переулок, я и свернул. А на меня двое. Сила у меня  есть,
я стал отбиваться, только один кричит: "Накидывай!" Тут я почувствовал,  что
у меня на шее петля. А там запрокинули меня, и я обеспамятовал...
   И опять в лицо признать никого не может.
   Граф    Петр    Андреевич    Шувалов,    бывший    тогда    петербургским
обер-полицеймейстером, отдал строгий приказ разыскать преступников.
   Вся полиция была на ногах, и все метались без толка в поисках следов.
 
   * * *
 
   Трудное это было дело! Я потерял и сон, и аппетит. Не могут  же  скрыться
преступники, если их начать искать как следует? И дал я себе слово разыскать
их всех до одного, чего бы мне это ни стоило.
   Убийцы не только уводили сани и  лошадей,  но  и  раздевали  своих  жертв
донага. Должны же они были сбывать куда-нибудь награбленное, а  награбленное
было типичное, извозчичье.
   Я решил утром и вечером бродить по Сенной, на Апраксином, на толкучке  до
тех пор, пока не найду или украденных вещей, или продавцов.
   С этой целью  с  декабря  я  каждый  день  наряжался  то  оборванцем,  то
мещанином, то мастеровым и шатался  по  известным  мне  местам,  внимательно
разглядывая всякий хлам.
   Дни шли, не принося результатов.
   Келчевский,  посвященный  в  мои  розыски,  каждый   день   спрашивал   с
нетерпеньем:
   - Ну, что?
   - Ничего!
   Но вот однажды, а именно тридцатого декабря, я сказал ему:
   - Кажется, нашел!
   Он оживился. - Как? Что? Кого? Где?
   Но я ничего ему не ответил, потому что сам еще знал очень мало.
 
   * * *
 
   Дело было так.
   По обыкновению я вышел на свою охоту вечером двадцать  девятого  декабря.
Переодетый бродягой, шел я медленно мимо Обуховской больницы, направляясь  к
Сенной, чтобы провести вечер в малиннике, когда меня перегнали двое  мужчин,
по одежде - мастеровые. Один из них нес узел, а другой говорил ему:
   - Наши уже бурили ей. Баба покладистая...
   Меня словно что-то толкнуло! Дал  я  им  пройти  вперед  и  тотчас  пошел
следом. Они шли быстро, избегая людей, и для меня, человека опытного,  стало
ясно, что они несут продавать краденое.
   Недолго думая, я нащупал в кармане свой перстень  с  сердоликом  и  решил
следить за этими людьми.
   Они миновали Сенную площадь и вошли в темные  ворота  огромного  дома  де
Роберти. Через ворота вошли во двор и пошли вглубь, а я вернулся на улицу  и
стал ожидать их возвращения.
   Рисковать и идти за ними не было нужды. Место, куда они  направлялись,  я
уже знал. Там, в подвале, жила  солдатская  вдова  Никитина,  известная  мне
скупщица краденого.
   Знала и она  меня  не  по  одному  делу,  и  я  пользовался  у  нее  даже
расположением, потому что всегда старался не вводить ее в убытки  отобранием
краденого и устраивал так, что пострадавшие люди за малую  цену  выкупали  у
нее вещи.
   Ждать мне пришлось недолго. Минут через пятнадцать - двадцать  вышли  мои
приятели, уже без узла.
   Я пошел им навстречу и у самого фонаря нарочно столкнулся с одним из них,
чтобы лучше разглядеть его в лицо. Он выругался и отпихнул  меня,  но  этого
времени было достаточно, чтобы я узнал его в тысячной толпе.
   Я перешел на другую сторону и стал следить. Они зашли  в  кабак,  наскоро
выпили по стакану и вышли, закусывая на ходу печенкой.
   Один спросил:
   - Ночевать где будешь?
   - А в Вяземке,- ответил другой.- А ты?
   - Я тут... С Лукерьей!
   Они остановились у дома Вяземского, этой страшной в свое время трущобы, и
распрощались.
   Я тотчас вернулся в дом де Роберти и вошел прямо в квартиру Никитиной.
   Она пила за некрашеным столом чай, со свистом втягивая его с блюдца.
   Взглянув на меня, безучастно спросила:
   - Чего, милый человек, надо?
   Я невольно рассмеялся.
   - Не узнала?
   Она оставила блюдце и всплеснула руками.
   - А вот те Христос, не  признала!  Ваше  благородие!  Вот  обрядились-то!
Диво!
   - За делом к тебе,-  сказал  я.  Она  тотчас  приняла  степенный  вид  и,
выглянув в сени, старательно закрыла дверь.,
   - Что прикажете, ваше благородие?
   - У тебя сейчас двое были, вещи продали,- сказал я.- Покажи их!
   Она кивнула головой, беспрекословно подошла  к  сундуку  и  показала  мне
вещи.
   Я аж задрожал, как ищейка, напавшая на след:  это  были  довольно  старый
полушубок и извозчичий кафтан с жестяной бляхой!  Чего  лучше!  Предчувствие
меня не обмануло, я напал на след!
   Но затем наступило разочарование.
   - Пятерку дала,- равнодушно пояснила мне Никитина.- Али краденые?
   - Другое-то разве несут к тебе? - сказал я.- Ну, вещи пока  что  пусть  у
тебя будут, только не продавай их. А теперь скажи, кто тебе их принес?
   Она подняла голову и спокойно ответила:
   - А пес их знает. Один через другого, мало ли их идет. Я и не спрашиваю!
   - Может, раньше что приносили?
   - Нет, эти в первый раз.
   - А в лицо запомнила? Она покачала головой.
   - И в лицо не признаю. Один-то совсем прятался, в сенях стоял,  а  другой
все рыло воротил. Только и видела, что рыжий. Да мне и в мысль не  приходило
разглядывать.
   Я смущенно вздохнул.
   - Ну, так пока что хоть вещи побереги!
   И вот на это-то происшествие я и намекнул Келчевскому.
   Несомненно, я напал на след, это ясно. Но вместе с тем у меня в руках  не
было еще никакого материала. Тем не менее я решил отыскать этих людей,  стал
их выслеживать, и седьмого января удалось арестовать молодцов, обвинив их  в
продаже тулупа и армяка.
   Келчевский взялся их допросить.
   Один из них, рыжий, здоровый парень с воровской  наглой  рожей,  назвался
государственным крестьянином Московской  губернии  Александром  Петровым,  а
другой - мещанином Иваном Григорьевым.
   Заявили они, что ходят без дела, ищут  места,  а  что  до  Никитиной,  то
никакой такой не знают и никаких вещей ей продавать не носили.  Уперлись  на
этом, и конец.
   Мы их посадили, а я занялся проверкой паспортов. Они оказались в порядке.
   Вызывали Никитину. Не знаю, боялась  ли  она  в  самом  деле,  только  не
признала ни того, ни другого.
   Между тем уверенность, что это именно одни из "душителей",  была  во  мне
так крепка, что передалась и Келчевскому. Тот продолжал держать их в тюрьме.
   Время шло. Я продолжал свои поиски, но безуспешно. Мои арестанты  сидели,
Келчевский безуспешно допрашивал их. А убийства с удушением продолжались.
   Я уже начал падать духом, как вдруг опять случай пришел мне на помощь.
 
   * * *
 
   Однажды  я  присутствовал  при  допросе  Келчевским  старого  рецидивиста
Крюкина по делу о шайке грабителей, орудовавших в то же время в  Петербурге.
Надо сказать, что Келчевский знал свое дело блестяще, и именно ему я  обязан
своим умением добиваться признания. Несколькими словами он мог сбить с толку
допрашиваемого и узнать правду. Так и в этот раз.
   - Плохо твое дело. Я бы, пожалуй, помог тебе, если бы и  ты  нам  помог,-
сказал он Крюкину.
   Лицо Крюкина оживилось надеждой.
   - Чем, ваше благородие?
   - Где, с кем сидишь?
   - Нас много, восемь!
   - А Иванов с тобой?
   - Душитель-то?..
   Я чуть не подпрыгнул,  но  Келчевский  сохранял  полное  спокойствие.  Он
кивнул и сказал:
   - Он самый! Узнай у него, скольких он удушил и с кем...
   Крюкин покачал головой.
   - Трудно, ваше благородие!  Действительно,  говорил,  что  душит  и  вещи
продает, а больше ничего. Мы его даже спрашивали:  как?  А  он  выругался  и
говорит: "Я пошутил". Ребята сказывали, что  знают  его,  ну  а  как  и  что
подлинно, никто не знает.
   - Ну, а ты узнай! - сказал ему Келчевский и отпустил.
   - Значит, наша правда! - воскликнул я, едва грабителя увели.
   Келчевский засмеялся.
   - Наша! Я давно это чувствовал, да конца  веревки  в  руках  не  было.  А
теперь все дознаем.
   - Вызвать Иванова?
   - Непременно!
   Он тотчас написал приказ, чтобы к нему доставили из тюрьмы Иванова. Через
полчаса перед нами стоял этот Иванов. Нагло улыбаясь, он отвесил нам  поклон
и остановился в выжидательной позе.
   - Ну, здравствуй,- сказал ему ласково Келчевский.-  Что,  сидеть  еще  не
надоело?
   Этот допрос происходил второго апреля, и, значит, Иванов сидел без малого
три месяца.
   Иванов передернул плечами:
   - Известно, не мед,- ответил он.- Ну, да я знаю, что господа начальники и
смилостивятся когда-нибудь.
   Келчевский покачал головой.
   - Вряд ли! Суди сам, Петров говорит, что ты душил извозчиков,  а  я  тебя
вдруг отпущу!
   - Петров?!  Ах,  он...-  воскликнул  Иванов.  -  Что  Петров,-  продолжал
Келчевский.- Ты сам говоришь то же...
   - Я?
   - Ты. Крюкину говорил, Зикамский и Ильин тоже слышали. Хочешь, позову их?
   - Брешут они. Ничего я такого не говорил.
   - Позвать?
   - Зовите. Я им в глаза наплюю.
   - А что от этого? Все равно сидеть будешь. Поймаем еще двух-трех - они не
дураки. Все на тебя накляпят, благо, уже сидишь. Петров-то все рассказал...
   Иванов стал горячиться.
   - Что рассказал-то? Что?
   - Сказал вот, что вещи продавали...
   - Ну, продавали, а еще что?
   - Что ты душил...
   - А он? - закричал неистово Иванов.
   - Про себя он ничего не говорил. Ты душил и  грабил,  а  продавали  оба,-
спокойно ответил Келчевский.
   - Так он так  говорит!  -  тряся  головой  и  сверкая  глазами,  закричал
Иванов.- Ну так я ж тогда! Пиши, ваше благородие! Пиши! Теперь я всю  правду
вам расскажу.
   Келчевский кивнул и взял перо.
   - Давно бы так,- сказал  он.-  Ну,  говори!  Иванов  начал  рассказывать,
оживленно жестикулируя.
   - Убивать действительно убил. Только не один, а вместях с этим  подлецом,
Петровым. Удушили извозчика, что в Царское  ехал.  Взяли  у  него  все  -  и
только, больше ничего не было.
   - Какого извозчика? Где? Когда?
   - Какого? Мужика! Ехал в Царское, обратно. Мы его на Волховском  шоссе  и
прикончили. В декабре было.
   - Так! Ну а вещи куда дели? Лошадь, сани?
   - Лошадь это мы, как есть двадцать восьмого декабря, в Царское  с  санями
увезли. Сани продали Костьке Тасину, а лошадь - братьям Дубовицким. Там  же,
в Царском. Они извоз держат...
   - Какая лошадь?
   - Рыжая кобыла, на лбу белое пятно, и одно ухо висит.
   - А сани?
   - Извозчичьи. Новые сани, двадцать рублей дали. а за  лошадь  -  двадцать
пять.
   - А полушубок, армяк?
   - Это тоже у Тасина, а другой - у солдатки. Тот самый, на чем  поймались.
А остальную одежду, и торбу, сбрую - в сторожку на Лиговке.
   - В какую сторожку?
   - В караульный дом, номер 11. Туда все носят сторожу. Вот и  все.  А  что
Петров на меня одного, так он брешет. Вместе были, вместе пили...
   - Ну, вот и умный,- похвалил его Келчевский.-  Теперь  мы  во  всем  живо
разберемся.
   Он написал распоряжение  о  переводе  арестованного  в  другую  камеру  и
отпустил его. Едва он ушел, как я вскочил и крепко пожал руку Келчевскому.
   - Теперь они все у нас! Надо в Царское ехать!
   - Прежде всего надо его сиятельству доклад изготовить.
   На другой день о деле было доложено графу  Шувалову,  и  он  распорядился
тотчас начать энергичные розыски в Царском Селе, для чего командировал меня,
Келчевского  и  еще  некоего  Прудникова,  чиновника  особых  поручений  при
губернаторе.
 
   * * *
 
   Собственно, самое интересное начинается с этих пор. В этих розысках я  не
раз рисковал жизнью, и может быть, поэтому дело это так запечатлелось в моей
памяти. Передо мной сейчас лежат сухие полицейские протоколы, а я  вижу  все
происшедшее как наяву, хотя с той поры прошло добрых сорок лет.
   Итак, нам троим было поручено это дело, а собственно говоря - одному мне.

   * * *
 
   Но еще  до  назначения  графом  Шуваловым  я  принялся  за  розыск.  Едва
стемнело, я переоделся оборванцем: рваные галоши на босу ногу, рваные брюки,
женская  теплая  кофта  с  порванным  локтем,  военная  засаленная  фуражка.
Подкрасил себе нос, сделал на лице два кровоподтека и, хотя  на  дворе  было
изрядно холодно, вышел  на  улицу  и  смело  пошел  на  окраину  города,  на
Лиговский канал.
   В ту пору места за Московской  заставой  представляли  собой  совершенную
глушь. Вокруг простирались пустыри, не огороженные даже заборами, а у  шоссе
стояли одинокие сторожки караульщиков от  министерства  путей  сообщения,  в
обязанности которых входило следить за  порядком  на  шоссе.  Эти  крошечные
домики отстояли друг от друга примерно на двести саженей.
   Туда-то я и направил свои шаги. Иванов указал на караулку под номером 11,
и я решил прежде всего осмотреть ее внутри и снаружи.
   Одинокая караулка стояла саженях в пяти от шоссе. Два  крошечных  окна  и
дверь выходили наружу, а с боков и сзади домик окружал невысокий забор.  Тут
же, за домиком, протекала Лиговка, за ней чернел лес.
   Место было глухое. Ветер шумел в лесу и гнал по небу тучи, сквозь которые
изредка пробивался месяц. Из двух окон сторожки на шоссе падал бледный свет.
Настоящий разбойничий притон!
   Я осторожно подошел к караулке и  заглянул  в  окно.  Оно  было  завешено
ситцевой тряпкой, но ее края не доходили до косяков,  и  я  видел  все,  что
происходило в комнате.
   Комната была большая, с  русской  печью  в  углу.  Вдоль  стены  тянулась
скамья. Перед скамьей стоял стол, а вокруг него - табуретки. На другой стене
висела всякая одежда.
   За столом, прямо лицом к окну, сидел коренастый блондин, видимо, чухонец.
У него были светлые большие усы  и  изумительно  голубые,  какие-то  детские
глаза. По всему чувствовалось, что он обладает недюжинной силой.
   К его плечу прислонилась рослая красивая женщина. Другая женщина сидела к
окну спиной. На скамье восседал рослый мужчина в форменном кафтане с  бляхой
и с трубкой в зубах.
   На столе стояли зеленый полуштоф, бутылки с пивом и  деревянная  чашка  с
каким-то хлебовом. Между  присутствующими  царило  согласие,  лица  выражали
покой и довольство. Чухонец что-то говорил, взмахивая рукой, и все смеялись.
   Я решился на отчаянный шаг и постучал в окошко.
   Все вздрогнули и обернулись к окну. Чухонец вскочил, но потом опять  сел.
Сторож пыхнул трубкой, медленно встал и пошел к двери.
   Признаюсь, я дрожал - отчасти  от  холода,  отчасти  от  волнения.  Дверь
распахнулась, и в ее просвете показалась высокая  фигура  хозяина.  Опираясь
плечом о косяк, он придерживал свободной рукой дверь.
   - Кто тут? Чего надо? - грубо окрикнул он.
   Я выступил на свет и снял картуз.
   - Пусти, Бога ради, обогреться! - сказал  я.-  Иду  в  город,  озяб,  как
кошка.
   - Много вас тут шляется! Иди дальше, пока собаку не выпустил!
   Но я не отставал.
   - Пусти, не дай издохнуть! У  меня  деньги  есть,  возьми,  коли  так  не
пускаешь.
   Этот аргумент смягчил сторожа.
   - Ну, вались! - сказал он, давая дорогу, и, обратясь  к  чухонцу,  громко
пояснил:
   - Бродяга!
   Я вошел и непритворно стал прыгать и  колотить  нога  об  ногу,  так  как
чувствовал, что они окоченели.
   Все засмеялись. Я притворился обиженным.
   - Походили бы в этом,- сказал я, сбрасывая с ноги галошу,- посмеялись бы!
   - Издалека?
   - С Колпина! Иду стрелять пока што...
   - По карманам? - засмеялся сторож.
   - Ежели очень широкий, а рука близко... Водочки бы, хозяин! Озяб!
   - А деньги есть?
   Я захватил с собой гривен семь мелкой монетой  и  высыпал  теперь  их  на
стол.
   - Ловко! Где сбондил?
   Я прикинулся снова и резко ответил:
   - Ты не помогал, не твое и дело...
   - Ну, ну! Мое всегда цело будет! Садись, пей! Стефка, налей!
   Сидевшая подле  чухонца  женщина  взяла  полуштоф  и  тотчас  налила  мне
стаканчик. Я чокнулся с чухонцем, выпил и полез в чашку, где были  накрошены
свекла, огурцы и скверная селедка, что-то вроде винегрета.
   Сторож, видимо, успокоился и сел напротив меня, снова взявшись за трубку.
Чухонец с голубыми глазами ребенка стал меня расспрашивать.
   Я вспомнил историю одного беглого солдата и стал передавать ее, как  свою
биографию.
   Сторож слушал меня, одобрительно кивая  головой.  Чухонец  два  раза  сам
налил мне водки.
   - А где нынче ночевать будешь? - спросил меня сторож, когда я окончил.
   - А в Лавре! - ответил я.
   - Ночуй у меня,- вдруг к моей радости предложил сторож.- Завтра  пойдешь.
Вот с ним,- он кивнул на чухонца.
   Я равнодушно согласился.
   - Как звать-то вас? - спросил я их.
   - Сразу в наши записаться хочешь? - засмеялся сторож.- Ну  что  ж!  И  он
назвал всех.
   - Меня Павлом зови. Павел Славинский, я тут сторожем. Это дочки мои, Анна
да Стефка - беспутная девка! Ха-ха-ха! А этого Мишкой звать. Вот  и  все.  А
теперь иди, покажу, где тебе спать.
   Я простился со всеми за руку, и он отвел меня в угол за печку. Там  лежал
вонючий тюфяк и грязная подушка.
   - Тут и спи. Тепло и не дует,- сказал он и вернулся в горницу.
   Я видел свет и слышал голоса. Потом все смолкло. Мимо меня прошли  дочери
хозяина и скрылись за дверью.
   Павел с Мишкой о чем-то шептались, но я не мог разобрать их голосов.
   Вдруг дом содрогнулся от ударов в дверь. Я насторожился. В ту  же  минуту
на меня пахнуло холодным воздухом, и раздался оглушительный голос.
   - Водки, черт вас дери!
   - Чего орешь, дурак! - ответил Павел.
   - Дурак! Вам легко лаяться, а я, почитай, шесть часов на шоссе  простоял,
так ничего себе!
   - А чего стоял?
   - Чего? Известно чего - проезжего ждал!
   - Ну, дурак и есть! - послышался голос Мишки.- Ведь  было  сказано,  пока
наших не выпустят, остановиться.
   - Го, го! Дураки вы, если так решили. Остановитесь, все скажут  -  они  и
душили. А их выручать надо.
   - Лучше двое, чем все!
   - Небось! Лучше ни одного...
   - Жди, дурак! У них там завелся черт - Путилин. Всех вынюхает.
   - А я ему леща в бок.
   Я тихо засмеялся. Если бы знал Павел Славинский, кого он приютил у себя!
   Они продолжали говорить с полной откровенностью.
   - А у Сверчинского кто?
   - Сашка с Митькою.
   - А они как решили?
   - Да как я! Душить...
   И пришедший грубо расхохотался.
   - Значит, к тебе добра и не носить, а?
   - Зачем? Носить можешь, я куплю.
   - Ну, то-то! Так бери!
   На стол упало что-то тяжелое.
   - Постой! - вдруг сказал Мишка.
   Я услышал его шаги и тотчас раскинулся на тюфяке,  притворившись  спящим.
Мишка нагнулся и ткнул меня в бок. Я замычал и повернулся. Он отошел.
   - Что принес? - почти тотчас раздался голос Павла.
   - А ты гляди!..
   Послышался легкий шум,  что-то  стукнуло,  потом  раздалось  хлопанье  по
чему-то мягкому. Разговор шел отрывочными фразами.
   - Где достал?
   - А тебе што?
   - Нет, я так. Дрянь уж большая.
   - Скажи пожалуйста, дрянь! За такую дрянь по сто рублей платят!
   - Где как, а у меня красненькую.
   - Красненькую! Да ты жид, что ли? И тут поднялся такой гвалт, что от него
впору было проснуться мертвому.
   - Тише, вы, дьяволы! - закричал наконец Мишка.-  Ведь  тут...-  и  он  не
договорил, вероятно, сделав жест.
   - А ну его! - отозвался хозяин.- Он нашим будет! Ну, двадцать рублей -  и
крышка!
   Они опять стали кричать, потом на чем-то поладили.
   - Ну, пошел,- сказал пришедший.
   - Куда?
   - А к соседу. Пить. Идем, что ли...
   - Можно,- отозвался хозяин.- А ты?
   - Кто же дом постережет? - ответил Мишка.- Нет, я останусь!
   - Как хочешь...
   - Ха-ха-ха! - загрохотал гость.- Он не соскучится!
   - Мели-мели...
   Послышалось шарканье ног, пахнуло холодным воздухом, хлопнула дверь.  Все
стихло.
   Через минуту Мишка прошел мимо меня и стукнул в дверь,  за  которую  ушли
девушки.
   - Стефка! - окликнул он.- Иди! Никого нет...
   Он отошел. Почти тотчас скрипнула дверь, и мимо меня мелькнула  Стефания,
босиком, в длинной холстинной рубашке.
   Раздался звук поцелуя.
   - Куда отец ушел?
   - С Сашкой в девятый нумер. До утра будут.
   И снова раздались поцелуи и несвязный шепот.
   Интерес для меня окончился, и я заснул.
   Было еще темно, когда Мишка разбудил меня и сказал:
   - Я иду в город, иди и ты!
   Я тотчас вскочил на ноги.
   Мишка с его детскими, невинными глазами ребенка не пр