тить
с поводка лающую собаку. Спустя десять с чем-то минут  я  опять  увидела
отца и мать на опушке леса, они медленно шли под руку, и мне показалось,
будто мать положила голову отцу на плечо, но, может быть, она ее  просто
криво держала. У меня было такое  чувство,  будто  мы  все  были  теперь
спасены, но если бы случилось по-иному,  тоже  ничего  страшного  бы  не
произошло. Не  было  никакого  ощущения  счастья,  никакого  облегчения,
скорее что-то типа возвращения в привычную  гавань.  Позже,  вечером  мы
сидели вместе в гостиной, даже Белла вернулась домой  и  села  вместе  с
нами. Мать выглядела  бледной  и  слабой,  как  человек,  который  после
длительной болезни впервые встал с постели.
   Она испытующе смотрела на нас, будто желая убедиться, что мы еще живы
и в полном порядке, а отец открыл бутылку вина, налил  полные  бокалы  и
сказал: "Так, теперь мы снова вместе". Молли легла к материнским  ногам,
а Траудель сидела рядом и гладила то мать, то собаку.  "Хорошо,  что  ты
вернулась, мама, - сказала она, - а то, представь себе - собаку пришлось
бы пристрелить".

ДУРАШКА

   Каждый вечер в одно и то же время Дурашка идет вниз по улице, которую
мы видим с нашего балкона. Это спокойная жилая улица со старыми  домами,
которым не светит ремонт, или разве  что  экономный,  косметический.  На
углу, напротив нашего  дома  приходит  в  упадок  Дом  для  престарелых.
Окруженный высокими трухлявыми  деревьями,  он  еще  пытается  держаться
прямо,  но  на  большинство  балкончиков  уже  запрещается  выходить   -
городское   строительное   управление   опечатало    их    красно-белыми
пластиковыми ленточками. Ставни облупились и хлопают на ветру, некоторые
заколочены, остальные закреплены шпагатом. В окнах  виднеются  маленькие
белые головки, там совершенно тихо, но по ночам мы иногда слышим  крики.
Тогда мы в темноте таращим глаза на дом напротив и думаем о том, как это
будет, когда мы  состаримся,  -  все  любовные  истории  позади,  и  нам
известны все варианты конца. Нас ничто больше не  испугает,  потому  что
любая боль уже нами пережита, все зло  тоже  позади.  Никакого  ожидания
почтальона: мы знаем, что он может принести - нелепые открытки,  дерзкие
письма, жгучие телеграммы. Никаких телефонных звонков, нет  никого,  кто
бы мог нам позвонить. Музыка? Музыка у нас в голове, и мы  ее  слышим  с
закрытыми глазами. Мы прочитали все книги и молча  досказываем  себе  их
истории до конца. Никто не догадывается, что мы идем  по  ниточке  через
пропасть. Мы позаботились о том, чтобы в старости видеть сад, в  котором
кошка терпеливо караулит птичку, а потом разрывает ее на части у нас  на
глазах. Когда мы были молоды, мы полагали, что  не  вынесем  жестокости.
Теперь мы сами жестоки,  никаких  улыбок,  никаких  любезностей,  только
крики во сне. Мы будем смотреть на  кошку  и  потеряем  представление  о
самих себе, а когда кто-нибудь захочет навестить нас, мы злобно  скажем,
стоя за закрытыми дверями, - нас нет дома.
   Каждый вечер в одно и то же время из  Дома  для  престарелых  выходит
толстый старик в розовой рубашке с короткими рукавами,  бьет  палкой  по
живой изгороди и кричит: "Эй, эй, эй! Петерле!" Облезлая кошка с  серыми
пятнышками выныривает из-под кустов, пританцовывает  перед  ним,  подняв
хвост, но не дает себя ни поймать, ни погладить - никогда.
   Дурашка подходит к мусорному контейнеру  адвоката  Вробеля.  С  шумом
летит вниз крышка, за ней банка из-под собачьего корма; кухонные очистки
и куски разорванных  пластиковых  пакетов  приземляются  в  палисаднике.
Дурашка ищет только журналы, они исчезают в туго набитой сумке, а  когда
Дурашка убеждается, что в контейнере журналов больше нет,  то  ворчит  и
катится дальше вниз, за угол, к  мусорникам  издательства  "Штернкёниг".
Здесь всегда можно найти гранки, корректурные листы, обрезки бумаги.  Мы
ждем, когда появится старуха Вробель с  каминными  щипцами  и  устранит,
ругаясь, ежедневное свинство в  своем  палисаднике.  В  последнее  время
Дурашка  начинает  катастрофически  стареть.  Нам  долго  казалось,  что
возраст никак не отражается на Дурашкином круглом пустом детском личике,
но внезапно тело отяжелело, а волосы поседели. На Дурашке всегда  надета
яркая пестрая вязаная кофта, которую  ей  смастерила  мать  из  остатков
шерсти. Дурашка живет вместе с матерью в большом темном доме на соседней
улице, и мы часто спорим, что было бы хуже: если сначала  умрет  Дурашка
или сначала мать? Мы даже заключили пари: кто-то на мать, тогда  Дурашка
попадет наконец в приют; а кто-то - на Дурашку,  ведь  тогда  мать  хоть
пару лет могла бы пожить спокойно.
   В Рождество в эркере их квартиры всегда светится  широко  раскинувшая
свои лапы елка, и меня переполняет  затаенная  злоба,  что  Дурашку  так
любят, - вокруг меня никогда не поднимали много шуму, а я ведь  не  была
бесформенным, надрывно кашляющим ребенком. Однажды нашу кошку  задавили,
мы нашли ее прямо под окнами эркера,  а  Дурашка  неподвижно  стояла  за
гардинами и смотрела.
   Старик прекращает охоту за Петерле и возвращается в приют.  На  нашей
улице ненадолго воцаряется  тишина,  но  вот  опять  появляется  старуха
Вробель  с  каминными  щипцами  и  почти  одновременно   подъезжает   на
голландском велосипеде, посвистывая себе под нос, толстозадый Растлитель
Детей. Он едет зигзагом, потому  что  ему  нужно  похотливо  зыркать  по
сторонам и высматривать, нет ли где детей, которых  можно  растлить.  Мы
часто удивляемся, что он  до  сих  пор  не  напал  на  Дурашку.  Вот  он
прислоняет велосипед к  ограде  дома  №  16,  в  котором  он  проживает,
закрепляет его двумя цепями и еще раз нерешительно оглядывается - никого
нет, жаль. Через несколько минут  в  его  мансарде  загорается  холодное
потолочное освещение, а из открытых окон  начинает  доноситься  маршевая
музыка. Вскоре после этого на улицу выходит  жена  адвоката  Вробеля  со
своим бассетом Элзи и, не обращая внимания на свою свекровь с  каминными
щипцами, шествует  в  направлении  сквера.  Элзи  толстая,  с  провислым
животом, у нее воспаленные глаза и кривые ноги с длинными  когтями.  Она
какает маленькими белыми известковыми шариками перед  домом,  в  котором
скрылся Растлитель Детей. Элзи не хочет гулять и с трудом  волочит  свой
живот по тротуару. Зато жена адвоката Вробеля  пружинисто  вышагивает  в
своей белой теннисной юбочке, потому что  она  собирается  сейчас  взять
урок у дочерна загорелого тренера по теннису из  районного  центра.  Она
курит на ходу и ждет, когда  ее  Элзи  избавится  от  своих  известковых
шариков. Старуха Вробель злобно смотрит ей вслед:  свистушка,  тунеядка,
отобрала у нее сына, а он заслуживает кое-чего  получше.  Сын  -  хорошо
зарабатывающий адвокат по бракоразводным процессам, у него  возлюбленная
в Билефельде, куда он часто отлучается якобы "по делам". Старуха Вробель
поднимает к нам свое лицо, здоровается, грозит каминными  щипцами  вслед
своей невестке и передразнивает ее волнующую походку. А вот и  Ковальски
спускается с  горы  от  сквера  вниз  к  дому  на  гоночном  велосипеде.
Ковальски рисует яростные картины кричащими красками и  ежедневно  ездит
на велосипеде, подавляя тем самым свои нормальные  сексуальные  желания.
На нем надеты узкие облегающие брюки велогонщика,  через  которые  видно
"все хозяйство", как однажды с  отвращением  заметила  старуха  Вробель:
"Смотреть тошно, ну и штаны,  все  хозяйство  видно,  но  свистушке  это
нравится!" Лицо у Ковальски красное и блестит от пота, волосы склеились.
Он останавливается и  слезает  с  велосипеда,  чтобы  выкурить  с  женой
адвоката Вробеля по одной и рассказать ей о лисице, которую он видит  то
на эстакаде, то там, где сбор винограда - работа кипит, -  то  рядом  со
стройкой на трассе  скоростной  железной  дороги.  Фрау  Вробель  громко
смеется и по-девичьи запрокидывает голову, ах, Ковальски, вы всегда  что
надо! Элзи трется задом о гравий, потому что у нее  воспаление  анальных
желез.
   С тех пор как Ковальски окончательно разошелся с Мартой, своей женой,
он живет на нашей улице. У Марты теперь связь с одним  бывшим  боксером,
который дружески подмигивает Ковальски, встречая его в городе.
   Ковальски считает эту интрижку невыносимой, разве можно ее сравнить с
его историями, например, с итальянской продавщицей,  стареющей  актрисой
или обслугой на рейнских террасах. Ковальски не  хочет  возвращаться  по
вечерам домой и смотреть, как бывший боксер пьет пшеничное  пиво  в  его
кухне, ему пришлось снять маленькую квартирку в мансарде, и  нам  видно,
как по ночам там долго горит свет. В это время он  рисует  или  пишет  в
журналы по искусству смелые статьи под заголовками  типа  "Что  для  нас
красота?", или "Во сне просыпается тоска", или  "О  чрезмерном".  Иногда
под окнами Ковальски прогуливается  его  друг  Вернер,  многозначительно
кашляет, смотрит  вверх  на  освещенные  четырехугольники,  не  решается
позвонить и в конце концов рысью бежит назад, в кухню Марты,  где  часто
находит приют, и пьет с бывшим боксером пшеничное пиво одну  бутылку  за
другой. Вернер восемь лет плавал по морю, а потом бросил якорь в Вене  у
одной владелицы ресторана по имени Элзбет, об  экзотических  сексуальных
причудах которой он частенько рассказывал вопрошающим тоном и в  большом
возбуждении: "Всегда только стоя, часами, всунул, вынул, всунул,  вынул,
и при этом она курит, скажите мне, разве это нормально?"  Вернер  сбежал
от Элзбет в наш городишко, потому что здесь живет его единственный  друг
-  Ковальски,  но  Ковальски  стал  таким  затворником,  что   последним
прибежищем Вернера теперь служит кухня Марты. Когда  он  напивается,  то
подходит к окну, сжимает кулаки и кричит в ночь: "Эй ты,  Ковальски,  ты
подлец!" - и тогда Марта говорит: "Попробуй-ка сначала нарисовать  такие
картины!" - а боксер  возражает:  "Ты  что,  защищаешь  этого  говнюка?"
Иногда боксер влепляет ей слегка,  не  то  чтобы  сильно,  в  результате
опухает  глаз  и  появляется  парочка  ссадин,   которые   Марта   гордо
демонстрирует на следующий день на рынке. Подросток Ганимед, сын Марты и
Ковальски, который ненавидит отца  так  же  страстно,  как  любит  мать,
мечтает убить за это  бывшего  боксера  и  строит  коварные  планы.  Он,
названный  именем  прекрасного,  неувядаемо  юного   виночерпия   Зевса,
прислуживающего богам во время застолий,  не  подозревает  о  тех  годах
скуки, которые означал для Марты  брак  с  Ковальски.  Она  наслаждается
невинным рукоприкладством бывшего боксера - Ковальски-то не прикасался к
ней годами.
   Темнеет,  и  жена  адвоката  Вробеля  тащит  за  собой  свою  Элзи  к
теннисному корту. Ковальски берет  на  плечо  свой  легкий  велосипед  и
вносит его на третий этаж, а в это время перед его домом останавливается
маленький белый автомобиль. Оттуда выходит Эрдмуте - сверкающее  голубое
платье, длинные распущенные волосы цвета золотистой ржи: она  играет  на
поперечной флейте в курортном оркестре, у  нее  связь  с  дирижером,  но
хотелось бы с Ковальски, теперь, когда он свободен от Марты.  Эрдмуте  и
Марта вместе ходили в школу и всегда ненавидели друг друга, две  злобные
пилы, годами перепиливающие Ковальски пополам. Он не открывает на звонки
Эрдмуте, не зажигает свет.  Она  делает  еще  несколько  попыток,  потом
удаляется, гневно сигналя. Когда  машина  отъезжает,  Ковальски  настежь
открывает окна.  Сейчас  он  будет  рисовать  лисицу,  которую  видел  у
скоростной железной дороги, - она  лежала  задавленная.  Облезлая  кошка
незаметно прошмыгивает через щелку кухонного окна в Дом для престарелых,
а Растлитель Детей выключает маршевую музыку и ложится спать.
   Вернер сидит в Мартиной кухне, они тихо шепчутся, чтобы не  разбудить
бывшего боксера, чья голова тяжело лежит на столе. Анита, отвратительная
дочь Марты и Ковальски, которая выращивает  в  саду  марихуану  и  потом
продает  самодельные  сигареты  на  школьном  дворе,  прокалывает  живых
бабочек. Дурашка с тремя полными сумками, зевая и шаркая ногами,  бредет
домой. Нам становится холодно на балконе, мы переносим стулья в комнату,
закрываем дверь, быстренько моемся и ложимся спать.
   На следующее утро мы идем на рынок и видим Марту,  сидящую  со  своей
подругой Ирене в "Бистро Клер" на пешеходной зоне за бутылкой "Шардоне".
Сквозь плотно закрытые  глаза  обе  наблюдают  за  бывшим  мужем  Ирене,
Вильгельмом, который проходит мимо не здороваясь. Половина двенадцатого,
у него обеденный перерыв, и он, как всегда, ест у китайца  кисло-сладкий
суп  и  куриное  мясо  с  бамбуковым  гарниром.  Вильгельм  -   владелец
музыкального магазина, и Ирене познакомилась  с  ним,  когда  много  лет
назад покупала у него аккордеон  для  своей  маленькой  племянницы.  Они
поженились  слишком  быстро,  брак  продлился  всего  полтора  года,   а
племянница за это время умерла от опухоли мозга - аккордеон лежит никому
не нужный. Когда племянница умирала, вызвали  мать  Вильгельма,  старую,
ярко крашенную блондинку, разбиравшуюся в гомеопатии,  но  было  поздно.
Врачи, ругалась она, все шарлатаны, они уже все  до  конца  загубили,  а
прежде всего доктор Юнгблут, хорошо известно, чего от него можно  ждать.
Доктор  Юнгблут  пользуется  в  городе  определенной  известностью   как
блестящий танцор. Трое наших гомосексуалистов свято верят в него, потому
что он считает СПИД чепухой и выдумкой  католической  церкви.  Он  любит
рассказывать скабрезные историйки и не придает значения врачебной тайне.
Находясь в обществе, он громко сообщает  собравшимся,  у  кого  усыхание
печени, у кого colitis  ulcerosa,  а  у  кого  токсоплазмоз.  "Ну,  фрау
Вробель, - кричит он на летнем празднике теннисного  клуба,  -  как  ваш
геморрой?" Его приглашают на все праздники, потому  что  болезни  всегда
самая важная и популярная тема. И мать Марты тоже лечится у него, потому
что только там она и может что-нибудь узнать о своей дочери, которая уже
много лет с ней не разговаривает.  И  Дурашка  с  рождения  -  пациентка
доктора  Юнгблута.  Во  время  пубертата  он  успокаивал   ее   сильными
средствами, только вот лающий кашель  так  и  не  смог  заглушить.  И  с
племянницей  Ирене  ничего  не  мог  поделать,  зато  редактора   газеты
"Тагеблатт" освободил от невыносимого  запаха  изо  рта,  удалив  гнилые
миндалины.
   Бывший боксер протрезвел, когда Ирене и Марта пили уже вторую бутылку
"Шардоне". Вернер подошел к ним  и  стал  рассказывать,  что  совершенно
точно видел в Дюссельдорфе  на  пешеходной  зоне  Вильгельма,  Ирениного
бывшего, он играл на гитаре танго. Когда Вильгельм был еще  молодым,  он
бросил  занятия  музыкой,  чтобы  взять  на  себя  управление  отцовским
магазином, но, судя по всему, любовь к музыке у него в крови. Ирене  уже
не может вспомнить, что Вильгельм пил  за  завтраком  -  чай  или  кофе,
настолько он был или стал ей не нужен.
   На школьном дворе шестнадцатилетняя Анита дает школьникам  затянуться
сигаретой с марихуаной и радуется, когда  всех  потом  рвет  в  клозете.
Никто не проверяет, что там в этих сигаретах, и, если ее упрекают, Анита
поднимает очи горе  и  говорит:  "Я  что,  виновата,  что  им  так  рано
захотелось курить?" Когда Анита возвращается из школы, ее мать уже такая
пьяная, что на пути домой повисает на дочери. Мать и дочь ненавидят друг
друга так же, как ненавидят друг друга Марта и ее мать. Они  шипят  друг
другу гадости, Анита идет твердым шагом, сжав узкие губы, и грубо  тащит
за собой мать. Она - отвратительный и злой ребенок, высокая и худощавая,
как ее мать, - нет такой собаки, которая не кинулась бы  от  нее  прочь,
нет такого ребенка, которого бы  она  быстро  и  крепко  не  ударила  по
голове, стоило родителям отвернуться. Анита  любит  одного-единственного
человека, это Ковальски, ее  отец,  но  эта  любовь  безответная.  Ирене
остается в "Бистро Клер" одна со своим вином, пока из школы не  приходит
Ганимед вместе с красавчиком Бертрамом. Красавчику Бертраму шестнадцать,
у него длинные светлые волосы, заплетенные в косичку, и всегда  сигарета
во рту. Он пялится на груди, ноги и зады женщин, и говорят,  что  бывший
боксер обучает его на сутенера. Ганимед безнадежно влюблен в  красавчика
Бертрама, который отпивает глоток вина из Ирениного бокала и так хватает
ее за затылок, что она покрывается мурашками.  "Ну",  -  говорит  он,  и
больше ничего. В витрине книжного магазина  Левингера  они  с  Ганимедом
изучают туристические проспекты, потом договариваются пойти после  обеда
на скачки и расстаются. Красавчик Бертрам забирает  свою  мать,  которая
проигралась в бридж; иногда он вынимает из кармана сотню и оплачивает ее
долги. Книготорговец Левингер закрывает магазин на  обед  и  идет  домой
вместе с двумя толстыми дочерьми.
   Сандра, младшая, с недавних пор  заимела  друга  -  это  Патрик,  сын
директора большого торгового центра  на  вокзале.  Несколько  лет  назад
Патрик попал в автокатастрофу, и мы все подумали: не выберется! И вот он
идет рядом с Сандрой, она выглядит, как глиняный  карьер  после  сильной
грозы, а он, пожалуй, даже симпатичный, но  столь  незаметный,  что  его
лицо сразу забываешь. Вероятно, он это знает, потому что летом много раз
ежедневно проезжает в открытом автомобиле мимо "Бистро Клер",  чтобы  мы
вспомнили, кто он такой. Если Сандра окрутит его, говорим мы, у  нее  не
будет никаких забот, а ее глыбообразная сестра Юдит сможет  унаследовать
книжный магазин.
   Юдит с удовольствием вышла бы в свое время замуж  за  Вильгельма,  но
тут встряла Ирене. С тех пор она не здоровается с Ирене, а если та хочет
купить книгу, Юдит говорит: "Ее нужно сначала заказать" - и  это  длится
много дней.
   Вильгельм сидит у китайца и пьет за едой красное вино. Доктор Юнгблут
несколько лет назад определил у него рак кишок, а потом выяснилось,  что
он ошибся, это  всего  лишь  язва  желудка!  С  этого  момента  никакого
красного вина! Теперь Вильгельм пьет "Божоле" уже с обеда.
   За соседним столом наследница империи бульонных кубиков хлебает  свой
суп "ван-тан". Ей почти девяносто, она сказочно богата и собирается  все
завещать католической церкви,  потому  что  ненавидит  свою  семью.  Она
ежедневно плавает в городской купальне и у бортика бассейна бьет  палкой
детей, которые брызгаются или шумят.  Она  никогда  не  уступает  дорогу
пловцу, пересекающему ее дорожку. Энергичными бросками упрямо плывет она
вперед, и однажды из-за нее чуть было не  погиб  ребенок  -  она  просто
переплыла через него.
   Наследница кивает Вильгельму, который дважды  в  год  -  до  и  после
отопительного сезона - приходит настраивать ее  рояль,  на  котором  она
никогда не играет. Сегодня после обеда она отправится на  кладбище,  где
будут хоронить ее последнего друга, старого учителя французского  языка,
с которым она иной раз раскладывала пасьянсы. Вместо цветов  она  бросит
ему в гроб пасьянсные карты. Она обдумывает, с кем она в будущем  смогла
бы переброситься словечком, но никто не приходит в голову.
   Жена адвоката Вробеля быстрыми шагами возвращается из магазина, с ней
здоровается Эрдмуте, у которой  только  что  была  репетиция  курортного
оркестра. В этот легкомысленно-теплый день обе  думают  о  Ковальски.  А
Ковальски в это же самое время лежит в постели с девушкой с  почты.  Она
ему уже давно нравится, и завтра исполнится три недели, как она замещает
нашего старого придурковатого почтальона, который всегда путал Хайнричи,
Хенричи и Хайдерса и не мог отличить № 14 от № 24. Сегодня утром,  когда
молодая  письмоносица  поднялась  на  третий  этаж  к  Ковальски,  чтобы
получить  доплату  за  письмо,  он  прочитал  ей  на  лестничной  клетке
стихотворение Ферлингетти, начинавшееся словами:

   У побережья Чили
   Где жил Неруда
   Известно что
   Морские птицы частенько
   Крадут из почтовых ящиков письма
   Которые им по различным причинам
   Хотелось бы прочитать.

   Это стихотворение убедило письмо