ный
     Возле тусклого окна...
     Вот кибитка подъезжает...

     На высокое крыльцо
     Из кибитки вылезает
     Незнакомое лицо.

     И слуга вошел с свечою,

     Бедный вслед за ним монах:
     Ныне позднею порою
     Заплутался он в лесах.
     И ему ночлег дается --
     Что ж стоишь, отшельник, ты?
     Свечки луч печально льется
     На печальные черты.
     Чудным взор огнем светился,
     Он хозяйку вдруг узнал,
     Он дрожит -- и вот забылся
     И к ногам ее упал.
     Муж ушел тогда. О! Прежде

     Жил чернец лишь для нее,
     Обманулся он в надежде,
     Погубил он с нею все.
     Но промчалось исступленье;
     Путник в комнате своей,
     Чтоб рыданья и мученье
     Схоронить от глаз людей.
     По рыдания звучали
     Вплоть до белыя зари,
     Наконец и замолчали.
     Поутру к нему вошли:
     На полу од посинелый,
     Как замученный, лежал;
     И бесчувственное тело
     Плащ печальный покрывал!..
     Не думай, чтоб я был достоин сожаленья,
     Хотя теперь слова мои печальны, -- нет,
     Нет! все мои жестокие мученья --
     Одно предчувствие гораздо больших бед.
     Я молод; но кипят на сердце звуки,
     И Байрона достигнуть я б хотел;
     У нас одна душа, одни и те же муки, --
     О, если б одинаков был удел!..
     Как он, ищу забвенья и свободы,
     Как он, в ребячестве пылал уж я душой,
     Любил закат в горах, пенящиеся воды
     И бурь земных и бурь небесных вой.
     Как он, ищу спокойствия напрасно,
     Гоним повсюду мыслию одной.
     Гляжу назад -- прошедшее ужасно;
     Гляжу вперед -- там нет души родной!


ДЕРЕВУ
     Давно ли с зеленью радушной
     Передо мной стояло ты
     И я коре твоей послушной
     Вверял любимые мечты;
     Лишь год назад, два талисмана
     Светилися в тени твоей,
     И ниже замысла обмана

     Не скрылося в душе детей!..
     Детей! -- о! да, я был ребенок! --

     Промчался легкой страсти сон;
     Дремоты флер был слишком тонок -->

     В единый миг прорвался он.
     И деревцо с моей любовью
     Погибло, чтобы вновь не цвесть;
     Я жизнь его купил бы кровью, --
     Но как переменить, что есть*
     Ужели также вдохновенье
     Умрет невозвратимо с ним?
     Иль шуму светского волненья
     Бороться с сердцем молодым?

     Нет, нет, -- мой дух бессмертен силой,
     Мой гений веки пролетит
     И эти ветви над могилой
     Певца-страдальца освятит.


ПРЕДСКАЗАНИЕ
     Настанет год, России черный год,
     Когда царей корона упадет;
     Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
     И пища многих будет смерть и кровь;

     Когда детей, когда невинных жен
     Низвергнутый не защитит закон;
     Когда чума от смрадных, мертвых тел
     Начнет бродить среди печальных сел,
     Чтобы платком из хижин вызывать,
     И станет глад сей бедный край терзать;
     И зарево окрасит волны рек:
     В тот день явится мощный человек,
     И ты его узнаешь -- и поймешь,
     Зачем в руке его булатный нож:
     И горе для тебя! -- твой плач, твой стон
     Ему тогда покажется смешон;
     И будет все ужасно, мрачно в нем,
     Как плащ его с возвышенным челом.


x x x
     Все тихо -- полная луна
     Блестит меж ветел над прудом,
     И возле берега волна
     С холодным резвится лучом.
     Никто, никто, никто не усладил
     В изгнанье сем тоски мятежной!
     Любить? -- три раза я любил,
     Любил три раза безнадежно.


     1830 ГОД. ИЮЛЯ 15-го
     (Москва)
     Зачем семьи родной безвестный круг
     Я покидал? Все сердце грело там,
     Все было мне наставник или друг,
     Все верило младенческим мечтам.

     Как ужасы пленяли юный дух,
     Как я рвался на волю, к облакам!
     Готов лобзать уста друзей был я,
     Не посмотрев, не скрыта ль в них змея.
     Но в общество иное я вступил,
     Узнал людей и дружеский обман,
     Стал подозрителен и погубил
     Беспечности душевной талисман.
     Чтобы никто теперь не говорил:
     Он будет друг мне! -- боль старинных ран
     Из груди извлечет не речь, но стоп;
     И не привет, упрек услышит он.
     Ах! я любил, когда я был счастлив,
     Когда лишь от любви мог слезы лить.
     Но, эту грудь страданьем напоив,
     Скажите мне, возможно ли любить?
     Страшусь, в объятья деву заключив,
     Живую душу ядом отравить
     И показать, что сердце у меня
     Есть жертвенник, сгоревший от огня.
     Но лучше я, чем для людей кажусь,
     Они в лице не могут чувств прочесть;
     И что молва кричит о мне... боюсь!
     Когда б я знал, не мог бы перенесть.
     Противу них во мне горит, клянусь,
     Не злоба, не презрение, не месть.
     Но... для чего старалися они
     Так отравить ребяческие дни?
     Согбенный лук, порвавши тетиву,
     Гремит -- но вновь не будет прям, как был,
     Чтоб цепь их сбросить, я, подняв главу,
     Последнее усилие свершил;
     Что ж. Ныне жалкий, грустный я живу
     Без дружбы, без надежд, без дум, без сил,
     Бледней, чем луч бесчувственной луны,
     Когда в окно скользит он вдоль стены.


БУЛЕВАР
     С минуту лишь с бульвара прибежав,
     Я взял перо -- и, право, очень рад,
     Что плод над ним моих привычных прав
     Узнает вновь бульварный маскерад;
     Сатиров я, для помощи призвав, --
     Подговорю, -- и все пойдет на лад.
     Ругай людей, но лишь ругай остро;
     Не то-...ко всем чертям твое перо!..
     Приди же из подземного огня,
     Чертенок мой, взъерошенный остряк,
     И попугаем сядь вблизи меня.
     "Дурак" скажу -- и ты кричи "дурак".
     Не устоит бульварная семья --
     Хоть морщи лоб, хотя сожми кулак,
     Невинная красотка в сорок лет --
     Пятнадцати тебе все нет как нет!
     И ты,' мой старец с рыжим париком,
     Ты, депутат столетий и могил,
     Дрожащий весь и схожий с жеребцом,
     Как кровь ему из всех пускают жил,
     Ты здесь бредешь и смотришь сентябрем,
     Хоть там княжна лепечет: "Как он мил!"
     А для того и силится хвалить,
     Чтоб свой порок в Ч**** извинить!..
     Подалее на креслах там другой;
     Едва сидит согбенный сын земли;
     Он как знаток глядит в лорнет двойной;
     Власы его в серебряной пыли.
     Он одарен восточною душой,
     Коль душу в нем в сто лет найти могли.
     Но я клянусь (пусть кончив -- буду прах),
     Она тонка, когда в его ногах.
     И что ж? -- он прав, он прав, друзья мои.
     Глупец, кто жил, чтоб на диете быть;
     Умен, кто отдал дни свои любви;
     И этот муж копил: чтобы любить.
     Замен души он находил в крови.
     Но тот блажен, кто может говорить,
     Что он вкушал до капли мед земной,
     Что он любил и телом и душой!..
     И я любил! -- опять к своим страстям!
     Брось, брось свои безумные мечты!
     Пора склонить внимание на дам,
     На этих кандидатов красоты,
     На их наряд -- как описать все вам?

     В наряде их нет милой простоты:
     Все так высоко, так взгромождено,
     Как бурею на них нанесено.
     Приметна спесь в их пошлой болтовне,
     Уста всегда сказать готовы: нет.
     И холодны они, как при луне
     Нам кажется прабабушки портрет;
     Когда гляжу, то, право, жалко мне,
     Что вкус такой имеет модный свет.
     Ведь думают тенетом лент, кисеи,
     Как зайчиков, поймать моих друзей.
     Сидел я раз случайно под окном,

     И вдруг головка вышла из окна,
     Иезавита и в чепчике простом-
     Но как божественна была она.
     Уста и взор -- стыжусь! в уме моем
     Головка та ничем не изгнана;
     Как некий сон младенческих ночей
     Или как песня матери моей.
     И сколько лет уже прошло с тех пор!..
     О, верьте мне, красавицы Москвы,
     Блистательный ваш головной убор
     Вскружить не в силах нашей головы.
     Все платья, шляпы, букли ваши вздор.
     Такой же вздор, какой твердите вы,
     Когда идете здесь толпой комет,
     А маменьки бегут за вами вслед.
     Но для чего кометами я вас

     Назвал, глупец тупейший то поймет
     И сам Башуцкой объяснит тотчас.

     Комета за собою хвост влечет;

     И это всеми признано у нас,
     Хотя -- что в нем, никто не разберет:
     За вами ж хвост оставленных мужьев,
     Вздыхателей и бедных женихов!
     О женихи! о бедный Мосолов;
     Как не вздохнуть, когда тебя найду,
     Педантика, из рода петушков,
     Средь юных дев как будто бы в чаду;
     Хотя и держишься размеру слов,
     Но ты согласен на свою беду,
     Что лучше все не думав говорить,
     Чем глупо думать и глупей судить.
     Он чванится, что точно русский он;
     Но если бы таков был весь народ,
     То я бы из Руси пустился вон.
     И то сказать, чудесный патриот;
     Лишь своему языку обучен,
     Он этим край родной не выдает:
     А то б узнали всей земли концы,
     Что есть у нас подобные глупцы.


ПЕСНЬ БАРДА
     Я долго был в чужой стране,
     Дружин Днепра седой певец,
     И вдруг пришло на мысли мне
     К ним возвратиться наконец.
     Пришел -- с гуслями за спиной --
     Былую песню заиграл...
     Напрасно! -- князь земли родной
     Приказу ханскому внимал...
     В пустыни, где являлся враг,
     Понес я старую главу,
     И попирал мой каждый шаг
     Окровавленную траву.
     Сходились к брошенным костям
     Толпы зверей и птиц лесных,
     Затем что больше было там
     Число убитых, чем живых.
     Кто мог бы песню спеть одну?
     Отчаянным движеньем рук
     Задев дрожащую струну,
     Случалось, исторгал я звук;
     Но умирал так скоро он!
     И если б слышал сын цепей,
     То гибнущей свободы стон
     Не тронул бы его ушей.
     IV
     Вдруг кто-то у меня спросил:
     "Зачем я часто слезы лью,
     Где человек так вольно жил?
     О ком бренчу, о ком пою?"
     Пронзила эта речь меня --
     Надежд пропал последний рой,
     На землю гусли бросил я
     И молча раздавил ногой.


     10 ИЮЛЯ. (1830)
     Опять вы, гордые, восстали
     За независимость страны,
     И снова перед вами пали
     Самодержавия сыны,
     И снова знамя вольности кровавой
     Явилося, победы мрачный знак,
     Оно любимо было прежде славой:
     Суворов был его сильнейший враг.


К СУ...
     нищий
     Вблизи тебя до этих пор
     Я не слыхал в груди огня.
     Встречал ли твой прелестный взор
     Не билось сердце у меня.
     И что ж? -- разлуки первый звук
     Меня заставил трепетать;
     Нет, нет, он не предвестник мук;
     Я не люблю -- зачем скрывать!
     Однако же хоть день, хоть час
     Еще желал бы здесь пробыть,
     Чтоб блеском этих чудных глаз
     Души тревоги усмирить"


БЛАГОДАРЮ!
     Благодарю!., вчера мое признанье
     И стих мой ты без смеха приняла;
     Хоть ты страстей моих не поняла,
     Но за твое притворное вниманье
     Благодарю!
     В другом краю ты некогда пленяла,
     Твой чудный взор и острота речей
     Останутся навек в душе моей,
     Но не хочу, чтобы ты мне сказала:
     Благодарю!
     Я б не желал умножить в цвете жизни
     Печальную толпу твоих рабов
     И от тебя услышать, вместо слов
     Язвительной, жестокой укоризны:
     Благодарю!
     О, пусть холодность мне твой взор укажет,
     Пусть он убьет надежды и мечты
     И все, что в сердце возродила ты;
     Душа моя тебе тогда лишь скажет:
     Благодарю!
     У врат обители святой
     Стоял просящий подаянья,
     Бедняк иссохший, чуть живой
     От глада, жажды и страданья.
     Куска лишь хлеба он просил,
     И взор являл живую муку,
     И кто-то камень положил
     В его протянутую руку.
     Так я молил твоей любви
     С слезами горькими, с тоскою;
     Так чувства лучшие мои
     Обмануты навек тобою!


К.
     Не говори: я трус, глупец!..
     О! если так меня терзало
     Сей жизни мрачное начало,
     Какой же должен быть конец?.


ЧУМА В САРАТОВЕ
     Чума явилась в наш предел;
     Хоть страхом сердце стеснено,
     Из миллиона мертвых тел
     Мне будет дорого одно.
     Его земле не отдадут,
     И крест его не осенит;
     И пламень, где его сожгут,
     Навек мне сердце охладит.
     Никто не прикоснется к ней,
     Чтоб облегчить последний миг;
     Уста, волшебницы очей,
     Не приманят к себе других;
     Лобзая их, я б был счастлив,
     Когда б в себя яд смерти впил,
     Затем что, сластость их испив,
     Я деву некогда забыл.
     Плачь! плачь! Израиля народ,
     Ты потерял звезду свою;
     Она вторично не взойдет --

     И будет мрак в земном краю;
     По крайней мере есть один,
     Который все с ней потерял;
     Без дум, без чувств среди долин
     Он тень следов ее искал!..


     30 И Ю Л Я. -- (П А Р И Ж) 18 8 О Г О Д А
     Ты мог быть лучшим королем,
     Ты не хотел. Ты полагал
     Народ унизить под ярмом.
     Но ты французов не узнал!
     Есть суд земной и для царей.
     Провозгласил он твой конец;
     С дрожащей головы твоей
     Ты в бегстве уронил венец.
     И загорелся страшный бой;
     И знамя вольности, как дух,
     Идет пред гордою толпой.
     И звук один наполнил слух;
     И брызнула в Париже кровь.
     О! чем заплотишь ты, тиран,
     За эту праведную кровь,
     За кровь людей, за кровь граждан,
     Когда последняя труба
     Разрежет звуком синий свод;
     Когда откроются гроба
     И прах свой прежний вид возьмет;
     Когда появятся весы
     И их подымет судия...
     Не встанут у тебя власы?
     Не задрожит рука твоя?..
     Глупец! что будешь ты в тот день,
     Коль ныне стыд уж над тобой?
     Предмет насмешек ада, тень,
     Призрак, обманутый судьбой!
     Бессмертной раною убит,
     Ты обернешь молящий взгляд,
     И строй кровавый закричит:
     Он виноват! он виноват!


СТАНСЫ
     Взгляни, как мой спокоен взор,
     Хотя звезда судьбы моей
     Померкнула с давнишних пор
     И с нею думы светлых дней.
     Слеза, которая не раз
     Рвалась блеснуть перед тобой,
     Уж не придет, как этот час,
     На смех подосланный судьбой.
     Смеялась надо мною ты,
     И я презреньем отвечал --
     С тех пор сердечной пустоты
     Я уж ничем не заменял.
     Ничто не сблизит больше нас,
     Ничто мне не отдаст покой...
     Хоть в сердце шепчет чудный глас:
     Я не могу любить другой.
     Я жертвовал другим страстям,
     Но если первые мечты
     Служить не могут снова нам --
     То чем же их заменишь ты?..
     Чем успокоишь жизнь мою,
     Когда уж обратила в прах
     Мои надежды в сем краю,
     А может быть, и в небесах?..


ЧУМА
     (Отрывок)
     Два человека в этот страшный год,
     Когда всех занимала смерть одна,
     Хранили чувство дружбы. Жизнь их, род,
     Незнания хранила тишина.
     Толпами гиб отчаянный народ,
     Вкруг них валялись трупы -- и страна
     Веселья -- стала гроб -- ив эти дни
     Без страха обнималися они!..
     Один был юн годами и душой,
     Имел блистающий и быстрый взор,
     Играла кровь в щеках его порой,
     В движениях и в мыслях он был скор
     И мужествен с лица. Но он с тоской
     И ужасом глядел на гладный мор,
     Молился, плакал он и день и ночь,
     Отталкивал и сон и пищу прочь!
     Другой узнал, казалось, жизни зло;
     И разорвал свои надежды сам.
     Высокое и бледное чело
     Являло наблюдательным очам,
     Что сердце много мук перенесло
     И было прежде отдано страстям.
     Но, несмотря на мрачный сей удел,
     И он как бы невольно жить хотел.
     Безмолвствуя, на друга он взирал,
     И в жилах останавливалась кровь;
     Он вздрагивал, садился. Он вставал,
     Ходил, бледнел и вдруг садился вновь,
     Ломал в безумье руки -- но молчал.
     Он подавлял в груди своей любовь
     И сердца беспокойный вещий глас,
     Что скоро бьет пеизбежимый час!
     И час пробил! его нежнейший друг
     Стал медленно слабеть. Хоть говорить
     Не мог уж юноша, его недуг
     Не отнимал еще надежду жить;
     Казалось, судрожным движеньем рук
     Старался он кончину удалить.
     Но вот утих... взор ясный поднял он,
     Закрыл -- хотя б один последний стон!
     Как сумасшедший, руки сжав крестом,
     Стоял его товарищ. Он хотел
     Смеяться... и с открытым ртом
     Остался -- взгляд его оцепенел.
     Пришли к ним люди: зацепив крючком
     Холодный труп, к высокой груде тел
     Они без сожаленья повлекли,
     И подложили бревен, и зажгли...


     * *
     Нередко люди и бранили
     И мучили меня за то,
     Что часто им прощал я то,
     Чего б они мне не простили.
     И начал рок меня томить.
     Карал безвинно и за дело --
     От сердца чувство отлетело,
     И я не мог ему простить.
     Я снова меж людей явился
     С холодным, сумрачным челом;
     Но взгляд, куда б ни обратился,
     Встречался с радостным лицом!


РОМАНС
     В те дни, когда уж нет надежд,
     А есть одно воспоминанье,
     Веселье чуждо наших вежд,
     И легче на груди страданье.


ОТРЫВОК
     Приметив юной девы грудь,
     Судьбой случайной, как-нибудь,
     Иль взор, исполненный огнем,
     Недвижно сердце было в нем,
     Как сокол, на скале морской
     Сидящий позднею порой,
     Хоть недалеко и блестят
     (Седой пустыни вод наряд)
     Ветрила бедных челноков,
     Движенье дальних облаков
     Следит его прилежный глаз.
     И так проходит скучный час!
     Он знает: эти челноки,
     Что гонят мимо ветерки,
     Не для него сюда плывут,

     Они блеснут, они пройдут!..


БАЛЛАДА
     (Из Байрона)
     Берегись! берегись! над бургосским путем
     Сидит один черный монах;
     Он бормочет молитву во мраке ночном,
     Панихиду о прошлых годах.
     Когда мавр пришел в наш родимый дол,
     Оскверняючи церкви порог,
     Он без дальних слов выгнал всех чернецов;
     Одного только выгнать не мог.
     Для добра или зла (я слыхал не один,
     И не мне бы о том говорить),
     Когда возвратился тех мест господин,
     Он никак не хотел уходить.
     Хоть никто не видал, как по замку блуждал
     Монах, но зачем возражать?
     Ибо слышал не раз я старинный рассказ,
     Который страшусь повторять.
     Рождался ли сын, он рыдал в тишине,
     Когда ж прекратился сей род,
     Он по звучным полам при бледной луне
     Бродил и взад и вперед.


НОЧЬ
     Один я в тишине ночной;
     Свеча сгоревшая трещит,
     Перо в тетрадке записной
     Головку женскую чертит:
     Воспоминанье о былом,
     Как тень, в кровавой пелене,
     Спешит указывать перстом
     На то, что было мило мне.
     Слова, которые могли
     Меня тревожить в те года,
     Пылают предо мной вдали,
     Хоть мной забыты навсегда.
     И там скелеты прошлых лет
     Стоят унылою толпой;
     Меж ними есть один скелет --
     Он обладал моей душой.
     Как мог я не любить тот взор?
     Презренья женского кинжал
     Меня пронзил... но нет -- с тех пор
     Я все любил -- я все страдал.
     Сей взор невыносимый, он
     Бежит за мною, как призрак;
     И я до гроба осужден
     Другого не любить никак.
     О! я завидую другим!
     В кругу семейственном, в тиши,
     Смеяться просто можно им
     И веселиться от души.
     Мой смех тяжел мне как свинец:
     Он плод сердечной пустоты...
     О боже! вот что, наконец,
     Я вижу, мне готовил ты.
     Возможно ль! первую любовь
     Такою горечью облить;
     Притворством взволновав мне кровь,
     Хотеть насмешкой остудить?
     Желал я на другой предмет
     Излить огонь страстей своих.
     Но память, слезы первых лет!
     Кто устоит противу них?
     Корда к тебе молвы рассказ
     Мое названье принесет
     И моего рожденья час
     Перед полмиром проклянет,
     Когда мне пищей станет кровь
     И буду жить среди людей,
     Ничью не радуя любовь
     И злобы не боясь ничьей:
     Тогда раскаянья кинжал
     Пронзит тебя; и вспомнишь ты,
     Что при п