрачивают  демократизм,  а  за  вторую  -  и
американский акцент;  я обожал весь микромир бацилл,  бактерий,  микробов, я
отдал им весь жар своей души,  -  какой они могли вынести,  разумеется;  мой
патриотизм был  горячей их  патриотизма,  агрессивнее,  бескомпромисснее,  -
короче говоря,  я  стал всем микробам микроб.  Отсюда ясно,  что  я  судил о
микробах с  их собственной точки зрения.  В то же время я мог судить о них с
человеческой точки  зрения,  и  это  обстоятельство вызывало ко  мне  особый
интерес.  И еще: я сохранил представление о человеческом исчислении времени,
о человеческом периоде жизни и,  вместе с тем,  хорошо чувствовал микробское
время,  представлял себе их период жизни.  В  человеческом исчислении десять
минут означало десять минут, а в микробском - год. В человеческом исчислении
час означал час,  а в микробском - шесть лет. В человеческом исчислении день
означал  день,  в  микробском  -  сто  сорок  четыре  года.  В  человеческом
исчислении  неделя  была  неделей,  в  микробском -  тысяча  восемь  лет.  В
человеческом исчислении год  был год,  в  микробском -  пятьдесят две тысячи
четыреста шестнадцать лет.  Пользуясь летосчислением микробов, я мог увидеть
в  колыбели нежное юное существо и проследить его судьбу до самой старости -
секунду за  секундой,  минуту за минутой,  час за часом;  крошка расцветает,
превращаясь в  прелестную девушку,  сочетается узами брака с боготворимым ею
юношей;  достойная мать семейства,  она взирает с  любовью на миллионы своих
малышей,  воспитывает в них честь и благородство, оплакивает миллионы деток,
умерших в  раннем возрасте,  ликует на  миллионах веселых свадеб своих более
удачливых детей;  вот и приближающаяся старость дает о себе знать дряхлостью
и морщинами, и наконец ее, освобожденную от печали и бремени жизни, опускают
на вечный покой в  могилу,  я  благословляю ее и провожаю слезами прощания -
все это за  сто пятьдесят лет по  микробскому времени и  за  двадцать четыре
часа по человеческому.
     Незадачливый маг  ввел  меня в  кровь старой развалины -  опустившегося
плешивого бродяги.  Зовут его Блитцовский{3}, если он не врет; его выслали в
Америку на пароходе из Австро-Венгрии;  Австро-Венгрия устала от него. Летом
он бродяжничает и  спит в  поле,  а  зимой побирается в  городах и  ночует в
тюрьме,  если спать в канаве слишком холодно;  он был трезв всего лишь раз в
жизни,  но не помнит, когда это случилось, он никогда не бреется, не моется,
не  расчесывает  свалявшиеся патлы,  торчащие  вокруг  плеши;  Блитцовский -
невероятный оборванец и грязнуля, он злобен и жесток, мстителен и вероломен,
он родился вором и умрет вором, он - богохульник, каких свет не видывал; его
тело -  сточная труба,  помойка,  свалка гниющих костей;  в  нем кишмя кишат
паразиты-микробы,  созданные на радость человеку.  Блитцовский -  их мир, их
земной шар,  владыка их вселенной,  ее сокровище,  ее диво,  ее шедевр.  Они
гордятся своей планетой,  как  земляне -  своей.  Когда во  мне  говорит дух
холерного микроба,  я тоже горжусь им,  восторженно славлю его, готов отдать
за него жизнь,  но стоит человеческой природе взять верх, как я зажимаю нос.
Я не могу уважительно относиться к этому кладбищу старого мяса.
     Прошло уже  около трех  недель с  тех  пор,  как  я  стал микробом.  По
микробскому времени -  около трех тысяч лет.  О,  какие это были века!  Века
радости,  успеха,  нищеты,  надежд,  отчаяния;  сколько  торжества,  горя  и
страданий я  испытал  за  тягуче-медленное течение столетий!  Миллиарды моих
любимых и  верных  друзей  покидали эту  юдоль  печали,  чтоб  не  вернуться
никогда. Какие мрачные и какие лучезарные дни я пережил!


        "III"

     Я  стал микробом с головы до пят и сразу почувствовал себя как дома.  И
не удивительно - не так уж велика разница между человеком и микробом. В мире
микробов,  как и в человеческом, существует великое множество разных наций и
языков. Микробы полагают, что человек, в котором они обитают, - единственный
разумный мир.  Для  них  это огромный и  удивительный мир,  они гордятся им,
будто сами его создали.  Очень жаль,  что одинокий старый бродяга никогда не
узнает об этом: ведь похвала для него - большая редкость.


        "IV"

     Наш  мир  (Блитцовский),  огромный,  величественный,  вызывает  у  нас,
микроскопических существ,  благоговейный трепет,  как  Земля у  человека.  В
нашем бродяге есть горы,  океаны,  озера величиной с море, много рек (вены и
артерии),  шириной в добрых пятнадцать миль,  а что касается длины этих рек,
то она непостижима -  Миссисипи и Амазонка по сравнению с ними -  ручейки на
Род-Айленд.  Малым же  рекам несть числа,  и  количество грузов,  подлежащих
обложению налогами,  -  заразы, которую они переносят, ни одной американской
таможне и не снилось.
     А  почему  бы  нашему  бродяге и  не  казаться величественным крошечным
существам? Только представьте себе, какой жалкой пылинкой казался бы человек
рядом с вертикально поставленным Американским континентом!  Стоя на выпуклой
нижней оконечности,  большом пальце ноги  континента -  мысе Горн,  человек,
естественно,  поднял бы глаза к небу;  и какую же часть устремленного ввысь,
скрытого дымкой колосса он  охватил бы  своим взором?  От ступни до середины
колена?  Ничуть не  бывало!  Он  не  увидел бы и  его десятой части!  Колосс
расплывался бы у  него перед глазами и  таял в  небесах.  С таким же успехом
можно  поставить одного из  нас,  микробов,  на  ноготь большого пальца ноги
Блитцовского и сказать: "Глянь-ка вверх!" Результат будет тот же.
     На  нашей планете свыше тысячи республик,  а  что до  монархий,  так их
тысяч  тридцать.  История некоторых монархий восходит к  глубокой древности.
Пусть не  к  моменту рождения Блитцовского (человеческое дитя  появляется на
свет  чистым,   не  зараженным  микробами,   и  это  состояние  продолжается
три-четыре  часа,  то  есть  восемнадцать  -  двадцать  лет  по  микробскому
исчислению времени),  но они ведут свое начало от первых микробных инвазий и
нашествий;  монархии,  вопреки всем новейшим веяниям, берегут неограниченную
королевскую власть как зеницу ока с тех давних пор и поныне,  что охватывает
период примерно в  четыре с  половиной миллиона лет.  В  одной  из  монархий
династия,  пришедшая  к  власти  двести  пятьдесят  тысяч  лет  тому  назад,
удерживает власть и поныне.  Это -  династия Гной (Гной -  их фамилия, вроде
царской  фамилии  Романовы),  а  полный  титул  монарха  -  Его  Августейшее
Величество Генрих Д.Г.  Стафилококкус Пиогенус Ауреус.  Он стодесятитысячный
монарх династии Гной, сидящий на троне. Все монархи этой династии носили имя
Генрих.  Латынь -  Д.Г.  (Deus gratias) означает "милостью божьей".  Длинное
слово  Стафилококкус означает "резервуар гноя".  Пиогенус в  научном  тексте
переводится как "главный",  в  политическом -  "Верховный",  а в просторечии
означает "свой парень", "молодчина" и выражает восхищение. "Aureus" означает
"золотой".  По  протоколу  в  правительственных  сообщениях  титул  читается
следующим образом:  "Генрих,  милостью божьей  верховный гнойный резервуар",
простой же народ зовет его ласково - Генри золотой парень.
     Нечто подобное мы  наблюдаем в  династии Reuss в  Германии.  Все принцы
этой династии тоже звались Генрихами.  Reuss - прекрасный старый королевский
род, который, наряду с Гогенцоллернами, уходит корнями в глубокую древность,
теряясь во мраке десятитысячелетней давности.
     Английская  монархия   существует  примерно  восемьсот  сорок   лет   и
насчитывает тридцать шесть царствований, каждое из которых длилось в среднем
двадцать три года. Почти такую же картину мы наблюдаем и в мире микробов. По
крайней мере,  так обстоит дело в великой монархии,  о которой я упоминал, -
она  превосходит все  страны  планеты  Блитцовского и  по  населению,  и  по
амбиции.  За  три тысячи лет,  проведенных здесь,  мне довелось сто двадцать
один раз брести с  непокрытой головой в  хвосте пышной похоронной процессии,
искренне  оплакивая  очередного монарха  достославной династии,  а  потом  с
высочайшего соизволения участвовать в  празднествах в  честь  коронации  его
преемника.  Этот суровый благородный королевский род, используя дипломатию и
оружие, далеко продвинул границы своей державы. Каждый раз, лишая покоренную
нацию  свобод и  религии,  он  навязывал ей  взамен "нечто более ценное".  И
совершенно справедливо утверждение, что эта великая династия одарила благами
цивилизации больше стран, нежели любая другая, облеченная верховной властью.
Прославляя  ее  замечательные  свершения,   многие  народы  микромира  стали
говорить, что Гной и цивилизация неразделимы.


                                 Примечание
                          (пять тысяч лет спустя)

     Сами  микробы  величают  себя  суфласками.  Издатели Полного  толкового
словаря наверняка прогорели бы,  пытаясь исказить все  значения этого  слова
своими  дотошными определениями и  заставить читателя до  конца  дней  своих
шарахаться от него,  как от пугала. О, эта бесполезная, никчемная книга! Как
она   осторожна,    хитра,   ненадежна,   эта   конъюнктурная   книга,   эта
отвратительная,  бестолковая книга -  Полный толковый словарь! Он преследует
лишь одну цель - втиснуть в свой объем больше слов различных оттенков, чем у
конкурента!   В  результате,   когда  ему  удается  затуманить  всем  хорошо
известное,  нужное  слово,  оно  отныне  означает  все  вообще  и  ничего  в
частности.  В бытность мою человеком мы, помнится, позаимствовали из другого
языка слово "уникальный".  Оно твердо и недвусмысленно значило "единственный
в  своем роде",  "редкостный" -  именно этот старший козырь в  колоде,  а не
любой другой,  один-единственный образец того,  на что ссылался человек.  Но
потом этим словом завладел Толковый словарь и  за волосы притянул к нему все
значения,  которые позаимствовал у  не  бог  весть  каких грамотеев,  и  вот
полюбуйтесь теперь на  бывшую девственницу!  Я,  разумеется,  тоже не всегда
проявляю должную разборчивость, но мне не хотелось бы появиться в обществе с
этой дамой легкого поведения.
     А  теперь о  слове  "суфласк".  В  буквальном переводе оно  означает на
планете Блитцовского то же,  что слово "человек" - Главное Существо Творения
- означает  на  Земле,  а  именно:  Божья  Отрада,  Избранник,  Изумительное
существо,  Великая Сумятица,  Венец  Творения,  Старший полковой барабанщик,
Глава процессии.  Суфласк -  все это,  вместе взятое,  включая оттенки.  Мне
чрезвычайно трудно  подыскать английский эквивалент,  который  вместил бы  в
себя все упомянутые значения и не дал бы течи,  но я полагаю,  что по смыслу
больше всего подходит Громила Стеклянный Глаз.
     Я  с  самого начала величал так своих друзей-микробов,  и  это им очень
нравилось.  Отчасти потому, что слово красивое, иностранное, отчасти потому,
что я намеренно смягчил перевод.  Я объяснил микробам, что у меня на родине,
в Главном Моляре{4},  этим словосочетанием пользуются талантливейшие поэты и
оно означает "Радость Творца".  Таким образом я  ввел его в  обиход в  среде
духовенства,    поэтов,    знаменитых   ораторов   и   других   достойнейших
представителей нашего народа.  Они  произносили "Громила Стеклянный Глаз" со
странным,  но  приятным акцентом;  слова  эти  звучали  томно  и  зазывно  в
проповеди священника,  отдавались раскатами грома  и  шелестом дождя в  речи
блестящего оратора, приобрели неслыханную популярность. Но услышав сочетание
"Громила Стеклянный Глаз"  впервые с  кафедры,  я  очень  растерялся и  едва
справился с волнением.
     Я  часто употреблял и слово "микроб",  называя так себя и других,  и не
находил в  этом ничего обидного.  Если б  я  раскрыл истинное значение этого
слова -  жалкое,  снисходительное,  микроскопическое,  -  мне бы не миновать
беды,  но я  проявил благоразумие и  тем самым спас себя.  Я  сказал,  что в
Главном Моляре так  называют "То  самое существо с  Нравственным Чувством" и
это  всего лишь  сухой научный термин для  описания Верховного Владыки Живой
Природы. Порой пустая болтовня ценится выше фактов и оплачивается лучше. "То
самое" озадачило,  ошеломило,  сразило их  наповал.  Я  знал,  что так оно и
будет.  Даже словечко "тот" очень высоко ценится и человеком,  и микробом, а
уже "тот самый" -  такая приманка,  против которой никто не устоит. Я привык
рисковать,  а привычка - вторая натура, вот я и подшутил над ними, одарив их
этим расчудесным титулом.  И они,  естественно,  вели себя так,  как и самый
честный из нас в минуту растерянности,  - взирали на меня с умным видом, без
тени удивления,  будто им все давно известно.  Конечно же они решили,  что я
почерпнул  это  сокровище  из  глубочайшего кладезя  премудрости у  себя,  в
Главном Моляре.  Если это так,  они ни  за  что не выдадут своего невежества
вопросом. Они даже не рискнут спросить, принято ли в Главном Моляре доверять
премудрость кладезям.
     Я  не ошибся,  потому что наперед знал тайный обычай людей и  микробов:
они не  задают вопросов.  По крайней мере,  публично.  Но один из них все же
задал мне вопрос с глазу на глаз.  Микроб заявил,  что хотел бы побеседовать
со мной по душам,  называя вещи своими именами,  и надеется, что наша беседа
останется строго конфиденциальной.
     - Я буду откровенен,  -  сказал он,  - и прошу вас ответить мне тем же.
Вы,  вероятно,  полагаете,  что  понятие "То  самое существо с  Нравственным
Чувством" не ново для нас,  но вы ошибаетесь.  Спокойствие,  с  которым были
восприняты ваши слова,  -  обман,  мы  никогда не  слышали ничего подобного.
Теперь это выражение стало банальным -  его произносят умильно, им кичатся в
равной степени и ученые, и невежды. Так что...
     - Дорогой сэр,  - прервал я его с некоторым самодовольством, - я отнюдь
не заблуждался на этот счет,  я  и  сам немного притворялся.  Мне ясно,  что
идея, будто Нравственное Чувство свойственно лишь Громиле Стеклянному Глазу,
- нова для вас и...
     - Господь с вами, - воскликнул он, - эта идея вовсе не нова.
     - А-а-а, - протянул я несколько обескураженно. - Так что же тогда ново?
     - Как что?  Тот смысл, что вы вложили в слова "То самое". Нас потрясло,
что  вы  особо выделили эти  слова,  то,  как вы  их  произнесли.  Они вдруг
прозвучали  как  высокое  звание,  как  почетный  титул.  Новизна  в  том  и
заключается,  что вы употребили эти слова в похвальном значении.  Мы никогда
не  сомневались,  что Нравственное Чувство принадлежит лишь высшим животным.
Помогите мне разобраться в другом. Мы считаем, что Нравственное Чувство учит
нас отличать добро от зла. В Главном Моляре придерживаются того же мнения?
     - Да.
     - К тому же Нравственное Чувство помогает нам выяснить, ч