е доходя до заставы, он увидел, что в нижнем этаже дачи открыто окно. Он
перелез через забор, снял с себя сапоги  и  шинель,  взял  в  руки  здоровый
камень и влез в окошко.
   Забрав все, что можно, он надел одно пальто на себя, другое взял в руку и
ушел, оставив в саду свое, солдатское. Преступник указал место, куда  продал
вещи Х-ра.
   - И вещи-то  дрянь,-  окончил  он  признание,-  всего  двенадцать  рублей
выручил.
   Я разыскал все вещи и вернул их  хозяевам,  сказав,  что  прекрасные  его
брюки пока носит вор.
   - Нишего,- заявил немец,- я велю их вымыть! -  и  потребовал  возвращения
брюк.
 
   * * *
 
   Оба преступления были совершены тринадцатого июня, а двадцать третьего  я
представил все вещи и самого преступника.
   Шувалов высказал удивление моим способностям, но я в то время и  сам  был
доволен и гордился этим делом, потому что  все  розыски  были  сделаны  мной
только на основании логически построенных соображений.
 
 
   Страшное дело кровавой красавицы
 
   Коротенький Гусев переулок, соединяющий Лиговку со Знаменской  улицей,  в
то время не был еще застроен пятиэтажными домами  и  казался  огороженным  с
двух сторон заборами. За заборами раскинулись широкие дворы с  садами,  а  в
середине дворов стояли обыкновенно одноэтажные деревянные домики,  невдалеке
от которых  размещались  конюшни,  сараи,  ледник,  прачечная  и  дворницкая
избушка.
   Дом, в котором произошло это странное убийство, был двухэтажным. В нижнем
этаже жил майор Ашморенков с женой, сыном-кадетом  и  прислугой.  На  втором
этаже в мезонине проживал домохозяин, коллежский советник Степанов.
   В июне месяце 1867 года рано утром в Духов день майор, его  жена,  сын  и
девушка-прислуга были найдены убитыми.
 
   * * *
 
   Было десять часов утра. Я только что приехал с дачи  в  своей  одноколке,
когда запыхавшийся квартальный ввалился ко мне и прокричал:
   - Страшное убийство! Двое, трое, четверо!
   - Где?
   - В Гусевом переулке.
   - Едем.
   Захватив с собой одного из  агентов,  ловкого  Юдзелевича,  я  прыгнул  в
одноколку и поехал, приказав оповестить судебные власти.
   У  ворот  и  во  дворе  уже  толпились  зеваки.  Будочники  отгоняли  их,
переругиваясь и крича до хрипоты. У крыльца меня встретили бледные пристав и
помощник.
   Я прошел за ними в квартиру майора. Картина, представшая  перед  глазами,
произвела на меня страшное, незабываемое впечатление. Я вошел не с  крыльца,
а через кухню, дверь в которую приказал отворить пристав.  Ставни  уже  были
распахнуты, и ясный  летний  день  весело  сверкал  в  чистеньких  комнатах,
оскверненных ужасным преступлением.
   В просторной, чистой и светлой кухне ничто не указывало на  преступление,
но едва я дошел до порога внутренней двери, как наткнулся на  первую  жертву
преступления. Молодая девушка в  одной  сорочке  лежала  навзничь,  раскинув
руки, на самом пороге. Вокруг ее головы  стояла  огромная  лужа  почерневшей
крови, в которой комом свалялись белокурые волосы. Застывшее  лицо  выражало
ужас. Мне объяснили, что это Прасковья Хмырова, служившая у  Ашморенковых  в
горничных второй год.
   Я прошел дальше. В спальне  майора  на  постели,  залитой  кровью,  лежал
огромный,  полный  мужчина.  Смерть  застала  его  врасплох.  Брызнувшая  из
проломленного черепа кровь, перемешанная с мозгами, запятнала всю стену.
   - Экий ударище! - проговорил пристав.- Какая сила!
   Мы вернулись назад и через сени вошли в гостиную. Солнце ярко  ударяло  в
окна, глупая  канарейка  заливалась  во  весь  голос,  и  от  этого  картина
показалась мне еще ужасней. Посреди пола в  одной  рубашке,  раскинув  руки,
лежал мальчик лет тринадцати, тоже с проломленной  головой.  На  диване  ему
была постлана постель, преддиванный стол был отодвинут, на кресле лежала его
одежда с форменным кадетским мундирчиком. Удар застал его спящим, потому что
подушка и белье были смочены кровью,  но  потом,  вероятно,  он  соскочил  с
постели, а второй и третий удары настигли его,  когда  он  был  на  середине
гостиной. Он упал и в предсмертной агонии вертелся волчком на  полу,  отчего
вокруг него на далеком расстоянии были разбрызганы кровь и мозги... Но  лицо
мальчика было спокойно.
   Наконец, мы вошли в спальню жены майора и в ней нашли мирно лежащую,  как
и майор, маленькую полную женщину. Вся кровать, весь пол были залиты кровью.
Голова ее также была проломлена.
   Мой Юдзелевич тут же, в гостиной, на стуле нашел и  орудие  преступления.
Это был обыкновенный гладильный утюг весом фунта в четыре. Острый конец  его
был покрыт толстым слоем запекшейся крови и целым пучком налипших волос.
   Убийство, несомненно, было произведено с целью  грабежа.  Ящики  стола  в
кабинете майора были выдвинуты и перевернуты, ящики комода жены тоже,  буфет
в столовой, горка в гостиной и,  наконец,  сундук  и  гардероб  -  все  было
раскрыто настежь и носило следы расхищения.
   Картина убийства выяснилась. Сперва был убит майор, затем его жена, потом
сын-кадет и,  наконец,  горничная.  Одно  обстоятельство  приводило  меня  в
недоумение. Судя по утюгу, убийца должен  был  быть  один,  но  как  он  мог
решиться один на убийство четырех? Мне казалось это невозможным, и я  решил,
что действовали непременно два-три человека.
   Как вошли и скрылись преступники? Двери в кухню  оказались  запертыми  на
крючок, парадная дверь - на ключ, но когда я стал искать этот ключ,  его  не
оказалось. И  мне  опять  представилось,  что  убийцы,  как  свои.  вошли  в
квартиру, а когда совершили убийство, то ушли через парадную дверь,  заперев
ее на ключ, который унесли с собой.
   Осматривая кухню вторично, в углу за плитой я нашел доказательства  того,
что убийцы пытались смыть кровь. Грязная кровавая вода была слита  в  ведро.
Тут же валялась скатерть, которой убийцы вытирались.  В  тазу  была  мыльная
вода, но уже без крови.
 
   * * *
 
   Тем временем  приехали  судебные  власти.  Мы  повторили  осмотр,  доктор
занялся трупами, а мы начали опрос. Юдзелевич втерся в толпу и  толкался  то
во дворе, то на улице, прислушиваясь к разговорам и пересудам.
   На основании показаний домохозяина, прачки,  приходившей  в  то  утро  за
работой и поднявшей тревогу, а также  отчасти  дворника  жизнь  майора  была
воспроизведена в подробностях. Он был в отставке  уже  шестой  год.  Их  сын
третий год учился в кадетском корпусе и приходил домой накануне  праздников,
а уходил или вечером в праздник, или на другой  день  рано  утром.  Дочь  их
вышла замуж и пять лет, как жила в Ковно.
   Майор с женой вели жизнь замкнутую и совершенно спокойную. Они вставали в
семь-восемь часов и пили чай. Потом она хлопотала по хозяйству, а  он  читал
газету и шел гулять. В два часа они обедали, после обеда спали,  потом  пили
чай. Она занималась вязанием, штопаньем, он же курил  трубку  и  раскладывал
пасьянс. В девять часов они ужинали и расходились спать. В гости к ним почти
никто  не  ходил,  они  тоже,  и   домохозяин   доставлял   майору   большое
удовольствие, когда спускался к  нему  поиграть  в  шашки  и  послушать  его
рассказы о Севастополе.
   Жили они бережливо, но не  скупо,  имели  всего  вдоволь,  и  домохозяин,
указав на опустошенную горку, сказал, что  в  ней  стояли  чарки  и  стопки,
лежало столовое серебро, много золотых иностранных монет, ордена и три  пары
золотых часов. Держали они двух слуг, но в последние дни рассчитали  кухарку
Анфису за ее грубость. А кухарка Анфиса была женой ранее служившего  в  этом
доме в дворниках крестьянина Петрова.
   Мною были опрошены водовоз, поставлявший в дом воду, булочник,  молочник,
прачка и дворник.
   Дворник почему-то сразу произвел на меня неприятное  впечатление.  Рябой,
скуластый, с острыми,  прищуренными  глазами,  он  показался  мне  продувной
бестией. Служил он у Степанова второй год. Я стал спрашивать его о  порядках
в доме.
   - Порядки обыкновенные,- отвечал он.- Зимой в восемь  часов,  а  летом  в
десять я запираю ворота, калитку и все. Когда назначают, дежурю.
   - В эту ночь ты был дежурным?
   Он замялся, потом нехотя ответил:
   - Был.
   - И калитку запер в десять часов?
   - Так точно.
   - И никто тебя не беспокоил, и никого ты не видал?
   - Никого.
   - Днем уходил куда-нибудь?
   - Никуда.
   - И у майора никого не было?
   - Никого.
   - Другого выхода со двора, кроме ворот, нет?
   - Нет, кругом забор.
   На этом и окончился первый допрос. К этому времени  доктор  составил  акт
осмотра. Все жертвы, несомненно, были убиты одним и тем же  орудием,  вернее
всего - найденным утюгом. Майору нанесли два удара, жене  его  -  тоже  два,
мальчику - три, а горничной девушке - пять, из которых каждый был смертелен.

   * * *
 
   Впечатление  в  городе  от  этого  преступления  было  ужасное.  Куда  ни
обернешься, к каким речам  ни  прислушаешься,  везде  только  и  слышишь  об
убийстве в Гусевом переулке. Гусев переулок опустел. Все, жившие  в  нем,  в
паническом страхе поспешили оставить свои  дома  и  квартиры.  Сам  Степанов
тотчас же съехал в меблированные комнаты, повесив у себя на воротах доску  с
надписью: "Сие место продается". И потом многие петербуржцы избегали  Гусева
переулка, как проклятого места, и  только  после  того,  как  он  застроился
каменными  громадами,  память  об  этом  преступлении   начала   мало-помалу
сглаживаться.
   Я вернулся домой весь погруженный в размышления о  преступлении.  Картина
убийства, как мне казалось, представлялась  ясной.  В  убийстве  участвовало
несколько человек. Убивал, может быть, один, а может, и  двое,  и  трое,  но
грабил, несомненно, не один. Ушли они через дверь из сеней, но куда девались
потом, как скрылись с узлами - было неведомо, так как калитка была на запоре
и другого выхода не было. Очевидно, их выпустил кто-то... Но кто?  И  тут  я
подумал о дворнике. Плутоватая рожа, какая-то деланная ленивость, неохотные,
уклончивые ответы...
   Часа через два мне доложили, что вернулся Юдзелевич. Я  тотчас  же  велел
позвать его к себе. С острым, красненьким носом, рыжей бородкой клинышком, с
плутоватыми глазами и рябым лицом, маленький,  юркий,  пронырливый,  наглый,
он, вероятно, был бы первостепенным мошенником, если бы судьба  не  толкнула
его на сыскное дело, в котором он нашел свое призвание.
   - Ну, что? - спросил я его, едва он притворил двери. - Нашел что-нибудь?
   - "Что-нибудь" есть,- ответил он,- и, может быть, даже и "кое-что".
   - Ну, что же? Говори!
   - Собственно, немного,- пожал он плечами.- Узнал, что у  майора  побывала
Анфиса, а потом она была у дворника, а потом они ходили в портерную,  и  там
был ее сын, и они пили.
   - Анфиса? Это та, что была у них в кухарках?
   - Она самая.
   - Разве у нее есть сын?
   - Есть, зовут Агафоном. Ему семнадцать лет, и он совсем разбойник. Учится
на слесаря и пьет вместе с матерью.
   - Так... Откуда же ты узнал все это?
   - Я узнал и то, что сам дворник Семен рано утром входил в ворота... И был
как пьяный.
   Я чуть не захлопал в ладоши. Да теперь ведь все преступники налицо.
   - Откуда ты это узнал?
   - Откуда? Ходил по улице и слушал. Одна баба  говорит:  "Это  Анфиска  из
злости, что ее прогнали. Она грозилась их убить".  А  тут  ввязалась  другая
баба и говорит, что ее вчера видела ввечеру пьяной. Тут мужчина какой-то:
   "Я ее с дворником видел в портерной". А портерных две только  поблизости.
Одна насупротив, а другая на Лиговке. Я туда, прямо на Лиговку. А там только
и разговора, что об убийстве. Я спросил себе пиво, стою, слушаю... Тут все и
узнал.
   Не прошло и четырех часов, как мы напали на след.
 
   * * *
 
   - Ну, вот что,- сказал я Юдзелевичу.- Если делать  дело,  так  уж  сразу.
Прежде всего разыщи эту Анфису с Агафоном и узнай о них в квартале, а  потом
бери их-и сюда. Затем надо забрать и дворника. Как их сюда доставишь,  опять
назад, по их квартирам, обыск у них произведи! Пока я их допрошу, ты  отыщи,
что надо. Главное, по горячему следу!
   Он поклонился и моментально скрылся. Я был спокоен за исход дела. Завтра,
самое позднее - послезавтра я передам преступников следователю. Я  ни  одной
минуты не сомневался, что убийцы и грабители в моих руках.
   Юдзелевич быстро и ловко взялся за дело.
   Прежде всего, заехав  в  квартал  и  захватив  с  собой  полицейских,  он
арестовал дворника  Семена  Остапова  и  опечатал  его  помещение.  Дворника
препроводил ко мне, а сам пустился на поимки  Анфисы  с  сыном.  Муж  Анфисы
служил раньше дворником в злополучном доме Степанова,  потом  уехал  один  в
деревню и там остался, а Анфиса работала сначала  поденно,  потом  поступила
кухаркой к убитым, потом снова пошла на поденную работу.
   Юдзелевич зашел сперва в мелочную лавку, эту лучшую справочную контору, а
затем в портерную и узнал адрес Анфисы и его сына. Они жили  на  Песках,  на
Болотной улице. Юдзелевич отправился  в  квартал.  Узнав  об  этом  деле,  в
участке обо всем сообщили приставу.
   - Убили?! - воскликнул  пристав,  когда  Юдзелевич  обратился  к  нему  с
просьбой о помощи.- Вполне возможно! Такие канальи!..
   И он тотчас дал ему в помощь двух квартальных.
   Анфису  Юдзелевич  арестовал  в  прачечной  на  Шестилавочной  улице,  за
стиркой, а Агафошку - в слесарной мастерской Спиридонова. Через  пять  часов
они все были у меня. Я велел рассадить их по разным помещениям и стал  ждать
Юдзелевича.
   Часов в одиннадцать вечера  Юдзелевич  вернулся  с  узелком  и  подробным
отчетом. Что же  он  нашел  при  обыске?  Прежде  всего  у  дворника  Семена
Остапова, обыскав все помещение, он нашел на печке  окровавленную  рубаху...
Больше ничего, но это было немало. Кровавые пятна, видимо,  были  свежие.  У
Анфисы же и ее сына он нашел тонкие платки, две дорогие наволочки  и  связку
отмычек.
   Я внимательно рассмотрел платки и наволочки. На них  были  совсем  другие
метки. Белье Ашморенковых было перемечено очень красивыми, крупными метками,
которые я приказал снять, и временно для образца взял платок  из  раскрытого
комода. На найденных же Юдзилевичем вещах, видимо украденных из белья разных
господ, были метки А., З. и В. Но и из этих  вещей  при  умении  можно  было
извлечь некоторую пользу.
   - Но где же все вещи?
   Юдзелевич пожал плечами.
   - Они имели время примерно от двух часов ночи. Может, все продали? Я буду
искать.
   - Тогда где деньги?
   - Деньги можно зарыть в землю. Разве их найдешь так скоро?
   Действительно, так бывало, и притом довольно часто.
   - Ну, будем допрашивать,- сказал я.- Веди ко мне первым этого Агафошку.
   Юдзелевич вышел, а я подготовился к допросу.
 
   * * *
 
   В кабинет  ввели  Агафошку.  Я  остался  с  глазу  на  глаз  с  одним  из
предполагаемых убийц, обагрившим свои руки кровью четырех жертв.
   Передо мной стоял высокий  худощавый  юноша,  в  засаленной  куртке-блузе
мастерового. Хотя он был еще очень молод,  лицо  его  уже  носило  отпечаток
бурно проводимого времени.
   - Скажи, Агафон, ты уже судился за кражу?
   - Судился, а только я невиновен был в той покраже. Зря, облыжно  на  меня
взвели. Меня оправдали.
   - Так. Ну а зачем ты вмешался в  дело  убийства  в  Гусевом  переулке?  -
быстро  спросил  я  его,  желая  поймать  врасплох,  огорошить   неожиданным
вопросом.
   - Напрасно это говорить изволите,- спокойно ответил он.- В убийстве  этом
я ни сном ни духом не повинен.
   - Но если ты не убивал, то, наверное, должен знать, кто именно убил?
   - А откуда я это знать могу? - с дерзкой улыбкой ответил он.
   - Разве ты живешь отдельно от матери? Ведь вы вместе пьянствуете.
   - А она тут при чем? - спросил Агафон, глядя мне прямо в глаза.
   - Как при чем? Да ведь она уже созналась в том, что  убийство  в  Гусевом
переулке произошло при ее участии,- быстро выпалил я.
   Агафон побледнел. Я подметил, как в его глазах вспыхнул злобный огонек.
   - Вы... Вы вот что,  ваше  превосходительство...-  начал  он  прерывистым
голосом.- Вы... того... пытать пытайте, а только сказочки да басни  напрасно
сочиняете. Этим вы меня не подденете, потому правого человека  в  убийцу  не
обратите. Как же это она могла вам сказать, что она убивала,  когда  она  не
убивала? Она хошь и пьяница, а только не душегубка.
   Он закашлялся. Я, признаюсь, чувствовал себя не совсем ловко. Этот  взрыв
сыновнего негодования за честь матери, которую он в то же время называл чуть
ли не позорным именем, меня поразил.
   - Твоя защита матери очень похвальна, Агафон,- начал я после  паузы,-  но
вот что скажи. Где ты находился в ночь убийства в Гусевом переулке? Ведь  ты
не станешь отрицать, что тебя той ночью дома не было?
   - Действительно, я не ночевал дома.
   - Где же ты был?
   - У Маньки, моей полюбовницы. Всю ночь у нее провел.
   Я нажал на звонок.
   - Позовите Юдзелевича! - приказал я надзирателю.
   Через секунду явился Юдзелевич.
   - Где же живет твоя Манька? - спросил я Агафошку.
   Он дал подробный адрес.
   - Немедленно поезжайте к ней,- тихо обратился я  к  агенту,-  и  узнайте,
правда ли, что Агафон в ночь убийства ночевал у нее. Словом, все выспросите.
   Я отпустил Агафошку, приказав строго следить за ним, чтобы он не  мог  ни
на секунду увидеться с другими задержанными.
   - Приведите Анфису Петрову.
   Это была юркая, бойкая баба с отталкивающей наружностью. Резкие движения,
грубый, визгливый голос - типичная представительница пьяниц-поденщиц. Войдя,
она истово  перекрестилась  и  уставилась  на  меня  круглыми,  воспаленными
глазами.
   - Ну, Анфиса, ты свое обещание, стало быть, исполнила? - мягко  обратился
я к ней.
   - Какое такое обещание? - визгливо спросила она, даже заколыхавшись вся.
   - Будто не знаешь? А вот барыню, майоршу,  убила  за  то,  что  она  тебе
шестьдесят копеек недодала. Только  вы  заодно,  должно  быть,  и  еще  трех
человек уложили, да вещей награбили...
   Анфиса  задрожала,  затряслась  и   быстро-быстро   заговорила,   вернее,
заголосила чисто по-бабьи, точно деревенская плакальщица.
   - Вот тебе Бог, господин енерал, невиновна я. Не  убивала.  Зря  я  ведь,
только в сердцах тогда говорила. Обсчитывала она меня, горемычную.
   Тонко, со всевозможными уловками я стал "пытать" ее о страшном убийстве в
Гусевом переулке. Я задавал ей массу вопросов, которыми, как я был  убежден,
должен был припереть ее к стенке.  Шел  второй  час  ночи.  Долгий,  упорный
допрос утомил Анфису. Был утомлен и я. Но, увы!  Как  я  ни  бился,  мне  не
удалось сбить эту бабу. Она упорно, с полнейшим спокойствием отвечала на все
мои вопросы.
   - Я сейчас покажу тебе одну игрушку,- сказал я ей. Быстро  встав  и  взяв
утюг, которым были убиты жертвы, я подошел к ней вплотную и  протянул  к  ее
лицу утюг.
   - Смотри... Видишь - запекшаяся  кровь.  Он  весь  в  крови.  Видишь  эти
волосы, прилипшие к утюгу?
   Однако и это не произвело желаемого эффекта. Анфиса  при  виде  страшного
утюга только всплеснула руками и сказала:
   - Ах, изверги, чем кровь христианскую пролили!
   Я велел увести  Анфису.  Вернувшийся  Юдзелевич  сообщил,  что  указанную
Агафошкой "Маньку" он разыскал, что она полушвейка,  полупроститутка  и  что
она показала, что Агафошка у нее действительно ночевал. Он ушел от нее около
девяти часов утра.
   Последним я допросил дворника Семена Остапова.  Он  и  на  допросе,  стоя
передо мной в этот ночной час, не изменил  своих  ленивых  движений,  своего
пассивно-равнодушного вида. Подобно Анфисе  и  Агафону,  он  упорно  отрицал
какое-либо участие в этой кровавой трагедии. Он говорил  то  же,  что  и  на
предварительном  допросе.  В  ночь  убийства  он  был   дежурным,   никакого
подозрительного шума,  криков  или  чего  подобного  не  слыхал,  никого  из
подозрительных субъектов в ворота дома не впускал и не выпускал.
   - А куда ты сам выходил поутру? - спросил я его.
   - По дворницким обязанностям. Осмотрел, все ли в порядке перед домом.
   - А больше нигде не был?
   - Бы