в.
     "Отдай!.. -
     Повторял он глухо. -
     Не ноги ж тебе целовать!"

     Как будто без мысли и слуха
     Она принимала слова.
     Потом в разговорную очередь
     Спросила меня
     Сквозь жуть:
     "А вы, вероятно, к дочери?
     Присядьте...
     Сейчас доложу..."

     Теперь я отчетливо помню
     Тех дней роковое кольцо.
     Но было совсем не легко мне
     Увидеть ее лицо.
     Я понял -
     Случилось горе,
     И молча хотел помочь.
     "Убили...  Убили Борю...
     Оставьте!
     Уйдите прочь!
     Вы - жалкий и низкий трусишка.
     Он умер...
     А вы вот здесь..."

     Нет, это уж было слишком.
     Не всякий рожден перенесть.
     Как язвы, стыдясь оплеухи,
     Я Прону ответил так:
     "Сегодня они не в духе...
     Поедем-ка, Прон, в кабак..."

                 4

     Все лето провел я в охоте.
     Забыл ее имя и лик.
     Обиду мою
     На болоте
     Оплакал рыдальщик-кулик.

     Бедна наша родина кроткая
     В древесную цветень и сочь,
     И лето такое короткое,
     Как майская теплая ночь.
     Заря холодней и багровей.
     Туман припадает ниц.
     Уже в облетевшей дуброве
     Разносится звон синиц.
     Мой мельник вовсю улыбается,
     Какая-то веселость в нем.
     "Теперь мы, Сергуха, по зайцам
     За милую душу пальнем!"
     Я рад и охоте...
     Коль нечем
     Развеять тоску и сон.
     Сегодня ко мне под вечер,
     Как месяц, вкатился Прон.
     "Дружище!
     С великим счастьем!
     Настал ожидаемый час!
     Приветствую с новой властью!
     Теперь мы всех р-раз - и квас!
     Мы пашни берем и леса.
     В России теперь Советы
     И Ленин - старшой комиссар.
     Дружище!
     Вот это номер!
     Вот это почин так почин.
     Я с радости чуть не помер,
     А брат мой в штаны намочил.
     Едри ж твою в бабушку плюнуть!
     Гляди, голубарь, веселей!
     Я первый сейчас же коммуну
     Устрою в своем селе".

     У Прона был брат Лабутя,
     Мужик - что твой пятый туз:
     При всякой опасной минуте
     Хвальбишка и дьявольский трус.
     Таких вы, конечно, видали.
     Их рок болтовней наградил.
     Носил он две белых медали
     С японской войны на груди.
     И голосом хриплым и пьяным
     Тянул, заходя в кабак:
     "Прославленному под Ляояном
     Ссудите на четвертак..."
     Потом, насосавшись до дури,
     Взволнованно и горячо
     О сдавшемся Порт-Артуре
     Соседу слезил на плечо.
     "Голубчик! -
     Кричал он. -
     Петя!
     Мне больно...  Не думай, что пьян.
     Отвагу мою на свете
     Лишь знает один Ляоян".

     Такие всегда на примете.
     Живут, не мозоля рук.
     И вот он, конечно, в Совете,
     Медали запрятал в сундук.
     Но со тою же важной осанкой,
     Как некий седой ветеран,
     Хрипел под сивушной банкой
     Про Нерчинск и Турухан:
     "Да, братец!
     Мы горе видали,
     Но нас не запугивал страх..."
     . . . . . . . . . . . . . . . .
     Медали, медали, медали
     Звенели в его словах.
     Он Прону вытягивал нервы,
     И Прон материл не судом.
     Но все ж тот поехал первый
     Описывать снегинский дом.

     В захвате всегда есть скорость:
     - Даешь!  Разберем потом!
     Весь хутор забрали в волость
     С хозяйками и со скотом.

     А мельник...
     . . . . . . . . . . . . . . . .
     Мой старый мельник
     Хозяек привез к себе,
     Заставил меня, бездельник,
     В чужой ковыряться судьбе.
     И снова нахлынуло что-то...
     Тогда я вся ночь напролет
     Смотрел на скривленный заботой
     Красивый и чувственный рот.

     Я помню -
     Она говорила:
     "Простите...  Была не права...
     Я мужа безумно любила.
     Как вспомню... болит голова...
     Но вас
     Оскорбила случайно...
     Жестокость была мой суд...
     Была в том печальная тайна,
     Что страстью преступной зовут.
     Конечно,
     До этой осени
     Я знала б счастливую быль...
     Потом бы меня вы бросили,
     Как выпитую бутыль...
     Поэтому было не надо...
     Ни встреч... ни вобще продолжать...
     Тем более с старыми взглядами
     Могла я обидеть мать".

     Но я перевел на другое,
     Уставясь в ее глаза,
     И тело ее тугое
     Немного качнулось назад.
     "Скажите,
     Вам больно, Анна,
     За ваш хуторской разор?"
     Но как-то печально и странно
     Она опустила свой взор.
     . . . . . . . . . . . . . . . .
     "Смотрите...
     Уже светает.
     Заря как пожар на снегу...
     Мне что-то напоминает...
     Но что?..
     Я понять не могу...
     Ах!..  Да...
     Это было в детстве...
     Другой...  Не осенний рассвет...
     Мы с вами сидели вместе...
     Нам по шестнадцать лет..."

     Потом, оглядев меня нежно
     И лебедя выгнув рукой,
     Сказала как будто небрежно:
     "Ну, ладно...
     Пора на покой..."
     . . . . . . . . . . . . . . . .
     Под вечер они уехали.
     Куда?
     Я не знаю куда.
     В равнине, проложенной вехами,
     Дорогу найдешь без труда.

     Не помню тогдашних событий,
     Не знаю, что сделал Прон.
     Я быстро умчался в Питер
     Развеять тоску и сон.

                 4

     Суровые, грозные годы!
     Но разве всего описать?
     Слыхали дворцовые своды
     Солдатскую крепкую "мать".

     Эх, удаль!
     Цветение в далях!
     Недаром чумазый сброд
     Играл по дворам на роялях
     Коровам тамбовский фокстрот.
     За хлеб, за овес, за картошку
     Мужик залучил граммофон, -
     Слюнявя козлиную ножку,
     Танго себе слушает он.
     Сжимая от прибыли руки,
     Ругаясь на всякий налог,
     Он мыслит до дури о штуке,
     Катающейся между ног.
     Шли годы
     Размашисто, пылко...
     Удел хлебороба гас.
     Немало попрело в бутылках
     "Керенок" и "ходей" у нас.
     Фефела!  Кормилец!  Касатик!
     Владелец землей и скотом,
     За пару измызганных "катек"
     Он даст себя выдрать кнутом.

     Ну, ладно.
     Довольно стонов!
     Не нужно насмешек и слов!
     Сегодня про участь Прона
     Мне мельник прислал письмо:
     "Сергуха!  За милую душу!
     Привет тебе, братец!  Привет!
     Ты что-то опять в Криушу
     Не кажешься целых шесть лет!
     Утешь!
     Соберись, на милость!
     Прижваривай по весне!
     У нас здесь такое случилось,
     Чего не расскажешь в письме.
     Теперь стал спокой в народе,
     И буря пришла в угомон.
     Узнай, что в двадцатом годе
     Расстрелян Оглоблин Прон.

     Расея...
     Дуровая зыкь она.
     Хошь верь, хошь не верь ушам -
     Однажды отряд Деникина
     Нагрянул на криушан.
     Вот тут и пошла потеха...
     С потехи такой - околеть.
     Со скрежетом и со смехом
     Гульнула казацкая плеть.
     Тогда вот и чикнули Проню,
     Лабутя ж в солому залез
     И вылез,
     Лишь только кони
     Казацкие скрылись в лес.
     Теперь он по пьяной морде
     Еще не устал голосить:
     "Мне нужно бы красный орден
     За храбрость мою носить".
     Совсем прокатились тучи...
     И хоть мы живем не в раю,
     Ты все ж приезжай, голубчик,
     Утешить судьбину мою..."

                 *

     И вот я опять в дороге.
     Ночная июньская хмарь.
     Бегут говорливые дроги
     Ни шатко ни валко, как встарь.
     Дорога довольно хорошая,
     Равнинная тихая звень.
     Луна золотою порошею
     Осыпала даль деревень.
     Мелькают часовни, колодцы,
     Околицы и плетни.
     И сердце по-старому бьется,
     Как билось в далекие дни.

     Я снова на мельнице...
     Ельник
     Усыпан свечьми светляков.
     По-старому старый мельник
     Не может связать двух слов:
     "Голубчик!  Вот радость!  Сергуха!
     Озяб, чай?  Поди, продрог?
     Да ставь ты скорее, старуха,
     На стол самовар и пирог.
     Сергунь!  Золотой!  Послушай!
     . . . . . . . . . . . . . . . .
     И ты уж старик по годам...
     Сейчас я за милую душу
     Подарок тебе передам".
     "Подарок?"
     "Нет...
     Просто письмишко.
     Да ты не спеши, голубок!
     Почти что два месяца с лишком
     Я с почты его приволок".

     Вскрываю... читаю...  Конечно!
     Откуда же больше и ждать!
     И почерк такой беспечный,
     И лондонская печать.

     "Вы живы?..  Я очень рада...
     Я тоже, как вы, жива.
     Так часто мне снится ограда,
     Калитка и ваши слова.
     Теперь я от вас далеко...
     В России теперь апрель.
     И синею заволокой
     Покрыта береза и ель.
     Сейчас вот, когда бумаге
     Вверяю я грусть моих слов,
     Вы с мельником, может, на тяге
     Подслушиваете тетеревов.
     Я часто хожу на пристань
     И, то ли на радость, то ль в страх,
     Гляжу средь судов все пристальней
     На красный советский флаг.
     Теперь там достигли силы.
     Дорога моя ясна...
     Но вы мне по-прежнему милы,
     Как родина и как весна".
     . . . . . . . . . . . . . . . .

     Письмо как письмо.
     Беспричинно.
     Я в жисть бы таких не писал.

     По-прежнему с шубой овчинной
     Иду я на свой сеновал.
     Иду я разросшимся садом,
     Лицо задевает сирень.
     Так мил моим вспыхнувшим взглядам
     Погорбившийся плетень.
     Когда-то у той вон калитки
     Мне было шестнадцать лет.
     И девушка в белой накидке
     Сказала мне ласково:  "Нет!"

     Далекие милые были!..
     Тот образ во мне не угас.

     Мы все в эти годы любили,
     Но, значит,
     Любили и нас.

     Январь 1925
     Батум

---------------------------------------------------------------------------

Примечания

Журнал "Город и деревня", Москва, 1925, N5, 20 марта; N8, 1 мая (отрывки);
полностью - в газете "Бакинский рабочий", 1925, NN 95 и 96, 1 и 3 мая. В
поэме отразились впечатления от поездок в родное село Есенина,
Константиново, в летние месяцы 1917-1918 гг. По воспоминаниям сестер поэта,
прототипом Оглоблина Прона (и комиссара в "Сказке о пастушонке Пете"
частично послужил Молчалин Петр Яковлевич, рабочий коломенского завода
(Е.А. Есенина, Воспоминания); а прототипом Анны Снегиной была помещица
Л.И.Кашина, "молодая, интересная и образованная женщина", ей же Есенин
посвятил стихотворение "Зеленая прическа..." (А.А.Есенина, Воспоминания).

"липа" - подложный документ Прим. Сергея Есенина.) (вернуться к месту
сноски)

Воронский А.К.(1884-1943) - литературный критик, редактор журналов "Красная
новь" и "Прожектор", в которых часто печатался Есенин. (вернуться к месту
сноски)
---------------------------------------------------------------------------



                            Сергей Есенин

                           ПЕСНЬ О ВЕЛИКОМ ПОХОДЕ

               Эй вы, встречные,
               Поперечные!
               Тараканы, сверчки
               Запечные!
               Не народ, а дрохва
               Подбитая!
               Русь нечесаная,
               Русь немытая.
               Вы послушайте
               Новый вольный сказ,
               Новый вольный сказ
               Про житье у нас.
               Первый сказ о том,
               Что давно было.
               А второй - про то,
               Что сейчас всплыло.
               Для тебя я, Русь,
               Эти сказы спел,
               Потому что был
               И правдив и смел.
               Был мастак слагать
               Эти притчины,
               Не боясь ничьей
               Зуботычины.

                       *
               Ой, во городе
               Да во Ипатьеве
               При Петре было
               При императоре.
               Говорил слова
               Непутевый дьяк:
               "Уж и как у нас, ребята,
               Стал быть, царь дурак.
               Царь дурак-батрак
               Сопли жмет в кулак,
               Строит Питер-град
               На немецкий лад.
               Видно, делать ему
               Больше нечего,
               Принялся он Русь
               Онемечивать.
               Бреет он князьям
               Брады, усие, -
               Как не плакаться
               Тут над Русию?
               Не тужить тут как
               Над судьбиною?
               Непослушных он
               Бьет дубиною".

                       *

               Услыхал те слова
               Молодой стрелец.
               Хвать смутьянщика
               За тугой косец.
               "Ты иди, ползи,
               Не кочурься, брат.
               Я свезу тебя
               Прямо в Питер-град.
               Привезу к царю,
               Кайся, сукин кот!
               Кайся, сукин кот,
               Что смущал народ!"

                       *

               По Тверской-Ямской
               Под дугою вбряк
               С колокольцами
               Ехал бедный дьяк.
               На чертвертый день,
               О полдневых пор,
               Прикатил наш дьяк
               Ко царю во двор.
               Выходил тут царь
               С высока крыльца,
               Мах-дубинкою
               Подозвал стрельца.
               "Ты скажи, зачем
               Прикатил, стрелец?
               Аль с Москвы какой
               Потайной гонец?"
               "Не гонец я, царь,
               Не родня с Москвой.
               Я всего лишь есть
               Слуга верный твой.
               Я привез к тебе
               Бунтаря-дьяка.
               У него, знать, в жисть
               Не болят бока.
               В кабаке на весь
               На честной народ
               Он позорил, царь,
               Твой высокий род".
               "Ну, - сказал тут Петр, -
               Вылезай кось, вошь!"
               Космы дьяковы
               Поднялись, как рожь.
               У Петра с плеча
               Сорвался кулак...
               И навек задрал
               Лапти кверху дьяк.

               У Петра был двор,
               На дворе был кол,
               На колу - мочало.
               Это только, ребята,
               Начало.

                       *

               Ой, суров наш царь,
               Алексеич Петр.
               Он в единый дух
               Ведро пива пьет.
               Курит - дым идет
               На три сажени,
               Во немецких одеждах
               Разнаряженный.
               Возговорит наш царь
               Алексеич Петр:
               "Подойди ко мне,
               Дорогой Лефорт.
               Мастер славный ты:
               В Амстердаме был.
               Русский царь тебе,
               Как батрак, служил.
               Он учился там,
               Как топор держать.
               Ты езжай-кось, мастер,
               В Амстердам опять.
               Передай ты всем
               От Петра поклон.
               Да скажи, что сейчас
               В страшной доле он.
               В страшной доле я
               За родную Русь...
               Скоро смерть придет,
               Помирать боюсь.
               Помирать боюсь,
               Да и жить не рад:
               Кто ж теперь блюсти
               Будет Питер-град?
               Средь туманов сих
               И цепных болот
               Снится сгибший мне
               Трудовой народ.
               Слышу, голос мне
               По ночам звенит,
               Что на их костях
               Лег тугой гранит.
               Оттого подчас,
               Обступая град,
               Мертвецы встают
               В строевой парад.
               И кричат они,
               И вопят они.
               От такой крични
               Загашай огни.
               Говорят слова:
               "Мы всему цари!
               Попадешься, Петр,
               Лишь сумей помри.
               Мы сдерем с тебя
               Твой лихой чупрын,
               Потому что ты
               Был собачий сын.
               Поблажал ты знать
               Со министрами.
               На крови для них
               Город выстроил.
               Но пускай за то
               Знает каждый дом -
               Мы придем еще,
               Мы придем, придем!
               Этот город наш,
               Потому и тут
               Только может жить
               Лишь рабочий люд".

               Смолк наш царь
               Алексеич Петр,
               В три ручья с него
               Льет холодный пот.

                       *

               Слушайте, слушайте,
               Вы, конечно, народ
               Хороший,
               Хоть метелью вас крой,
               Хоть порошей.
               Одним словом,
               Миляги!
               Не дадите ли
               Ковшик браги?
               Человечий язык,
               Чай, не птичий.
               Славный вы, люди,
               Придумали
               Обычай.

                       *

               И пушки бьют,
               И колокола плачут.
               Вы, конечно, понимаете,
               Что это значит?
               Много было роз,
               Много было маков.
               Схоронили Петра,
               Тяжело оплакав.
               И с того ль, что там
               Всякий сволок был,
               Кто всерьез рыдал,
               А кто глаза слюнил.
               Но с того вот дня
               Да на двести лет
               Дуракам-царям
               Прямо счету нет.
               И все двести лет
               Шел подземный гуд:
               "Мы придем, придем!
               Мы возьмем свой труд.
               Мы сгребем дворян
               Да по плеши им,
               На фонарных столбах
               Перевешаем!"

                       *

               Через двести лет,
               В снеговой октябрь,
               Затряслась Нева,
               Подымая рябь.
               Утром встал народ
               И на бурю глядь:
               На столбах висит
               Сволочная знать.
               Ай да славный люд!
               Ау да Питер-град!
               Но с чего же там
               Пушки бьют палят?
               Бьют за городом,
               Бьют из-за моря.
               Понимай как хошь
               Ты, душа моя!
               Много в эти дни
               Совершилось дел.
               Я пою о них,
               Как спознать сумел.

                       *

               Веселись, душа
               Молодецкая.
               Нынче наша власть,
               Власть советская.
               Офицерка,
               Да голубчика
               Прикокошили
               Вчера в Губчека.
               . . . . . . . . . . . .
               Гаркнул "Яблочко"
               Молодой матрос:
               "Мы не так еще
               Подотрем вам нос!"

                       *

               А за Явором,
               Под Украйною,
               Услыхали мужики
               Весть печальную.
               Власть советская
               Им очень нравится,
               Да идут войска
               С ней расправиться.
               В тех войсках к мужикам
               Родовая месть.
               И Врангель тут,
               И Деникин здесь.
               А на помог им,
               Как лихих волчат,
               Из Сибири шлет отряды
               Адмирал Колчак.

                       *

               Ах, рыбки мои,
               Мелки косточки!
               Вы, крестьянские ребята,
               Подросточки.
               Ни ногатой вас не взять,
               Ни резанами,
               Вы гольем пошли гулять
               С партизанами.
               Красной Армии штыки
               В поле светятся.
               Здес