кой искусственного жемчуга,  толстая  Катька  с мясистым  четырехугольным
лицом и низким  лбом  - она тоже декольтирована, но кожа  у нее красная и  в
пупырышках;  новенькая Нина,  курносая и неуклюжая, в платье цвета  зеленого
попугая;  другая  Манька  -  Манька  Большая или  Манька  Крокодил,  как  ее
называют, и - последней - Сонька Руль, еврейка, с  некрасивым темным лицом и
чрезвычайно большим  носом, за  который  она  и  получила свою  кличку, но с
такими прекрасными большими глазами,  одновременно  кроткими  и  печальными,
горящими и влажными, какие среди женщин  всего земного  шара бывают только у
евреек.
     VI
     Пожилой гость в  форме  благотворительного ведомства вошел  медленными,
нерешительными шагами, наклоняясь при каждом шаге  немного корпусом вперед и
потирая кругообразными движениями свои ладони, точно  умывая их. Так как все
женщины торжественно молчали,  точно не замечая его, то  он  пересек  залу и
опустился на стул рядом  с Любой, которая  согласно этикету только подобрала
немного  юбку, сохраняя рассеянный и независимый .вид девицы  из порядочного
дома.
     - Здравствуйте, барышня-, - сказал он.
     - Здравствуйте, - отрывисто ответила Люба.
     - Как вы поживаете?
     - Спасибо, благодарю вас. Угостите покурить.
     - Извините - некурящий.
     -  Вот так-так.  Мужчина и  вдруг не курит. Ну  так угостите  лафитом с
лимонадом. Ужас как люблю лафит с лимонадом.
     Он промолчал.
     - У, какой скупой, папашка! Вы где это служите? Вы - чиновники?
     - Нет, я учитель. Учу немецкому языку.
     - А я вас где-то видела, папочка. Ваша физиономия мне  знакома. Где я с
вами встречалась?
     - Ну уж не знаю, право. На улице разве.
     -  Л1ожет быть,  и на  улице... Вы хотя бы  апельсином угостили.  Можно
спросить апельсин?
     Он опять  замолчал, озираясь кругом. Лицо у него заблестело, и прыщи на
лбу  стали  красными.  Он   медленно  оценивал  всех  женщин,  выбирая  себе
подходящую  и в то же время стесняясь  своим молчанием. Говорить было совсем
не о  чем;  кроме  того, равнодушная назойливость Любы  раздражала его.  Ему
нравилась своим  большим  коровьим телом  толстая  Катя,  но, должно быть, -
решал он в уме, -  она очень холодна в любви,  как все полные женщины,  и  к
тому же некрасива лицом. Возбуждала его также и Вера своим видом мальчишки и
крепкими  ляжками,  плотно  охваченными  белым трико, и  Беленькая Маня, так
похожая  на  невинную  гимназистку, и  Женя  со  своим энергичным,  смуглым,
красивым лицом. Одну минуту он совсем уж было остановился на Жене, но только
дернулся на  стуле и не решился: по ее развязному, недоступному и небрежному
виду и по тому, как она  искренно не обращала  на него никакого внимания, он
догадывался,  что она  -  самая  избалованная  среди всех  девиц  заведения,
привыкшая, чтобы на  нее посетители шире тратились, чем на других. А педагог
был  человек  расчетливый,  обремененный  большим семейством  и  истощенной,
исковерканной его  мужской требовательностью  женой,  страдавшей  множеством
женских  болезней. Преподавая в женской гимназии и в институте, он постоянно
жил в  каком-то  тайном сладострастном  бреду, и  только  немецкая выдержка,
скупость  и  трусость  помогали ему  держать в узде  свою вечно возбужденную
похоть. Но  раза  два-три в  год  он  с невероятными лишениями выкраивал  из
своего нищенского  бюджета пять или  десять рублей, отказывая себе в любимой
вечерней кружке пива и выгадывая на конках,  для чего ему приходилось делать
громадные концы по городу  пешком. Эти деньги он отделял на  женщин и тратил
'их медленно,  со  вкусом,  стараясь как можно  более  продлить  и удешевить
наслаждение.  И  за свои деньги он хотел очень  многого, почти невозможного:
его  -немецкая  сентиментальная  душа  смутно жаждала  невинности,  робости,
поэзии в  белокуром  образе  Гретхен, но,  как мужчина, он мечтал,  хотел  и
требовал, чтобы его ласки приводили женщину в восторг, и трепет, и в сладкое
изнеможение.
     Впрочем, того же самого добивались  все  мужчины -  даже самые лядащие,
уродливые, скрюченные и бессильные из них, - и древний опыт давно уже научил
женщин  имитировать голосом и  движениями  самую пылкую  страсть, сохраняя в
бурные минуты самое полнейшее хладнокровие.
     - Хоть по крайности закажите  музыкантам сыграть полечку. Пусть барышни
потанцуют, - попросила ворчливо Люба.
     Это было ему с руки.  Под музыку,  среди толкотни танцев,  было гораздо
удобнее решиться встать, увести из залы одну из девиц, чем сделать это среди
общего молчания и чопорной неподвижности.
     - А сколько это стоит? - спросил он осторожно.
     - Кадриль - полтинник, а такие танцы - тридцать копеек. Так можно?
     -  Ну что ж...  пожалуйста... Мне не жаль...-согласился он, притворяясь
щедрым.-Кому здесь сказать?
     - А вон, музыкантам.
     -  Отчего  же...  я  с удовольствием... Господин  музыкант, пожалуйста,
что-нибудь из легких танцев, - сказал он, кладя серебро на фортепиано.
     - Что прикажете? - спросил Исай Саввнч, пряча деньги в карман. - Вальс,
польку, польку-мазурку?
     - Ну... что-нибудь такое...
     - Вальс, вальс!  -  закричала с своего места Вера, большая любительница
танцевать.
     - Нет, польку!.. Вальс!.. Венгерку!.. Вальс! - потребовали другие.
     -  Пускай  играют  польку,-решила капризным  тоном  Люба.-Исай  Саввич,
сыграйте, пожалуйста, полечку. Это мой муж,  и он  для  меня  заказывает,  -
прибавила она, обнимая за шею педагога. - Правда, папочка?
     Но он высвободился из-под ее  руки, втянув в себя голову, как черепаха,
и она без  всякой обиды пошла танцевать с Нюрой. Кружились и еще три пары. В
танцах все  девицы  старались держать талию как можно прямее,  а голову  как
можно неподвижнее,  с  полным безучастием  на лицах, что составляло одно  из
условий  хорошего  тона  заведения.  Под  шумок  учитель  подошел  к  Маньке
Маленькой.
     - Пойдемте? - сказал он, подставляя руку калачиком.
     - Поедемте, - ответила она смеясь.
     Она привела его в свою комнату,  убранную со всей кокетливостью спальни
публичного дома средней руки:
     комод,  покрытый вязаной  скатертью, и  на нем зеркало,  букет бумажных
цветов,  несколько пустых бонбоньерок,  пудреница, выцветшая фотографическая
карточка  белобрысого молодого человека с  гордо-изумленным лицом, несколько
визитных карточек; над  кроватью,  покрытой пикейным розовым одеялом,  вдоль
стены  прибит ковер  с изображением турецкого  султана, нежащегося  в  своем
гареме, с  кальяном во рту;  на стенах еще несколько  фотографий франтоватых
мужчин  лакейского  и актерского  типа;  розовый  фонарь,  свешивающийся  на
цепочках с потолка; круглый  стол под ковровой скатертью три  венских стула,
эмалированный таз и такой же кувшин в углу на табуретке, за кроватью.
     - Угости,  милочка, лафитом  с лимонадом, -  попросила, по  заведенному
обычаю, Манька Маленькая, расстегивая корсаж.
     - Потом, - сурово ответил педагог.- Это от Тебя самой будет зависеть. И
потом: какой же здесь у вас может быть лафит? Бурда какая-нибудь.
     -  У  нас  хороший  лафит, -обидчиво  возразила девушка.  -  Два  рубля
бутылка. Но если ты такой скупой, купи хоть пива. Хорошо?
     - Ну, пива, это можно.
     - А мне лимонаду и апельсинов. Да?
     - Лимонаду бутылку -  да, а апельсинов - нет. Потом, может быть; я тебя
даже и шампанским угощу, все от тебя будет зависеть. Если постараешься.
     - Так я спрошу, папашка, четыре бутылки пива  и две лимонаду? Да? И для
меня хоть плиточку шоколаду. Хорошо? Да?
     - Две бутылки пива, бутылку лимонаду и больше ничего. Я не люблю, когда
со мной торгуются. Если надо, я сам потребую.
     -- А можно мне одну подругу пригласить?
     - Нет  уж, пожалуйста, без всяких подруг.  Манька высунулась из двери в
коридор и крикнула звонко:
     - Экономочка! Две бутылки пива и для меня бутылку лимонаду.
     Пришел  Симеон  с подносом  и стал  с привычной  быстротой откупоривать
бутылки. Следом за ним пришла экономка Зося.
     - Ну вот, как хорошо устроились. С законным браком! - поздравила она.
     -  Папаша,  угости  экономочку пивом,  - попросила Манька.  -  Кушайте,
экономочка.
     - Ну, в таком случае за ваше здоровье, господин.  .Что-то лицо мне ваше
точно знакомо?
     Немец, пил пиво, обсасывая и облизывая усы, и нетерпеливо ожидал, когда
уйдет экономка. Но она, поставив свой стакан и поблагодарив, сказала:
     - Позвольте, господин, получить с вас деньги. За пиво, сколько следует,
и за время. Это и для вас лучше и для нас удобнее.
     Требование  денег покоробило  учителя, потому что  совершенно разрушало
сентиментальную часть его намерений. Он рассердился:
     - Что  это, в самом  деле, за  хамство! Кажется,  я бежать не собираюсь
отсюда. И потом разве вы не умеете разбирать людей? Видите, что к вам пришел
человек порядочный, в форме, а не  какой-нибудь босяк.  Что за  назойливость
такая!
     Экономка немного сдалась.
     -  Да  вы не обижайтесь, господин. Конечно, за визит  вы  сами  барышне
отдадите.  Я думаю, не обидите, она  у  нас девочка  славная. А уж за пиво и
лимонад потрудитесь  заплатить.  Мне тоже хозяйке надо  отчет  отдавать. Две
бутылки пива, по пятидесяти-рубль и лимонад тридцать - рубль тридцать.
     - Господи, бутылка  пива  пятьдесят копеек! - возмутился немец.-Да я  в
любой портерной достану его за двенадцать копеек.
     - Ну и идите в портерную, если там дешевле, - обиделась Зося.-А если вы
пришли  в  приличное заведение,  то это уже  казенная цена  -  полтинник. Мы
ничего лишнего не берем. Вот так-то лучше. Двадцать копеек вам сдачи?
     - Да,  непременно сдачи, -  твердо подчеркнул  учитель. -  И прошу вас,
чтобы больше никто не входил.
     -  Нет,  нет,  нет,  что  вы,  -   засуетилась  около,  двери  Зося.  -
Располагайтесь, как вам будет угодно, в  полное свое удовольствие. Приятного
вам аппетита.
     Манька  заперла  за  нею  дверь  на крючок и села немцу на одно колено,
обняв его голой рукой.
     - Ты давно здесь? - спросил он, прихлебывая пиво. Он чувствовал смутно,
что  то подражание любви, которое сейчас должно произойти, требует какого-то
душевного сближения, более интимного знакомства, и поэтому, несмотря на свое
нетерпение, начал обычный
     разговор, который ведется почти всеми мужчинами наедине с проститутками
и  который  заставляет  их  лгать  почти  механически,  лгать без огорчения,
увлечения или злобы, по одному престарому трафарету.
     - Недавно, всего третий месяц.
     - А сколько тебе лет?
     - Шестнадцать,-соврала Маленькая Манька, убавив себе пять лет.
     - О, такая молоденькая! -  удивился  немец и стал, нагнувшись и кряхтя,
снимать сапоги. - Как же ты сюда попала?
     - А меня один офицер лишил невинности там... у себя на родине. А мамаша
у меня  ужас  какая строгая. Если бы  она узнала,  она  бы меня собственными
руками задушила. Ну вот я и убежала из дому и поступила сюда...
     - А офицера-то ты любила, который первый-то?
     - Коли не любила  бы, то  не  пошла  бы  к  нему.  Он, подлец, жениться
обещал, а потом добился, чего ему нужно, и бросил.
     - Что же, тебе стыдно было в первый раз?
     -  - Конечно,  что стыдно... Ты как,  папашка, любишь со.светом или без
света? Я фонарь немножко притушу. Хорошо?
     - А что же, ты здесь не скучаешь? Как тебя зовут?
     -  Маней.  Понятно, что  скучаю.  Какая наша жизнь! Немец поцеловал  ее
крепко в губы и опять спросил:
     - А мужчин ты любишь? Бывают мужчины, которые тебе  приятны? Доставляют
удовольствие?
     - Как не бывать, - засмеялась Манька. - Я особенно люблю вот таких, как
ты, симпатичных, толстеньких.
     - Любишь? А? Отчего любишь?
     -  Да  уж так  люблю.  Вы тоже симпатичный.  Немец  соображал несколько
секунд, задумчиво отхлебывая пиво. Потом сказал то, что почти каждый мужчина
говорит  проститутке  в  эти минуты, предшествующие случайному обладанию  ее
телом:
     -  Ты знаешь, Марихен,  ты мне тоже очень нравишься. Я  бы  охотно взял
тебя на содержание.
     - Вы женат,-возразила она, притрагиваясь к его кольцу.
     - Да,  но,  понимаешь,  я  не  живу с  женой, она нездорова,  не  может
исполнять супружеских обязанностей.
     - Бедная'  Если  бы она  узнала,  куда ты,  папашка,  ходишь,  она  бы,
наверно, плакала.
     - Оставим  это.  Так  знаешь,  Мари,  я  себе все время  ищу вот  такую
девочку, как ты, такую  скромную  -и хорошенькую. Я человек состоятельный, я
бы тебе  нашел квартиру со столом, с отоплением,  с освещением. И на булавки
сорок рублей в месяц. Ты бы пошла?
     - Отчего не пойти, пошла бы. Он поцеловал ее взасос, но тайное опасение
быстро проскользнуло в его трусливом сердце.
     - А ты здорова? - спросил он враждебным, вздрагивающим голосом.
     - Ну да, здорова. У нас каждую субботу докторский осмотр.
     Через пять минут  она  ушла от него, пряча на ходу в чулок заработанные
деньги, на которые,  как на первый  почин,  она предварительно поплевала, по
суеверному обычаю. Ни о  содержании, ни о симпатичности не было больше речи.
Немец остался недоволен холодностью Маньки и велел позвать к себе экономку.
     -  Экономочка, вас мой муж к себе требует! - сказала Маня, войдя в залу
и поправляя волосы перед зеркалом.
     Зося ушла, потом  вернулась и вызвала в коридор Пашу. Потом вернулась в
залу уже одна.
     - Ты что это, Манька Маленькая, не  угодила своему кавалеру?.- спросила
она  со  смехом. -  Жалуется на  тебя: "Это, говорит,  не женщина, а  бревно
какое-то деревянное, кусок леду". Я ему Пашку послала.
     -  Э,  противный какой! -  сморщилась  Манька  и  отплюнулась.-Лезет  с
разговорами.  Спрашивает:  ты чувствуешь, когда  я  тебя  целую?  Чувствуешь
приятное волнение? Старый пес. На содержание, говорит, возьму.
     - Все они это говорят,-заметила равнодушно Зоя.
     Но Женя, которая с утра была в злом настроении, вдруг вспыхнула.
     -  Ах он, хам этакий, хамло  несчастное! - воскликнула она, покраснев и
энергично упершись руками в бока.-Да я бы взяла  его,  поганца  старого,  за
ухо, да подвела  бы  к зеркалу и  показала  бы ему его  гнусную морду.  Что?
Хорош? А как  ты  еще  будешь лучше, когда  у тебя слюни  изо рта потекут, и
глаза  перекосишь,  и начнешь ты  захлебываться  и  хрипеть, и  сопеть прямо
женщине в лицо. И ты хочешь за свой проклятый рубль, чтобы я перед  тобой  в
лепешку растрепалась и чтобы от  твоей мерзкой  любви у  меня глаза  на  лоб
полезли? Да по морде бы его, подлеца, по морде! До крови!
     -  О, Женя! Перестань же! Пфуй! -  остановила ее  возмущенная ее грубым
тоном щепетильная Эмма Эдуардовна.
     - Не перестану! - резко оборвала она. Но сама замолчала и гневно отошла
прочь с раздувающимися ноздрями и с огнем в потемневших красивых глазах.
     VII
     Зал   понемногу   наполнялся.    Пришел   давно   знакомый   всей   Яме
Ванька-Встанька - высокий, худой, красноносый седой старик, в форме  лесного
кондуктора,  в  высоких сапогах,  с  деревянным  аршином, всегда торчащим из
бокового кармана.  Целые дни и вечера проводил он завсегдатаем в  бильярдной
при трактире, вечно вполпьяна, рассыпая свои шуточки,  рифмы и приговорочки,
фамильярничая  со  швейцаром,  с экономками  и  девушками.  В  домах  к нему
относились   все-   от   хозяйки   до  горничных  -  с   небрежной,  немного
презрительной, но без злобы, насмешечкой.  Иногда он бывал и не  без пользы:
передавал  записочки от  девиц  их  любовникам, мог  сбегать  на рынок или в
аптеку.  Нередко  благодаря  своему  развязно  привешенному  языку  и  давно
угасшему самолюбию втирался  в  чужую компанию  и увеличивал  ее  расходы, а
деньги, взятые при этом 'взаймы, он не уносил на сторону, а тут же тратил на
женщин-разве-разве оставлял себе мелочь  .на папиросы. И его  добродушно, по
привычке, терпели.
     - Вот и  Ванька-Встанька  пришел,-доложила Нюра,  когда он,  уже  успев
поздороваться дружески за  ручку со швейцаром Симеоном, остановился в дверях
залы,  длинный,  в  форменной  фуражке,  лихо  сбитой  набекрень.  -  Ну-ка,
Ванька-Встанька, валяй!
     - Имею честь  представиться, -  тотчас же закривлялся  Ванька-Встанька,
по-военному  прикладывая  руку  к  козырьку, -  тайный  почетный  посетитель
местных  благоугодных  заведений,  князь   Бутылкин,  граф  Наливкин,  барон
Тпрутинкевич-Фьютинковский.   Господину  Бетховену!  Господину   Шопену!   -
поздоровался он с музыкантами. - Сыграйте мне что-нибудь из оперы "Храбрый и
славный генерал Аниоимов, или Суматоха в  колидоре". Политической экономочке
Зосе мое  почтение. А-га! Только  на  пасху целуетесь? Запишем-с. У-ти,  моя
Тамалочка, мусисюпинькая ти моя!
     Так, с шутками  и со щипками, он  обошел всех девиц  и, наконец, уселся
рядом  с  толстой Катей, которая  положила  ему на  ногу свою  толстую ногу,
оперлась о свое  колено локтем, а на ладонь положила подбородок я равнодушно
и пристально стала смотреть, как землемер крутил себе папиросу.
     - И как тебе не надоест, Ванька-Встанька?  Всегда ты вертишь свою козью
ногу.
     Ванька-Встанька сейчас же задвигал бровями  и кожей черепа  и заговорил
стихами:
     Папироска, друг  мои тайный,  Как  тебя мне не  любить? Не  по  прихоти
случайной Стали все тебя курить.
     - Ванька-Встанька, а  ведь  ты  скоро подохнешь, -  сказала  равнодушно
Катька.
     - И очень просто.
     -  Ванька-Встанька,  скажи  еще  что-нибудь посмешнее  стихами,-просила
Верка.
     И он сейчас же, послушно, встав в смешную, позу, начал декламировать:
     Много звезд  на небе ясном,  Но их счесть  никак нельзя, Ветер  шепчет,
будто можно, А совсем никак нельзя. Расцветают лопухи, Поют птицы петухи.
     Балагуря  таким образом,  Ванька-Встанька просиживал в  залах заведения
целые вечера и ночи. И  по  какому-то странному  душевному сочувствию девицы
считали его почти своим;  иногда оказывали ему маленькие временные  услуги и
даже покупали ему на свой счет пиво и водку.
     Через  некоторое время после Ваньки-Встаньки ввалилась большая компания
парикмахеров, которые в этот  день были свободны от  работ. Они были  шумны,
веселы,  но  даже и  здесь, в публичном  доме,  не прекращали своих мелочных
счетов и разговоров об открытых  и  закрытых  бенефисах, о хозяевах, о женах
хозяев.  Все  это были  люди  в достаточной  степени  развращенные, лгуны, с
большими надеждами на будущее, вроде, например, поступления, на содержание к
какой-нибудь  графине. Они хотели как можно  шире использовать свой довольно
тяжелый заработок и потому решили сделать ревизию положительно во всех домах
Ямы,  только к Треппелю не решились зайти, так как там было слишком для  них
шикарно. Но у Анны Марковны они сейчас же заказали  себе  кадриль  и плясали
-ее,-  особенно пятую  фигуру, где кавалеры выделывают соло, совершенно  как
настоящие  парижане,  даже  заложив  большие пальцы  в  проймы  жилетов.  Но
остаться с девицами они не захотели, а обещали прийти потом,  когда закончат
всю ревизию публичных домов.
     И еще приходили и уходили какие-то  чиновники, курчавые молодые  люди в
лакированных  сапогах,  несколько  студентов,  несколько  офицеров,  которые
страшно  боялись уронить  свое достоинство в глазах  владетельницы  и гостей
публичного дома. Понемногу в зале создалась такая шумная, чадная обстановка,
что никто
     уже  там не чувствовал неловкости.  Пришел  постоянный гость,  любовник
Соньки Руль, который приходил  почти  ежедневно и целыми  часами сидел около
своей возлюбленной, глядел на  нее томными восточными глазами, вздыхал, млел
и делал ей  сцены за то, что она  живет  в публичном доме, что грешит против
субботы,  что ест трефное мясо и что отбилась от семьи  и великой  еврейской
церкви.
     По обыкновению, - а  это  часто  случалось, - экономка Зося подходила к
нему под шумок и говорила, кривя губы:
     - Ну, что вы так сидите, господин? Зад себе греете? Шли бы заниматься с
девочкой. Оба они, еврей и  еврейка