написал
это. И мы знаем, что его свидетельство истинно..."
     Мне были непонятны эти слова, и я все же не уверен, что
их понимают и ученые-библеисты (безотносительно к  тому, что
сами они  утверждают).  Конечно,  именно на этом направлении
возникает легенда,  что Господь наш  чего-то  совершил,  что
никто, кроме  Иоанна,  не знал.  Совершали что-то,  о чем не
поведал другим церквам-петристским  и  схожим  с  ними.  Это
деяние в  конце  концов  станет  известно  людям  и  поведет
человека к новому помыслу Божьему.  Возможно, нынешний культ
иоаннитов  целиком и полностью зародился в текущем столетии.
Но иоанниты трубят,  что этот культ  тайно  существовал  уже
2000 лет.
     Это утверждение почти неизбежно ассоциируется  с  миром
потустороннего. Гностицизм,   меняя   название,  существовал
издавна. И всегда считался  еретическим  течением.  В  своей
первоначальной форме  (вернее - формах) он представлял собой
попытку растворить христианство в мешанине тайных  восточных
культов,  неоплатонизме и колдовстве.  Предание возводит его
возникновение к Симону-магу,  упоминавшемуся в Восьмой главе
Библии,  и  воспоминания  о  котором  приводят  ортодоксов в
неподдельный ужас.
     Современный иланнизм    обрел    сомнительную    часть,
воскресив это древнее,  от зари времен, религиозное течение,
и прокламирует,  что оно не было ошибкой,  а напротив, несло
людям высшую   истину.   Собственно,   Симон-маг   не    был
извратителем Библии и религии, а пророком.
     Насколько вероятно,  что все это  правда?  Может  быть,
действительно, мир состоит на пороге царства Любви? Не знаю.
Откуда я мог  знать?  Но,  поразмыслив  (причем  петристская
церковь  сыграла неменьшую роль,  чем мои эмоции),  я решил,
что учение иоаннитов - ложь.  То,  что  иоаннитизм  приобрел
такое широкое распространение,  я просто отнес за счет столь
свойственных для человека тяги к иррациональному.
     Так же просто община правдоискателей,  исполняющая свои
ритуалы и предающаяся различным  размышлениям  там,  где  им
ничто не помешает!  Община притягивает пилигриммов,  которые
нуждаются в  крове,  заботе  и  пище.  В  том  же  нуждаются
священники, псаломщики  и  другие.  Храму  (это более точное
название, чем "Кафедральный собор",  но иоанниты настаивают
на   соборе,   чтобы   подчеркнуть   то,  что  они  являются
христианами) необходимы денежные поступления.  Как  правило,
поступают   значительные   пожертвования,   и   эти   деньги
оказываются в умелых руках.  Зачастую  вокруг  первоначально
уединенного  храма  вырастает  целый  город.  Так  возник  и
Силоам, куда я направлялся.
     Просто. Банально. Почему у меня возбуждают беспокойство
сведения, известные  любому  читателю   ежедневной   прессы?
Может, я  размышляю  над  этим  просто,  чтобы  не  думать о
Валерии? Нет.  Чтобы как можно лучше разобраться в том,  что
бесконечно туманно и запутано.
     Что-то там еще,  что-то там за этим кроется...  Неужели
мне это не кажется,  неужели я начал понимать их? Но, если и
так, то  что  именно  я  начал   понимать?   Я   подумал   о
нетерпимости иоаннитов.    О   бунтах   и   мятежах,   вечно
устраиваемых иоаннитами.  Я  вспомнил,  как  они  откровенно
признают, что  их  адепты  повелевают  силами,  о  которых и
вообразить трудно,  и  о  том,  что  с   каждым   годом   им
открывается все больше в этой области.
     Я вспомнил рассказы отступников,  не продвинувшихся  до
высших ступений прежде,  чем они успели пережить нечто,  что
стало их   отпугивать.   Не   было   ничего    беззаконного,
аморального или вообще волнующего.  Нечто непривлекательное,
недоброе, тоскливое.  Нечто не заслуживающее  внимания,  что
отрицают или не замечают люди, не принадлежащие к иоаннитам.
      Я думал о теологии гностиков.  Вернее,  той ее  части,
что    они    не    скрывали.    Какая-то    ужасная   смесь
апокалептического откровения и логики.
     Иоанниты отождествляли своего Демиурга с  Богом Ветхого
Завета, и с Сатаной.
     Я подумал об Антихристе...
     Но тут  меня  не  хватило.  Слишком  мало,  как  я  уже
говорил, я знал о таких вещах. Пришлось остановиться на том,
что думать   об   этом   бесполезно.  Ибо  Всемогущий  может
действовать множеством способов.

                             *

     Где-то далеко,  чуть  ли  не  на  другом  краю  прерии,
замерцали огни. Я был рад, что полет близится к концу. А что
дальше случиться - неважно. Хватит с меня размышлений.
     Силоам -  обычные  улицы,  обычные  дворы  и дома.  Под
Главной  аэролинией,   возле   границы   города,   написано:
     "НАСЕЛЕНИЕ 5240 ЧЕЛОВЕК".
     Другая вывеска   возвещала,   что   члены  клуба  Львов
встречаются по вечерам в ресторане "Котел кобольта".
     В городе   имелось   с   пару   маленьких  предприятий,
Муниципалитет, начальная и средняя  школы,  пожарная  часть,
порядком замусоренный парк,  гостиница. И большое количество
заправочных станций, чем необходимо.
     В деловой   части   города   находились   универсальные
магазины,  одно-два кафе, банк, клиника, кабинеты дантистов,
аптека... Все как обычно в Америке.
     Эта невзрачность  подчеркивала,  насколько  чуждо   все
остальное. Хотя  близилась  полночь,  в  городе было,  как в
могиле. Улицы  пустынны,  никто  не  прогуливался,  не  шел,
взявшись за  руки,  не  было молодых пар.  Кое-где виднелись
редкие полицейские метлы.  И лишь один кто-то,  закутанный в
мантию, с капюшоном на голове, медленно брел вдоль улицы.
     Дома отгородились друг от друга и от  остального  мира,
закрытыми ставнями.  Горожане спали. А где-то не спали, там,
вероятно, не смотрели в хрустальный шар,  не играли в карты,
не пили спиртное и не занимались любовью.  Скорее всего, они
молились или штудировали свои книги в надежде  достичь более
высокой религиозной  степени,  овладеть  большими знаниями и
мощью, обеспечить спасение своей души.
     В центре города стоял кафедральный собор. Он возвышался
над окружающими    коробками    вспомогательных    строений.
Возвышался над   городом   и   равниной.   Ничего  гнусного,
преступного в этой  картине  не  было.  Ровные,  белые,  как
слоновая кость,  стены  поднимались  все выше и выше,  а над
ними - огромный купол.  Издали окна походили на ногти.  И на
каждом этаже  один  ряд  окон.  Но  затем  я  увидел еще два
мозаичных, каждое в полфасада,  окна. Мрачными тонами на них
были изображены тревожащие душу рисунки.  На западном окне -
Сандала Эмандала - священный символ буддистов.  Но восточном
- Окно  Божье.  На  западной  же стороне вздымалась одинокая
башня. На  фотографиях  она  не  производила   внушительного
впечатления, но теперь было видно - она едва достигала звезд.
     На стенах собора играли огни,  окна тускло светились. Я
услышал молитвенное песнопение.  Откуда-то, как из-под толщи
льда, доносились мужские голоса. С ними переплетались голоса
женщин.  Мелодия была мне незнакома. А слова... Нет на Земле
такого языка.
     -...Хельфист Аларита   арбар   ионите  мелихо  тарасунт
ганадос тепрура маряда селисо...
     Мелодия звучала   так   громко,  что  ее  было  слышно,
наверное, и на окраинах города. И она была нескончаемой. Хор
пел беспрерывно.   Всегда   под   рукой   были   священники,
прислужники, псаломщики, пилигриммы, всегда под рукой, чтобы
заменить усталого  певца  или  певицу.  Любого  и  любую  из
участников хора.  Мне стало не по себе, как подумал, что дни
и ночи   напролет   людям  приходится  слушать  гимны.  Если
человек живет в Силоаме,  пусть даже не  иоаннит,  вероятно,
его  сознание скоро перестанет воспринимать пение.  Но разве
не будут постоянно проникать эти  звуки  в  его  думы,  сны,
грезы. Наконец в саму душу?
     Я не мог объяснить,  что я сейчас  чувствовал.  Словами
этого не  выразишь.  Но с каждым ярдом ощущение делалось все
сильнее. Ощущение  враждебности...  или  истины,  которую  я
просто не способен воспринять?
     Привратник в  воротах  был  приятным  на  вид   молодым
человеком. Волосы,  как пакля, и голубые глаза. Такое в этих
краях дружелюбие,  таких американцев  любил  описывать  Уолт
Уитмен.
     Я припарковал  метлу  (участок   был   огромен,   пуст,
погружен во тьму), подошел к нему и спросил, можно ли войти.
Мгновение он рассматривал меня, потом небрежно сказал:
     - Вы не причастник, не так ли?
     - Н-нет, я- был несколько ошелемлен.
     Он захихикал:
     - Да разве я знаю...  Мне  чего?  Подождем,  когда  они
закончат молиться Марии, потом войдем.
     - Извините, я...
     - Все,   ладно.   Веди   себя  тихо,  никто  ничего  не
заподозрит. В теории ты все равно проклят. Сам-то я в это не
верю. Знаешь,  чего  я  думал?  Моя  девушка  -  методистка.
Священники тянут волынку,  не разрешают мне жениться на ней.
Но все равно не поверю, что ей гореть в аду...
     Тут он понял, что слишком распустил язык:
     - Чего это ты явился так поздно? - спросил он.- Туристы
обычно бывают у нас в дневное время.
     Я решил, что он не принял обет, просто вольнонаемный. И
не более фанатичен,  чем обычный христианин.  Короче говоря,
принадлежит к   тому   большинству,   какое   есть  в  любой
организации,ь в любой стране.
     Я был готов к такому вопросу и ответил:
     - Я путешествую по делам. Получил указание посетить ваш
город сегодня рано утром.  Задержался и прилетел сюда только
сейчас. Ваш хор так знаменит,  что не хотелось  бы  упускать
случая прослушать его.
     - Спасибо,- он протянул мне брошюру.-  Правила  знаешь?
Входить и выходить только через главный вход. Знаешь место в
Языческом... э-э...  Туристическом пределе.  Не  шуметь,  не
фотографировать. Когда захочешь уйти, иди тихо тем же путем,
которым пришел.
     Я кивнул  и  пошел к двери.  Замощенный двор,  на нем -
вспомогательные здания,   выстроившиеся   квадратом   вокруг
собора. Там,  где здания не соединялись впритык,  между ними
поднимались стены,  оставляя лишь три прохода.  Ворота в них
были закрыты на проволоку.  Учрежденческие, жилые, складские
здания выглядели одинаково.  Точнее -  однообразно.  Кое-где
виднелись фигуры   неспешно  идущих  куда-то  людей.  Мужчин
трудно было отличить от женщин. И на тех, и на других - были
одинаковые рясы с затеняющими лица капюшонами.
     Мне вспомнилось,  что иоанниты никогда не было замешаны
в любовных  скандалах.  И это при том,  что они практиковали
как секс,  так и безбрачие. Ну, хорошо, их монахи и монахини
не просто   прошли  посвящение.  Они  посвященные.  Иоаннизм
превзошел баптизм и оставил далеко позади обычные  ритуалы и
элементарную перемену   имени  (  последнее  соответствовало
принятой в петристских церквях конфирмации). Кстати, прежнее
имя   оставалось   и  использовалось  во  взаимодействии  со
светскими властями).
     Годами посвященные  умертвляли плоть,  дисциплинировали
дух, занимали свой мозг тем,  что их святые  книги  называли
божественным откровением,     а     неверующие     именовали
претензионной чепухой.  Верующие же  принадлежали  к  другим
церквям. Нередко  считали  это "Откровение" - нераспознанным
дьяволопоклонством.
     "Да провались оно все..."- подумал я.
     Мне необходимо сконцентрироваться на том,  что я обязан
сделать. Нет, сомнения, что эти тихие унылые фигуры в рясах,
в случае  нужды  будут  действовать  быстро   и   энергично.
Невозможно отрицать  подавляющее  впечатление,  производимое
вблизи собором.   А   доносившееся   из   него   песнопение,
заставляло думать, что оно заполняет всю ночь.
     Сохранившиеся у меня чувства волка начали отказывать. И
хорошо, потому  что это пугало,  чуть ли не до смерти.  Кожа
покрывалась едким потом,  холодные капли струйкой сбегали по
телу. Резкий  запах  пота  бил  в ноздри.  Весь мир окутался
дымкой нереального. Весь мир заполнила безжалостная мелодия.
     Но Валерия оставалась в аду...
     Я остановился там,  где смутный колеблющийся  свет  был
сильнее всего,   и  прочил  брошюрку.  В  ней  меня  вежливо
приветствовали и излагали те же правила поведения, о которых
мне поведал  привратник.  На  задней  обложке  был  начерчен
поэтажный план  базилики  главного  здания.   Схема   других
помещений не приводилась. Было ясно, что на всех этажах, как
северной, так  и  южной  стороны,  находится  много   других
помещений. Есть  они  и  в  башне,  и  даже  в  куполе7.  Не
составляло секрета,  что под собором располагались  обширные
подземелья. Там  проводились  обряды.  Некоторые  обряды  во
всяком случае.
     Что я еще знаю?  Ничего. Чем выше духовная степень, тем
больше тайн святилища открывается  посвященным.  А  в  самые
тайные святилища  вход  открыт  только  адептам,  и лишь они
знают, что там происходит.
     Я поднялся  по  ступенькам собора.  Огромные двери были
открыты. По  обеим  их  сторонам  торчали  два   здоровенных
монаха. Монахи    стояли   неподвижно,   глаза   обыскивающе
скользнули по мне.
     Длинный, с  низко  нависшим потолком,  стерильно чистый
вестибюль, был совершенно пуст,  если не считать  купели  со
Святой водой.  Ни  радостно верещавшее доски объявлений,  ни
приходских новостей,  ни рисунков,  что любят делать ученики
воскресных школ.  Посредине  вестибюля стояла монахиня.  Она
указала мне на коридор,  ведущий налево. Другая, рядом с ней
стоявшая, переводила  взгляд  с  меня на коробку с надписью:
"Пожертвования" и обратно,  пока  я  не  опустил  туда  пару
долларов.
     В воздухе носилось что-то странное.  Не  только  пение,
запах ладана,  пристальные  взгляды  -  что-то  неосязаемое,
какие-то силы,  от которых напряглись все мышцы твое тела. Я
     вошел в боковой придел собора. Он был огражден
канатами. Скамьи  в  несколько   рядов.   Очевидно,   придел
предназначался для посторонних. Я был здесь один. С минуту я
осматривался.  Придел был огромен и  производил  потрясающее
впечатление.  Я  сел.  Еще несколько минут я потратил на то,
чтобы постичь окружающее. В чем я потерпел неудачу.
     Эффект превышал всякое понимание. Геометрия голых белых
стен, колонн,  свода - ее просто не о чем  было  соизмерить.
Человек оказывался  как  бы  в  бесконечно тянущейся куда-то
пещере. И в густом сумраке господствовал  собор.  Око  Божье
над алтарем,  и Мандала над возвышением,  где находился хор.
Но и они казались нереальными,  они были где-то  за  орбитой
луны,  а  редкие  свечи  мерцали,  будто звезды.  Пропорции,
изгибы,  пересечения - все служило созданию впечатления, что
человек оказался в неимеющем конца лабиринте.
     Раньше, не  краю  неба,  виднелись  фигуры   полудюжины
служек, теперь они исчезли.  Но, может быть, это были просто
прихожане. Церковь иоаннитов намеренно унижала свою паству.
     У алтаря  стоял  священник.  Рядом  -  два прислужника.
Взглянув на их белые мантии,  я понял,  что они посвященные.
На расстоянии  они  казались совсем крохотными.  А священник
почему-то маленьким не казался. У него была белая борода, на
плечах черно-голубая ряса.  Адепт.  Высокорослый, он застыл,
неподвижно раскинув руки...
     Мне стало страшно, я боялся его. Он молился, а может...
     Кадила раскачивались,  я  задыхался  от  их  дыма.  Над
головой хор все вел свою монотонную мелодию. Никогда в жизни
я не чувствовал такого страха.
     Отведя взгляд,  я  принудил  себя  внимательно оглядеть
окружающее. Так, как будто это вражеская крепость, в которую
необходимо проникнуть.  Что  бы со мной сейчас не творилось,
не здесь ли скрываются виновники того,  что произошло с моей
девочкой?
     При мысли о Валерии во мне  проснулась  ярость.  Ярость
тут же   сделалась  такой  сильной,  что  ко  мне  вернулась
смелость. Колдовское зрение помочь мне здесь не могло. Здесь
наверняка приняты   все   меры  против  подобных  колдовских
штучек. Оставалось   обычное   зрение.   Глаза    постепенно
адаптировались к   полутьме.  Все  мои  чувства,  не  только
зрение, были направлены и напряжены до предела.
     Место, отведенное   для   тех,  кто  не  принадлежит  к
иоаннитской церкви,  было расположено как  можно  дальше  от
алтаря. В  конце,  по левую сторону придела собора.  Так что
справа от меня,  до  самого  нафа,  тянулись  ряды  скамеек.
Слева, вдоль северной стены оставался проход.  На возвышении
надо мной громоподобно ревел хор.  Впереди,  где  обрывались
ряды скамеек, висел, скрывая большую часть поперечного нафа,
занавес, украшенный черными звездами.
     Я подумал, что ничто из увиденного не подсказывает, как
проникнуть куда мне надо.
     Мягкими шагами  прошел мимо меня монах.  Поверх рясы на
нем был длинный стихирь, расшитый кабаллистическими знаками.
На полдороге к поперечному нафу,  он остановился у плиты, на
которой горели свечи,  зажег еще одну свечу и  простерся  на
полу. Пролежав  так несколько минут,  он встал,  поклонился,
отступил на семь шагов и обернулся ко мне.
     Я видел такое одеяние на фотографиях. Так одевались те,
кто пел в хоре.  Очевидно,  его только что сменили,  и он, и
вместо того,  чтобы  тут  же  снять  это одеяние,  предпочел
сперва приобщиться к Божьей милости.
     Когда монах  миновал меня,  я направился за ним следом.
Между стеной и скамьями оставалось свободное место. Нависший
сверху балкон для хора,  отбрасывал такую густую тень, что я
едва заметил,  как монах проскользнул в дверь,открывшуюся  в
ближнем ко мне углу.
     Идея блеснула словно молния.  Я сел,  внешне совершенно
спокойный, на деле же, я был напряжен до предела. Оглядел из
конца в конец базилику.  Никто не обращал на меня  внимания.
Вероятно, священник  и  служки не видели меня.  Тут все было
спроектировано так,  чтобы навязчивые язычники мешали службе
как можно меньше. Сквозь громкое пение я слышал шаги монаха,
но мои уши не уловили  поворота  ключа  в  замке.  Путь  был
свободен.
     А что дальше?  Этого я не знал.  Да и не особо меня это
заботило. Если  меня  сразу заграбастают,  я турист-остолоп.
Выругают и выкинут пинком под зад. И я попытаюсь найти какой
-нибудь другой способ проникнуть внутрь.  Если меня схватят,
когда я достаточно глубоко проберусь в глубину собора  - что
ж, я готов рискнуть.
     Я подождал еще триста миллионов микросекунд.  Я  ощущал
каждую из них. Надо дать монаху достаточно времени, чтобы он
успел убраться  отсюда.  И  пока  длились  эти  секунды,   я
опускался на колени и сгибался все ниже и ниже,  до тех пор,
пока меня совершенно не скрыла спинка скамейки.  И, наконец,
я встал на четвереньки. Пора!
     Я поспешно,  хотя и не очень быстро,  пополз в  залитый
тенью угол.  Поднявшись  на ноги,  оглянулся.  Адепт стоял в
прежней позе,  он походил на мрачное приведение. Прислужники
производили какие-то   сложные   манипуляции  со  священными
предметами. Хор пел.  Кто-то был себя в грудь, покидая собор
через южный предел.  Я подождал, пока он уйдет, затем взялся
за дверную ручку. От нее исходило странное ощущение. Я очень
медленно   повернул  ее.  Дверь  заскрипела,  но  ничего  не
случилось. Заглянув внутрь, я увидел цепочку тусклых голубых
фонарей.
     Я вошел.
     И оказался  в  прихожей.  Отделенное занавесью,  за ней
находилось помещение больших размеров. И там, и здесь - было
пусто. Но такая удача не могла продолжаться долго.
     Всего занавесей  было  три.   За   второй   открывалась
спиральная лестница,   откуда  доносились  звуки  гимна.  За
третьей тянулся коридор.  Большая часть его была  заставлена
вешалками с  висящими на них стихирями.  Очевидно,  иоаннит,
получив наставление где-то в другом месте,  должен был одеть
здесь  стихирь и затем уже подняться на возвышение,  где пел
хор.  Кончив петь,  он возвращался тем же  путем.  Если  хор
состоит  из  601  певца,  меняться  поющие должны достаточно
часто. Возможно, сейчас, ночью, когда хор состоит в основном
из священников,  более тренированных, чем энтузиасты-миряне,
смены проходят не так часто.  Но,  в любом случае, мне лучше
здесь не оставаться.
     Костюм будет мешать,  если я превращусь в волка.  Снять
его и  о