3

          О, кого же, кого же петь
          В этом бешеном зареве трупов?
          Посмотрите:  у женщин третий
          Вылупляется глаз из пупа.

          Вон он!  Вылез, глядит луной,
          Не увидит ли помясистей кости.
          Видно, в смех над самим собой
          Пел я песнь о чудесной гостье.

          Где же те?  где еще одиннадцать,
          Что светильники сисек жгут?
          Если хочешь, поэт, жениться,
          Так женись на овце в хлеву.

          Причащайся соломой и шерстью,
          Тепли песней словесный воск.
          Злой октябрь осыпает перстни
          С коричневых рук берез.

                     4

          Звери, звери, приидите ко мне
          В чашки рук моих злобу выплакать!
          Не пора ль перестать луне
          В небесах облака лакать?

          Сестры-суки и братья кобели,
          Я, как вы, у людей в загоне.
          Не нужны мне кобыл корабли
          И паруса вороньи.

          Если голод с разрушенных стен
          Вцепится в мои волоса, -
          Половину ноги моей сам съем,
          Половину отдам вам высасывать.

          Никуда не пойду с людьми,
          Лучше вместе издохнуть с вами,
          Чем с любимой поднять земли
          В сумасшедшего ближнего камень.

                     5

          Буду петь, буду петь, буду петь!
          Не обижу ни козы, ни зайца.
          Если можно о чем скорбеть,
          Значит, можно чему улыбаться.

          Все мы яблоко радости носим,
          И разбойный нам близок свист.
          Срежет мудрый садовник осень
          Головы моей желтый лист.

          В сад зари лишь одна стезя,
          Сгложет рощи октябрьский ветр.
          Все познать, ничего не взять
          Пришел в этот мир поэт.

          Он пришел целовать коров,
          Слушать сердцем овсяный хруст.
          Глубже, глубже, серпы стихов!
          Сыпь черемухой, солнце-куст!

          <1919>

---------------------------------------------------------------------------

Примечания

Сборник "Харчевня зорь", Москва, 1920.

---------------------------------------------------------------------------



                            Сергей Есенин

                                 Сорокоуст

                                                    А.Мариенгофу

                        1

          Трубит, трубит погибельный рог!
          Как же быть, как же быть теперь нам
          На измызганных ляжках дорог?

          Вы, любители песенных блох,
          Не хотите ль..........

          Полно кротостью мордищ праздниться,
          Любо ль, не любо ль - знай бери.
          Хорошо, когда сумерки дразнятся
          И всыпают нам в толстые задницы
          Окровавленный веник зари.

          Скоро заморозь известью выбелит
          Тот поселок и эти луга.
          Никуда вам не скрыться от гибели,
          Никуда не уйти от врага.
          Вот он, вот он с железным брюхом,
          Тянет к глоткам равнин пятерню,

          Водит старая мельница ухом,
          Навострив мукомольный нюх.
          И дворовый молчальник бык,
          Что весь мозг свой на телок пролил,
          Вытирая о прясло язык,
          Почуял беду над полем.

                        2

          Ах, не с того ли за селом
          Так плачет жалостно гармоника:
          Таля-ля-ля, тили-ли-гом
          Висит над белым подоконником.
          И желтый ветер осенницы
          Не потому ль, синь рябью тронув,
          Как будто бы с коней скребницей,
          Очесывает листья с кленов.
          Идет, идет он, страшный вестник,
          Пятой громоздкой чащи ломит.
          И все сильней тоскуют песни
          Под лягушиный писк в соломе.
          О, электрический восход,
          Ремней и труб глухая хватка,
          Се изб древенчатый живот
          Трясет стальная лихорадка!

                        3

          Видели ли вы,
          Как бежит по степям,
          В туманах озерных кроясь,
          Железной ноздрей храпя,
          На лапах чугунных поезд?

          А за ним
          По большой траве,
          Как на празднике отчаянных гонок,
          Тонкие ноги закидывая к голове,
          Скачет красногривый жеребенок?

          Милый, милый, смешной дуралей,
          Ну куда он, куда он гонится?
          Неужель он не знает, что живых коней
          Победила стальная конница?
          Неужель он не знает, что в полях бессиянных
          Той поры не вернет его бег,
          Когда пару красивых степных россиянок
          Отдавал за коня печенег?
          По-иному судьба на торгах перекрасила
          Наш разбуженный скрежетом плес,
          И за тысчи пудов конской кожи и мяса
          Покупают теперь паровоз.

                        4

          Черт бы взял тебя, скверный гость!
          Наша песня с тобой не сживется.
          Жаль, что в детстве тебя не пришлось
          Утопить, как ведро в колодце.
          Хорошо им стоять и смотреть,
          Красить рты в жестяных поцелуях, -
          Только мне, как псаломщику, петь
          Над родимой страной аллилуйя.
          Оттого-то в сентябрьскую склень
          На сухой и холодный суглинок,
          Головой размозжась о плетень,
          Облилась кровью ягод рябина.
          Оттого-то вросла тужиль
          В переборы тальянки звонкой.
          И соломой пропахший мужик
          Захлебнулся лихой самогонкой.

          <1920>

---------------------------------------------------------------------------

Примечания

Журнал "Творчество", Москва, 1920, N7-10, июль-октябрь (отрывки); полностью
- сборник "Исповедь хулигана", 1921.

---------------------------------------------------------------------------



                            Сергей Есенин

                             Исповедь хулигана

          Не каждый умеет петь,
          Не каждому дано яблоком
          Падать к чужим ногам.

          Сие есть самая великая исповедь,
          Которой исповедуется хулиган.

          Я нарочно иду нечесаным,
          С головой, как керосиновая лампа, на плечах.
          Ваших душ безлиственную осень
          Мне нравится в потемках освещать.
          Мне нравится, когда каменья брани
          Летят в меня, как град рыгающей грозы,
          Я только крепче жму тогда руками
          Моих волос качнувшийся пузырь.

          Так хорошо тогда мне вспоминать
          Заросший пруд и хриплый звон ольхи,
          Что где-то у меня живут отец и мать,
          Которым наплевать на все мои стихи,
          Которым дорог я, как поле и как плоть,
          Как дождик, что весной взрыхляет зеленя.
          Они бы вилами пришли вас заколоть
          За каждый крик ваш, брошенный в меня.

          Бедные, бедные крестьяне!
          Вы, наверно, стали некрасивыми,
          Так же боитесь бога и болотных недр.
          О, если б вы понимали,
          Что сын ваш в России
          Самый лучший поэт!
          Вы ль за жизнь его сердцем не индевели,
          Когда босые ноги он в лужах осенних макал?
          А теперь он ходит в цилиндре
          И лакированных башмаках.

          Но живет в нем задор прежней вправки
          Деревенского озорника.
          Каждой корове с вывески мясной лавки
          Он кланяется издалека.
          И, встречаясь с извозчиками на площади,
          Вспоминая запах навоза с родных полей,
          Он готов нести хвост каждой лошади,
          Как венчального платья шлейф.

          Я люблю родину.
          Я очень люблю родину!
          Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь.
          Приятны мне свиней испачканные морды
          И в тишине ночной звенящий голос жаб.
          Я нежно болен вспоминаньем детства,
          Апрельских вечеров мне снится хмарь и сырь.
          Как будто бы на корточки погреться
          Присел наш клен перед костром зари.
          О, сколько я на нем яиц из гнезд вороньих,
          Карабкаясь по сучьям, воровал!
          Все тот же ль он теперь, с верхушкою зеленой?
          По-прежнему ль крепка его кора?

          А ты, любимый,
          Верный пегий пес?!
          От старости ты стал визглив и слеп
          И бродишь по двору, влача обвисший хвост,
          Забыв чутьем, где двери и где хлев.
          О, как мне дороги все те проказы,
          Когда, у матери стянув краюху хлеба,
          Кусали мы с тобой ее по разу,
          Ни капельки друг другом не погребав.

          Я все такой же.
          Сердцем я все такой же.
          Как васильки во ржи, цветут в лице глаза.
          Стеля стихов злаченые рогожи,
          Мне хочется вам нежное сказать.

          Спокойной ночи!
          Всем вам спокойной ночи!
          Отзвенела по траве сумерек зари коса...
          Мне сегодня хочется очень
          Из окошка луну..........

          Синий свет, свет такой синий!
          В эту синь даже умереть не жаль.
          Ну так что ж, что кажусь я циником,
          Прицепившим к заднице фонарь!
          Старый, добрый, заезженный Пегас,
          Мне ль нужна твоя мягкая рысь?
          Я пришел, как суровый мастер,
          Воспеть и прославить крыс.
          Башка моя, словно август,
          Льется бурливых волос вином.

          Я хочу быть желтым парусом
          В ту страну, куда мы плывем.

          <1920>

---------------------------------------------------------------------------

Примечания

Сборник "Исповедь хулигана", 1921.

---------------------------------------------------------------------------



                            Сергей Есенин

                           Возвращение на родину

          Я посетил родимые места,
          Ту сельщину,
          Где жил мальчишкой,
          Где каланчой с березовою вышкой
          Взметнулась колокольня без креста.

          Как много изменилось там,
          В их бедном, неприглядном быте.
          Какое множество открытий
          За мною следовало по пятам.

          Отцовский дом
          Не мог я распознать:
          Приметный клен уж под окном не машет,
          И на крылечке не сидит уж мать,
          Кормя цыплят крупитчатою кашей.

          Стара, должно быть, стала...
          Да, стара.
          Я с грустью озираюсь на окрестность:
          Какая незнакомая мне местность!
          Одна, как прежняя, белеется гора,
          Да у горы
          Высокий серый камень.

          Здесь кладбище!
          Подгнившие кресты,
          Как будто в рукопашной мертвецы,
          Застыли с распростертыми руками.
          По тропке, опершись на подожок,
          Идет старик, сметая пыль с бурьяна.
          "Прохожий!
          Укажи, дружок,
          Где тут живет Есенина Татьяна?"

          "Татьяна...  Гм...
          Да вон за той избой.
          А ты ей что?
          Сродни?
          Аль, может, сын пропащий?"

          "Да, сын.
          Но что, старик, с тобой?
          Скажи мне,
          Отчего ты так глядишь скорбяще?"

          "Добро, мой внук,
          Добро, что не узнал ты деда!.."
          "Ах, дедушка, ужели это ты?"
          И полилась печальная беседа
          Слезами теплыми на пыльные цветы.
          . . . . . . . . . . . . . . . . . .
          "Тебе, пожалуй, скоро будет тридцать...
          А мне уж девяносто...
          Скоро в гроб.
          Давно пора бы было воротиться".
          Он говорит, а сам все морщит лоб.
          "Да!..  Время!..
          Ты не коммунист?"
          "Нет!.."
          "А сестры стали комсомолки.
          Такая гадость!  Просто удавись!
          Вчера иконы выбросили с полки,
          На церкви комиссар снял крест.
          Теперь и богу негде помолиться.
          Уж я хожу украдкой нынче в лес,
          Молюсь осинам...
          Может, пригодится...

          Пойдем домой -
          Ты все увидишь сам".
          И мы идем, топча межой кукольни.
          Я улыбаюсь пашням и лесам,
          А дед с тоской глядит на колокольню.
          . . . . . . . . . . . . . . . . . .
          . . . . . . . . . . . . . . . . . .
          "Здорово, мать!  Здорово!" -
          И я опять тяну к глазам платок.
          Тут разрыдаться может и корова,
          Глядя на этот бедный уголок.

          На стенке календарный Ленин.
          Здесь жизнь сестер,
          Сестер, а не моя, -
          Но все ж готов упасть я на колени,
          Увидев вас, любимые края.

          Пришли соседи...
          Женщина с ребенком.
          Уже никто меня не узнает.
          По-байроновски наша собачонка
          Меня встречала с лаем у ворот.

          Ах, милый край!
          Не тот ты стал,
          Не тот.
          Да уж и я, конечно, стал не прежний.
          Чем мать и дед грустней и безнадежней,
          Тем веселей сестры смеется рот.

          Конечно, мне и Ленин не икона,
          Я знаю мир...
          Люблю мою семью...
          Но отчего-то все-таки с поклоном
          Сажусь на деревянную скамью.

          "Ну, говори, сестра!"

          И вот сестра разводит,
          Раскрыв, как Библию, пузатый "Капитал",
          О Марксе,
          Энгельсе...
          Ни при какой погоде
          Я этих книг, конечно, не читал.

          И мне смешно,
          Как шустрая девчонка
          Меня во всем за шиворот берет...
          . . . . . . . . . . . . . . . . . .
          . . . . . . . . . . . . . . . . . .
          По-байроновски наша собачонка
          Меня встречала с лаем у ворот.

          <1924>

---------------------------------------------------------------------------

Примечания

Журнал "Красная новь", Москва, 1924, N4, июнь-июль.

---------------------------------------------------------------------------



                            Сергей Есенин

                               Русь советская

                                                                А. Сахарову

          Тот ураган прошел.  Нас мало уцелело.
          На перекличке дружбы многих нет.
          Я вновь вернулся в край осиротелый,
          В котором не был восемь лет.

          Кого позвать мне?  С кем мне поделиться
          Той грустной радостью, что я остался жив?
          Здесь даже мельница - бревенчатая птица
          С крылом единственным - стоит, глаза смежив.

          Я никому здесь не знаком,
          А те, что помнили, давно забыли.
          И там, где был когда-то отчий дом,
          Теперь лежит зола да слой дорожной пыли.

          А жизнь кипит.
          Вокруг меня снуют
          И старые и молодые лица.
          Но некому мне шляпой поклониться,
          Ни в чьих глазах не нахожу приют.

          И в голове моей проходят роем думы:
          Что родина?
          Ужели это сны?
          Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый
          Бог весть с какой далекой стороны.

          И это я!
          Я, гражданин села,
          Которое лишь тем и будет знаменито,
          Что здесь когда-то баба родила
          Российского скандального пиита.

          Но голос мысли сердцу говорит:
          "Опомнись!  Чем же ты обижен?
          Ведь это только новый свет горит
          Другого поколения у хижин.

          Уже ты стал немного отцветать,
          Другие юноши поют другие песни.
          Они, пожалуй, будут интересней -
          Уж не село, а вся земля им мать".

          Ах, родина!  Какой я стал смешной.
          На щеки впалые летит сухой румянец.
          Язык сограждан стал мне как чужой,
          В своей стране я словно иностранец.

          Вот вижу я:
          Воскресные сельчане
          У волости, как в церковь, собрались.
          Корявыми, немытыми речами
          Они свою обсуживают "жись".

          Уж вечер.  Жидкой позолотой
          Закат обрызгал серые поля.
          И ноги босые, как телки под ворота,
          Уткнули по канавам тополя.

          Хромой красноармеец с ликом сонным,
          В воспоминаниях морщиня лоб,
          Рассказывает важно о Буденном,
          О том, как красные отбили Перекоп.

          "Уж мы его - и этак и раз-этак, -
          Буржуя энтого... которого... в Крыму..."
          И клены морщатся ушами длинных веток,
          И бабы охают в немую полутьму.

          С горы идет крестьянский комсомол,
          И под гармонику, наяривая рьяно,
          Поют агитки Бедного Демьяна,
          Веселым криком оглашая дол.

          Вот так страна!
          Какого ж я рожна
          Орал в стихах, что я с народом дружен?
          Моя поэзия здесь больше не нужна,
          Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.

          Ну что ж!
          Прости, родной приют.
          Чем сослужил тебе - и тем уж я доволен.
          Пускай меня сегодня не поют -
          Я пел тогда, когда был край мой болен.

          Приемлю все.
          Как есть все принимаю.
          Готов идти по выбитым следам.
          Отдам всю душу октябрю и маю,
          Но только лиры милой не отдам.

          Я не отдам ее в чужие руки,
          Ни матери, ни другу, ни жене.
          Лишь только мне она свои вверяла звуки
          И песни нежные лишь только пела мне.

          Цветите, юные!  И здоровейте телом!
          У вас иная жизнь, у вас другой напев.
          А я пойду один к неведомым пределам,
          Душой бунтующей навеки присмирев.

          Но и тогда,
          Когда во всей планете
          Пройдет вражда племен,
          Исчезнет ложь и грусть, -
          Я буду воспевать
          Всем существом в поэте
          Шестую часть земли
          С названьем кратким "Русь".

          <1924>

---------------------------------------------------------------------------

Примечания

Газета "Бакинский рабочий", 1924, N216, 24 сентября без строк 32-35,
45-48); полностью - журнал "Красная новь", Москва, 1924, N5,
август-сентябрь.

Сахаров А.М. - товарищ Есенина, сотрудник издательства. (вернуться к месту
сноски)

---------------------------------------------------------------------------



                            Сергей Есенин

                              Русь бесприютная

          Товарищи, сегодня в горе я,
          Проснулась боль
          В угасшем скандалисте!
          Мне вспомнилась
          Печальная история -
          История об Оливере Твисте.

          Мы все по-разному
          Судьбой своей оплаканы.
          Кто крепость знал,
          Кому Сибирь знакома.
          Знать, потому теперь
          Попы и дьяконы
          О здравье молятся
          Всех членов Совнаркома.

          И потому крестьянин
          С водки штофа,
          Рассказывая сродникам своим,
          Глядит на Маркса,
          Как на Саваофа,
          Пуская Ленину
          В глаза табачный дым.

          Ирония судьбы!
          Мы все отропщены.
          Над старым твердо
          Вставлен крепкий кол.
          Но все ж у нас
          Монашеские общины
          С "аминем" ставят
          Каждый протокол.

          И говорят,
          Забыв о днях опасных:
          "Уж как мы их...
          Не в пух, а прямо в прах...
          Пятнадцать штук я сам
          Зарезал красных,
          Да столько ж каждый,
          Всякий наш монах".

          Россия-мать!
          Прости меня,
          Прости!
          Но эту дикость, подлую и злую,
          Я на своем недлительном пути
          Не приголублю
          И не поцелую.

          У них жилища есть,
          У них есть хлеб,
          Они с молитвами
          И б