я таким образом двое-трое суток напролет. В  былые  времена  самыми
выносливыми и приспособленными к  природе  считались  китайские  бродяги
"хунхузы", которых этапировали  на  Сахалин  из  Приморского  края.  Они
дольше всех могли пребывать в бегах, месяцами питаясь лишь травами и ко-
реньями.


   Месть, дерзость, любовь

   Царская каторга побеги карала жестоко. Однако среди  каторжан  целыми
десятилетиями воспитывалась странная вера в их  безнаказанность.  Многие
считали побеги даже законными. Ни розги, ни новый срок  не  могли  убить
эту веру. Те, кто прошел отшлифованную до блеска лавку и палача, уже ду-
мали иначе. Но узники, не искушенные бегами, сомневались в  каре.  Любо-
пытно, что вера в безнаказанность воспитывалась поколениями,  ее  начало
затерялось в дымке того доброго времени, когда побег был  легок  и  даже
приветствовался охраной. Прежде всего на беглеце  экономились  продукты,
оседавшие в желудках смотрителей. Доходило до абсурда.
   Если из тюрьмы никто не бегал, ее  начальник  считался  мягкотелым  и
слишком гуманным. Глава острога либо провоцировал побег, либо  терпеливо
ждал своего смешения. Подобные традиции сохранились и  на  заводах,  где
трудились ссыльные. До первого октября каждого года арестанту выдавалась
зимняя одежда - утепленные штаны и полушубок. Если к октябрю в бега пус-
кался один человек - надзиратель  получал  всего  один  полушубок,  если
двадцать - то двадцать. Случалось, что перед выдачей  зимнего  комплекта
директор завода выступал с краткой речью: "Полушубки получает  тот,  кто
остается. Кто решил бежать - тому они незачем".
   По всей Сибири из поколения в поколение  побег  не  воспринимали  как
грех или проступок. Ссыльные посмеивались над своими неудачными скитани-
ями, шутили и принимали за озорство. Редко побеги  назывались  глупостью
или ошибкой и почти никогда - преступлением. Со временем тюремные  нравы
изменились, но народные традиции остались. Даже если на глазах всей  ка-
торги можно было бы отхлестать плетьми беглеца - другим в  назидание,  -
большинство арестантов все так же были бы уверены, что  подобная  участь
их не коснется. Странная и непостижимая русская душа!
   На побег толкала и плохая пища, и чрезмерная жестокость персонала,  и
лень, и болезнь, и любовь к  путешествиям,  и  просто  любовь.  Молодой,
двадцатилетний парень Артем, служивший сторожем при казенном доме в Най-
бучи (Сахалин), полюбил аинку, которая жила в юртах на реке  Наибе.  Од-
нажды Артем попался на краже и был направлен в Корсаковскую тюрьму.  Лю-
бовь молодого сторожа оказалась настолько сильной, что он то и дело бро-
сал пост и через девяносто верст мчался к любимой. В один из дней Артема
подстрелили в ногу, и его амурные приключения были окончены.
   Иногда из тюрьмы убегала целая толпа, чтобы  погулять  и  развеяться.
Каторжанское гулянье, как правило,  сводилось  к  пьянству,  грабежам  и
убийствам. Беглые арестанты могли ворваться в поселок, обчистить ряд до-
мов, напиться и перерезать в драке друг дружку. Подоспевшим солдатам ос-
тавалось сложить раненых и трупы на повозки и везти обратно в тюрьму.
   Каторжник Клименко сбежал из Александровской тюрьмы, чтобы  отомстить
конвоиру. Арестант уже имел за плечами побег, который завершился неудач-
но. Рядовой по фамилии Белов, служивший на кордоне, выстрелил по беглецу
и тяжело его ранил. Оклемавшись в тюремной больнице, Клименко вновь  по-
кинул тюрьму и двинулся прямиком на знакомый кордон. На этот раз солдаты
палить не стали и просто задержали беглеца.  Как  и  надеялся  Клименко,
конвоировать его поручили Белову. Тащи, мол, своего  крестника  назад  в
тюрьму - получать опять награду.
   Радостный солдат прихватил ружье и отправился в путь.  По  дороге  он
разговорился с арестантом, который потешал служивого забавными  история-
ми. Наконец Клименко попросил у солдата покурить. Белов поставил ружье у
ноги, поднял воротник, защищаясь от холодного ветра, и начал раскуривать
трубку. Беглец бросился к нему, вырвал ружье, свалил солдата на землю  и
выстрелил. Белов умер мгновенно. Убийца преспокойно продолжил путь,  до-
шел до Александровской тюрьмы и  сдался  надзирателям.  Он  рассказал  о
выстреле и о том, где можно найти труп Белова. Вскоре Клименко был пове-
шен.
   Если узник Сахалина задумал сбежать, остановить его  уже  невозможно.
Характер окружающей среды, надзор, внутренняя  дисциплина  и  расхлябан-
ность солдат - союзники беглеца. Возможность покинуть тюрьму  предостав-
ляется практически ежедневно. Арестант может незаметно проскочить  через
открытые тюремные ворота или же скрыться во время общих работ  в  тайге,
где за десятками каторжников присматривает один-два солдата. Бежать  тя-
жело лишь из карцеров, кандальных и рудников (рудник  постоянно  оцеплен
часовыми, которые имеют право стрелять  без  предупреждения).  Хотя  для
опытных узников вообще не существует никаких преград. Они бегут  из  тех
же карцеров и рудников.
   Любопытна арестантская доля Соньки - Золотой  Ручки,  знаменитой  пи-
терской воровки. Она гастролировала по лучшим отелям  России  и  Европы,
бессовестно обчищая номера богатых  постояльцев.  Настоящее  полное  имя
Соньки удивительно по своей сложности и важности - Шейндля-Сура  Лейбова
Соломониак. Прибыльные гастроли Золотой Ручки оборвались  в  1880  году,
когда ее арестовали и приговорили к ссылке в Сибирь. В Красноярском крае
питерская знаменитость трудилась всего четыре года, а затем исчезла.  Ее
след обнаружили в Смоленске. Беглянку  вновь  "упаковывают"  в  тюремные
стены. В Смоленском допре все еще красивая и элегантная Сонька  влюбляет
в себя местного надзирателя Михайлова и вместе с ним 30 июня  1886  года
убегает.
   На свободе беглая авантюристка пробыла четыре месяца. Беглянку  зако-
вывают в кандалы и отправляют не куда-нибудь, а на остров  Сахалин,  по-
дальше от центральной части России. Из Одесского порта в плавучей тюрьме
Сонька отправилась в Александровск. В Александровской  ссыльно-каторжной
тюрьме она ухитрилась добыть солдатскую шинель. То ли украла, то ли  вы-
манила у влюбчивого служивого. Переодевшись солдатом, она почти  открыто
вышла из ворот тюрьмы и направилась в тайгу. Беглянку ловили лишь сутки.
За это время в Александровском посту кто-то убил  местного  лавочника  и
похитил у поселенца Юрковского 56  тысяч  рублей.  Следствие  доверилось
своей интуиции, которая чувствовала в этих злодеяниях руку Золотой  Руч-
ки.
   На следующий день разбойница уже лежала на отшлифованной  лавке  и  с
визгом принимала порцию плетей. После чего Золотую Ручку заковали в руч-
ные кандалы и заперли в одиночной камере, где она прожила почти три  го-
да. Этот срок здоровья ей не прибавил. Сахалинская каторга  окончательно
стерла былую красоту и обаяние. Выйдя из тюрьмы, Сонька - Золотая  Ручка
оседает на Александровском поселении. Под конец своих дней она  решается
на свой последний побег, который скорее  напоминал  робкую  отлучку.  Из
Александровского поста больная, выцветшая Сонька побрела в тайгу и через
три километра рухнула на землю. Охрана нашла ее уже мертвой.


   Три рубля и десять суток

   Вечный и вездесущий дух аферизма коснулся побегов еще во времена  ка-
торги. Старый арестант, закаленный не только суровым климатом, но и  де-
сятками побегов, искал  среди  ссыльных  новобранцев  богатого  (относи-
тельно, разумеется) каторжанина и уговаривал его пуститься в  бега.  Но-
вички почти всегда имели деньги и теплые веши. Они еще не успевали  про-
садить и те, и другие за картами.
   Неопытный арестант соглашался, подписывая этим свой  смертный  приго-
вор. Вырвавшись в тайгу, опытный беглец убивал доверчивого спутника, за-
бирал его скромное имущество и со спокойной совестью возвращался обратно
в тюрьму. Он не ложился под плеть и не получал прибавку к сроку, ибо  он
пробыл на свободе всего сутки.
   Осталась нераскрытой судьба арестанта Лагиева, который в конце  прош-
лого века убил ректора Тифлисской семинарии. На Сахалине  Лагиев  служил
учителем, но очень недолго. В пасхальную ночь 1880 гола  он,  некто  Ни-
кольский и еще четверо бродяг пустились в бега. Через несколько дней  по
сахалинской каторге прошел слух, что троих беглецов,  уже  переодетых  в
гражданское, видели на берегу  у  Муравьевского  поста.  Лагиева  и  Ни-
кольского среди них не было. Многие считали, что оба были убиты.  Деньги
и гражданское одеяние (Никольский был сыном местного священника) - стоя-
щая причина для убийства.
   Часто афера проворачивалась с целью выманить  из  местной  казны  три
рубля, которые причитались солдату за поимку беглеца. Бывало, что  арес-
тант и охранник заключали тайную сделку. Первый уходил в тайгу или к мо-
рю, второй же этому не препятствовал. Через деньдва, когда по следу бег-
леца пускали отряд солдат, беглый узник и служивый встречались в  огово-
ренном месте. Они возвращались в тюрьму, солдат получал премию и делился
с напарником. Доход от аферы,  согласитесь,  небольшой.  Поэтому  охрана
сманивала бежать сразу нескольких арестантов. Сценарий "поимки" был  тот
же. Только теперь вооруженный винтовкой солдат вел сразу  троих-четверых
беглецов, получая за свою расторопность в три-четыре раза больше.
   Доходило и до абсурда. Конвоир приводил из дремучей тайги сразу семе-
рых бродяг, которые выглядели далеко не дохляками. А однажды  худосочный
местный житель, вооруженный только длинной палкой, вернул в тюрьму сразу
одиннадцать беглецов. И получил за это тридцать три рубля. Вероятно, се-
бе он оставил лишь половину.
   Каторга отошла в прошлое, а вместе с ней - и денежная премия.  Созда-
тели и хранители ГУЛАГа посчитали, что финансовый интерес пагубно влияет
на идейный конвой. На смену трехрублевке пришел внеочередной отпуск. Ес-
ли солдат пленял или убивал беглого зека, то на десять суток отправлялся
домой. Уставный "беговой отпуск" стал весомым стимулом для лагерной  ох-
раны, которая в основном состояла из солдат срочной службы. А какой сол-
дат не мечтает стать отпускником? Легендарные "десять суток" нашли  свое
место и в песенном блатном наследии. Примером может служить одна из пос-
ледних песен на эту тему, нашумевшая (в прямом смысле) в  середине  1997
года. Ее автор Иван Кучин в стихотворной форме изложил судьбу  зека-бег-
леца, уходившего от погони и рвущегося через заснеженную тайгу:
   И ефрейтор один тоже мать вспоминал,
   Среди черных осин все бойчее шагал.
   Десять суток цена. Кто назначил ее?
   Вот мелькнула спина, и поднялось цевье.
   Сухо щелкнул затвор. Оглянулся зека.
   "Сука!" - выдохнул он и взглянул в облака.
   А вверху пустота, лишь вдали по кривой
   Покатилась звезда, словно в отпуск домой.
   И все же побег как предмет аферы все еще продолжал и,  возможно,  еще
продолжает существовать. Подбить заключенного на  "рывок",  то  есть  на
трехлетнюю прибавку к сроку, в теперешней зоне невозможно.  Но  появился
иной способ спровоцировать побег. Мой знакомый, в прошлом начальник кон-
войной роты, вспоминал характерный случай.
   В 1972 году в одном из лагерей Казахстана сорокалетний урка во  время
перехода в промзону успел переброситься двумя-тремя  фразами  с  младшим
сержантом. В конце недели сержант должен был  заступить  на  ночное  де-
журство на седьмую вышку. Зек это знал и предложил охраннику сделку:  "Я
убегу через твою зону. Ты ничем не рискуешь. Ты просто на минуту  отвер-
нешься. Если я уйду, братва передаст тебе сто рублей". Охранник  немного
подумал и сказал: "Беги". Дождавшись, когда знакомый сержант заступит на
седьмую вышку, зек подобрался к проволочному заграждению и прокусил про-
ход. Затем пересек контрольную полосу и подбежал к последнему  загражде-
нию. Урка закинул веревку со стальным крюком на стену и, подобно  альпи-
нисту, стал шагать наверх. В это время "вертухай" действительно  смотрел
в другую сторону и, казалось, не замечал беглеца. Но едва тот подобрался
к краю забора и ухватился за  него  руками,  сержант  резко  повернулся,
вскинул автомат и начал целиться. Выждав  секунду-другую,  он  нажал  на
спуск. Длинная очередь скосила зека, упавшего по ту сторону заграждения.
   Устав караульной службы уже много десятилетий рассматривает последнюю
полосу препятствия (обычно высокий бетонный забор) как грань  между  по-
пыткой побега и побегом, границу между жизнью и смертью.  Упади  зек  по
эту сторону забора - хлопот не оберешься. Возникает масса вопросов, пер-
вый из которых: почему не было предупредительных  выстрелов?  Но  беглец
лежал вне колонии, вне закона, который еще охраняет его жизнь.
   Младший сержант внутренних войск в отпуск таки отправился. Хотя смер-
тельно раненый зек, уже будучи в больнице, не поскупился  на  эпитеты  в
адрес подлого охранника (перед  тем,  как  навсегда  потерять  сознание,
подстреленный в голову и спину беглец кратко  изложил  суть  "сговора"),
никакой реакции, в том числе и эмоций, это не вызвало.
   Лагерная братва даже не  пыталась  отомстить  коварному  сержанту  за
смерть доверчивого зека. А может, просто не сумела.


   "Дождик капал на рыло и на дуло нагана"

   Возвращаясь к блатному песнопению, стоит заметить, что оно уже  давно
увековечило тему тюремно-лагерных побегов. Рифмованные оды побегам,  ве-
роятно, возникли вместе с тюрьмами. И писали их, естественно, не законо-
послушные граждане. Скажем, старая тюремная песня, которую так любил на-
певать Григорий Котовский, сидя в кишиневском допре, появилась еще в по-
запрошлом столетии, якобы в стенах Владимирской тюрьмы:
   Не ваше дело, часовой.
   Вам на часах должно стоять.
   А наше дело удалое,
   Как бы из замка убежать.
   Многострадальные герои блатных песен гибнут под пулями часовых и кон-
воя, раздираются собаками, дерутся с хищниками в таежной глуши, замерза-
ют в буреломах или же, в конце концов, уходят от погони (к примеру,  за-
цепившись среди тундры за курьерский поезд "Воркута-Ленинград"). Мотивом
"рывка" обычно выступает умирающая мать или же негаснущая любовь к  даме
зарешеченного сердца. Тот же Иван Кучин в той же песне о безымянном зеке
и коварном ефрейторе мать упомянул уже в начале песни:
   Мать прислала письмо: "Захворала, сынок.
   Знать, готовить белье уж приходит мне срок.
   Только прежде, чем в путь, мне хотя бы разок
   Перед смертью взглянуть на тебя бы, сынок.
   Потеряла покой, все одно: как ты там?
   Неужели с тобой уж не свидеться нам?
   Я б примчалась к тебе, да подняться не в мочь".
   И на дерзкий побег он пошел в ту же ночь...
   Из воровской рифмованной классики в начале 80-х давила  слезу  песня,
щедро напичканная уменьшительными формами речи:
   Вот стоит избушечка, ветхая, печальная.
   Белая акация во дворе цветет.
   У окна старушечка, лет уже не мало ей.
   С Воркуты далекой мать сыночка ждет.
   Вот однажды вечером принесли ей весточку,
   Сообщили матери, что "в расцвете лет,
   Соблазнив приятеля, ваш сыночек Витенька
   Темной-темной ноченькой совершил побег".
   Он ушел из лагеря в голубые дали,
   Шел тайгой дремучею ночи напролет,
   Чтоб увидеть мамочку и сестричку Танечку.
   Шел тогда Витюшеньке двадцать первый год.
   Вот однажды Витенька постучал в окошечко,
   Мать, увидев сына, думала, что сон.
   "Скоро расстреляют, дорогая мама".
   И, прижавшись к стенке, вдруг заплакал он...
   Или же: ...И на широкой груди, Лаская родную старушку, Я сказал: "Ма-
ма, веди, Веди ты в родную избушку". За круглым семейным  столом  Полней
наливайте бокалы. Я пью за родные края, Я пью за тебя,  мать  родная.  И
пью я за тех матерей, Что сына ТУДА провожают И со слезами в глазах Дитя
на пороге встречают. "Сын мой родной, дорогой, - Ты вся в слезах прокри-
чала. - Сын мой вернулся домой, И жизнь моя радостней стала"...


   Вологодский конвой шутить не любит

   "Мертвые не возвращаются с погоста". Так любили  говорить  каторжане,
намекая на свое пожизненное заключение. В царской России каторжные рабо-
ты были сопряжены с поселением в Сибири навсегда. Арестант  выбрасывался
из общества, изолировался в суровой дикой глуши, где постепенно зверел и
сам. Он уже не надеялся когда-нибудь вернуться, и для  многих  это  было
едва ли не самым страшным. Каторжанин умирал для родины, родных и  преж-
них друзей. Безысходность терзала узника, его душа осознанно или подсоз-
нательно требовала перемен, а попросту - побега. Когда он в один из дней
уходил в бега, каторга говорила: "Он ушел менять свою судьбу". Если  из-
менить судьбу не удавалось и беглец возвращался на круги своя,  смиренно
ожидая плетей, все вздыхали: "Не подфартило". Сам смельчак стыдливо пря-
тал глаза, как бы стесняясь своей невезучести. При  пожизненной  каторге
побеги и отлучки считались неизбежным и даже необходимым злом.  Это  зло
сравнивали с предохранительным клапаном, который дает выход  отчаянию  и
сохраняет последнюю надежду. Отними у вечного узника последнюю надежду -
надежду вернуться с погоста, - и он станет непредсказуемым. В какой фор-
ме проявится его отчаяние, можно было лишь догадываться.
   Нынешняя Россия надежно оберегает погост, с  которого  еще  никто  не
вернулся. Восстановив пожизненное заключение, она облюбовала для  приго-
воренных остров Огненный с его странной и  страшной  славой.  В  глубине
дремучих вологодских лесов, где к человеку  еще  не  успели  привыкнуть,
ютится насыпной (т.е. искусственный) остров, окруженный со  всех  сторон
водой. Огненный родился в середине XVI века и был уготовлен для ссыльных
монахов. В 1962 году МВД РСФСР  вернуло  острову  исправительно-трудовую
функцию, разместив на нем вышки и ряды колючей проволоки.  Так  в  Бело-
зерском районе Вологодской области появилась колония особого режима, ко-
торая спустя тридцать лет станет "погостом" для вечных арестантов. Кроме
холодного северного неба, островитянам уже ничего не светит.
   Съемку "Калины красной" Василий Шукшин решил  начать  именно  с  этих
мрачных мест. Свинцовое небо, спокойная и как бы уверенная в себе водная
гладь, серые крепостные стены с часовыми и деревянные мостки,  разделяю-
щие ЭТОТ мир и ТОТ, навсегда увековечил кинематограф. Невдалеке  от  Ог-
ненного вытянулся еще один остров под издевательским именем Сладкий.  На
Сладком живут стражи колонии со своими женами и детьми.  Сейчас  на  нем
обитает чуть больше двухсот человек, которые охраняют и обслуживают сот-
ню "вечников". Эта малая часть суши лишена промышленности, и жители  по-
неволе становятся и огородниками, и рыбаками, благо северный край  полон
пресноводных щедрот. Сахар, мука и крупа на остров  подвозятся  гужевыми
повозками.
   Хотя лагерь считается "отсидочным", и  мощные  производственные  цехи
здесь не предусмотрены, зеки без работы не остаются.  Им  поручают  шить
рукавицы, за которые причитается символическое вознаграждение. Этому не-
хитрому и почти единственному товару на Огненном предшествовали тапочки.
Их начинали шить еще в 60-х (вспомните Егора из "Калины красной", объяс-
нявшего огрубелость своих рук: "Мы тапочки  шили-шили,  шили-шили"),  но
тогда они предназначались для ритуальных процессий, а проще говоря,  для
покойников. Со временем от тапочек пришлось  отказаться,  чтобы  уберечь
(!) психику арестанта. Волей-неволей зек вынужден потеть над этими осто-
чертевшими рукавицами: за отказ работать его попросту  лишат  ежедневной
прогулки, что ценится здесь превыше всего. На свежий воздух зек  выходит
в двух случаях - на прогулку и по нужде. Последнего удовольствия у  него
отнять не могут.
   Остров помнит один-единственный побег, который завершится  далеко  не
лучшим образом. Один из заключенных дождался приезда на остров ассениза-
торской автомашины, выбрал момент, когда  водитель  отлучился  на  мину-
ту-другую, забрался в цистерну через верхний люк.  Вернувшийся  водитель
подогнал авто к тюремному нужнику, добросовестно откачал из него  дерьмо
и начал оформлять документы на выезд. В эти минуты зек барахтался в  не-
чистотах и, как о