ление об открытии  танцев,  то  в
первую очередь подумал, будет ли там Татьяна.  Сам  он  долго  раздумывал  и
колебался (после пощечины ему было стыдно появляться на публике), но желание
оказалось неумолимым, и вечером с Николаем они явились в  ДК.  В  зале  Саша
пережил истинную тревогу, когда почти в течении часа не мог найти  Таню.  Но
увидев ее нарядную, стройную, со столь знакомой и милой  улыбкой,  он  очень
обрадовался и его сердце учащенно забилось - так велико было его напряжение,
так сильны были его чувства к ней. С ее появлением все в зале преобразилось:
окружающие лица засветились улыбками, музыка  приобрела  новую  интонацию  и
обнажила  перед  ним  какой-то  особый,  доселе  неведомый  ему  смысл.  Она
будоражила его воображение, вселяла уверенность и оптимизм. Прежде, опасаясь
отказов, он не приглашал  особо  популярных  девчонок;  теперь  же,  потеряв
чувство меры, он танцевал с истинными  красавицами  и  звездами  зала.  Таня
пришла с малознакомой Саше девушкой и танцевала с  юношами,  которых  трудно
было отнести к тем, что могли серьезно заинтересовать ее.  Лишь  однажды  ее
партнером  оказался  превосходно  сложенный  симпатичный  парень,  при  виде
которого Ковалев несколько сник, сочтя его за весьма опасного соперника.  Но
больше  он  не  приглашал  Таню,  и  Саша  понемногу  успокоился.  Сам   он,
разумеется,  не  собирался  ни  подходить,  ни,  тем  более,  приглашать  ее
танцевать, однако весь вечер зорко  наблюдал  за  ней  со  стороны,  хотя  и
придавал  своему  лицу  безразличное  выражение,  как  только   их   взгляды
сходились. Николай не был любителем танцев  и  пришел  лишь  за  компанию  с
Сашей, потому что тот долго его уговаривал. За весь вечер он не пригласил ни
одной девушки и простоял в углу, ограничиваясь  обществом  Саши,  который  в
перерывах между танцами подходил и болтал с ним о разных  пустяках.  Николай
не подозревал о внутренней борьбе, чувствах и размышлениях Ковалева, так как
не знал о его былом романе  с  Бесединой.  Ковалев,  со  своей  стороны,  не
говорил ему ничего об этом раньше и пытался скрыть  свое  состояние  сейчас,
хотя полагал, что его  отношения  с  Таней  заинтересовали  бы  Николая.  По
сравнению с летней  площадкой  картина  танцев  в  ДК  отличалась  особенной
красочностью и  колоритом.  Пилястры  и  барельефы,  огромная  шарообразная,
люстра украшали зал. Здесь существовала своя система субординации и  отбора.
Эта система определялась  прежде  всего  популярностью  и  успехом,  степень
которого регламентировала каждому свое место.  Свойства  личности  и  прежде
всего внешние данные, такие, как прическа, лицо и фигура, умение смеяться  и
одеваться, вести беседу  и  танцевать,  были  теми  критериями,  по  которым
оценивался здесь человек, которые определяли круг партнеров, с  которыми  он
мог танцевать. Нарушать этот регламент, этот закон, не имел права никто,  и,
если находился человек, осмелившийся преступить этот  закон  он  непременно,
пусть с опозданием, должен был осознать свое ничтожество и свою глупость.  В
роли такого смельчака находился сейчас Ковалев, но его натура сопротивлялась
внешней воле. Он уже был на верхних этажах  этой  иерархической  системы,  а
если это так, то он  имел  право  на  свое  место  там.  Качества  личности,
необходимые для такого продвижения, он себе  представлял  и  раньше,  однако
сегодня он обратил особое внимание на свой внешний вид. Его серый костюм был
прилично поношен, плохо проглажен  и  на  него  самого  производил  грустное
впечатление. Коричневые туфли не соответствовали его цвету, их каблуки  были
заметно сношены. В перерыве между танцами возле зеркала толпились  девчонки,
но, улучив момент, Ковалев подошел к нему и, как будто  поправляя  прическу,
критически осмотрел себя со стороны. Представив себя рядом с Таней,  он  так
огорчился, что тут же отыскал Николая,  и  они  покинули  танцы.  В  течение
нескольких дней Ковалев обдумывал  возможные  варианты  преображения  своего
внешнего вида. Его зарплата была чрезвычайно мала, так как ответственную,  а
следовательно и хорошо оплачиваемую работу  ему  еще  не  доверяли,  поэтому
претворить свою идею в жизнь он мог лишь  спустя  определенное  и,  в  общем
немалое  время.  Однако,  неожиданно  возникшая  неудовлетворенность   своим
единственным костюмом вскоре сменилась откровенной неприязнью к нему,  и  он
после работы подолгу ходил по магазинам,  присматриваясь  и  прицениваясь  к
самым различным вещам. Однажды его внимание привлек  тюк  вельветовой  ткани
ярко-красного цвета. В детстве у него была куртка из коричневого вельвета  с
отложным воротником и карманами с "молниями" на груди.  Ее  пояс  и  манжеты
застегивались на пуговицы (что очень не нравилось Саше) и у него  уже  тогда
возникло недоумение по поводу этих застежек.  Сейчас,  пристально  глядя  на
ткань, очаровываясь ее яркой расцветкой и в то  же  время  смущаясь  и  даже
страшась ее, он мысленно представил себя в куртке без ворота, без  манжет  и
без пояса и его это так увлекло, что он едва не  соблазнился,  чтобы  купить
отрез. Однако, как только он подошел к  кассе,  чрезвычайная  яркость  ткани
вновь ослепила ему глаза, и он, минуту  постояв  возле  нее,  развернулся  и
вышел из магазина. Все может быть этим и кончилось бы, но однажды он  увидел
юношу в вельветовых брюках бордового цвета. И хотя они были потемнее (но  на
то они и брюки), мысль о том, что красный цвет может подойти и парню,  вновь
осенила его. В тот же день он купил полтора метра  привлекшей  его  внимание
ткани и отдал ее в ателье. В другом магазине он подобрал темно-синие  брюки,
на машинке заузил их, а снизу к гачам пришил замки - "молнии" так , что  они
блестели металлическими зубчиками - звеньями. Сам бегунок он  приспособил  в
небольшой наружный  разрез.  Недорогие,  но  остроносые  черные  туфли  тоже
пришлись ему по вкусу, и он купил их, хотя от получки у него уже  ничего  не
оставалось. Для матери эти обновки оказались неожиданными,  и  она  поругала
Ковалева за то, что он не посоветовался с ней и не принес с получки домой ни
копейки денег. Отношения  с  родителями  сейчас  для  Саши  были  не  самыми
главными, и он внутренне оправдал свой поступок. Через неделю  когда  куртка
была готова, и он собираясь на танцы, примерял свои "наряд", он был  поражен
его вызывающей яркостью. Он даже подумал надеть свой серый  пиджак,  но  его
отвращение к нему было настолько сильным, что он едва не разорвал его, чтобы
уже никогда не носить. Швырнув его в шифоньер, он снова и  снова  осматривал
себя в зеркало и его очарование вновь и вновь сменялось  чувством  страха  и
даже стыда: как воспримут наряд окружающие? Наконец  выход  из  создавшегося
положения был найден весьма простой. Снова переодевшись в свой  традиционный
костюм, он сходил в гастроном и  взял  четушку  водки.  Украдкой,  чтобы  не
заметили родители, он выпил полстакана и, опять  переодевшись  (в  какой  уж
раз), отправился к Николаю. Тот оценил его новаторство удовлетворительно  и,
заметив, что Саша навеселе, добавил, щелкнув пальцем но шее:  -  А  это  для
храбрости? Ковалев утвердительно кивнув головой, и они отправились в ДК.
  
                                              Глава 13  
  
   Беспокойство  Ковалева  по  поводу  своего  наряда  оказалось  напрасным.
Напротив, в этот вечер он чаще обычного ловил на  себе  взгляды  тех  девиц,
которые прежде не обращали на него никакого внимания. Эти  взгляды  выражали
то любопытство, то  удивление,  то  скрытую  зависть  за  его  смелость  так
радикально  разделаться  с  устоявшимися  традициями,  диктующими   среднему
человеку меру и моду. Несмотря на различный характер этих взглядов, в  целом
они были доброжелательными, выражали заинтересованность и внимание  довольно
широкого  круга  молодых  людей.  Это  внимание  и  забавляло  и  беспокоило
Ковалева, оно расслабляло его, как баловня судьбы, и в то же время вынуждало
весьма ответственно относиться к каждому своему шагу, ибо он чувствовал себя
не только баловнем, но и "кумиром толпы".
   В этот вечер появилась на танцах Люда, и, пожалуй, ей Ковалев был  обязан
окончательному освоению зала. Сначала он не  решался  подходить  к  ней,  но
заметив, что она буквально не сводит с него глаз, смело подошел и  пригласил
ее на танец. Они от души посмеялись над злополучной  пощечиной,  разлучившей
их, и не расставались уже весь вечер.  Саша  познакомил  ее  с  Николаем,  и
компания, которую они составили, оказалась очень  веселой.  Люда  попыталась
растрясти Николая и вытащить его на несколько танцев, и хотя ее уроки танцев
не  произвели  должного  эффекта,  но  были  очень  забавными,  и  все  трое
посмеялись над ними.
   Таня Беседина, положительно оценив изменения во  внешнем  виде  Ковалева,
заметила то чрезвычайное внимание, которое он уделял незнакомой ей  девушке,
и это ее  озадачило.  Ее  задело  необыкновенное  веселье,  царившее  в  его
компании, и через неделю она решила взять своеобразный реванш.
   Ей представился  случай  познакомиться  с  юношей,  которого  можно  было
отнести к средним ребятам, и она весь вечер протанцевала  с  ним,  отказывая
всем своим бывшим и даже бывалым партнерам.
   Ковалев оценил его внешние данные несколько ниже своих, но чтобы выразить
свой протест против такого ее поведения, не  явился  в  следующий  вечер  на
танцы. Он договорился с Людой этот вечер провести  в  ее  доме  и  послушать
магнитофонные записи, о которых она говорила ему еще летом.
   Поменяв роскошный зал Дома культуры на домашний  уют,  он  вместе  с  тем
поменял и Таню на Люду. Таню он любил, но и Люда была прелестной  девчонкой,
добродушной и остроумной. Саше она нравилась, и он осенью часто вспоминал их
летние встречи. Но до сих пор в его сознании и в его чувствах две девушки не
соединялись.  Как  будто  даже  кто-то  из  них  был  мальчишкой,  а  кто-то
девчонкой. Вспоминал он о них в разное время и по разному поводу.  Никто  из
них не загораживал собой ему путь к другой. Одни его интересы были связаны с
Таней, другие - с Людой; перед ним никогда не возникало проблемы выбора.  Но
сегодня, придя к ней домой и оставаясь наедине с ней в то самое время, когда
в Доме культуры шли танцы, когда там, он знал, была Таня, он особенно  остро
почувствовал, что у этих людей есть нечто общее, нечто такое, на основе чего
их не только можно, но и необходимо сопоставлять и оценивать. Люди  нравятся
друг другу по разным причинам: одни за улыбку, другие за танцы, но  различая
прекрасную душу  и  превосходную  внешность,  они  тем  не  менее  вынуждены
выбирать либо  одно,  либо  другое,  и  часто  этот  выбор  основывается  на
неосознаваемых и непостижимых мотивах.
   Интерьер квартиры, где жила Люда, находился в процессе радикальной  и,  в
общем,  положительной  перестройки.  Имея  весьма  смутные  представления  о
современных направлениях моды,  Саша  в  качестве  эталона  красоты  и  уюта
воспринимал квартиру Бесединой, в которой освоился и  к  которой  привык,  и
сейчас в новой обстановке чувствовал себя крайне неуютно. То тут, то там  он
обнаруживал случайно брошеные вещи, которые вносили черты беспорядка (кстати
характерные для его собственного дома), и он, критическим взором  осматривая
их, переживал чувство особого  неудовольствия,  соединявшегося  с  личностью
самой Люды.
   На хозяйке было вечернее платье, но перед глазами Ковалева стояли легкие,
полувоздушные домашние туалеты Тани. Звучавшая эстрадная музыка до некоторых
пор нейтрализовала впечатление от окружающей его атмосферы, но когда до  его
сознания донеслись песни Высоцкого, он был ошеломлен. Ему доводилось слышать
песни Высоцкого, но он никогда не думал, что  эти  грубоватые  и,  в  общем,
мужские песни могут быть привлекательными и для девчонок.  Едва  оправившись
от  шока,  Ковалев,  словно  отрешился  от  окружающей  его   обстановки   и
обстоятельств, приведших его в  этот  дом,  и  проникся  мелодией  и  ритмом
оглушающих песен.
   В словах, в голосе певца  он  вдруг  уловил  нечто  новое.  Убежденность,
уверенность и несгибаемый оптимизм характеризовали каждую его песню,  и  эта
уверенность, этот оптимизм нашли в душе Ковалева отклик. Он оживился,  глаза
его заблестели, и улыбка, впервые за весь  вечер,  обозначилась  у  него  на
лице. Заметив эту перемену, Люда засуетилась и предложила:
   - Давай попьем чаю, Саша?
   - Нет, спасибо, Люда, я немного чем-то расстроен.
   - Ну что ты, Саша неужели Высоцкий на тебя так подействовал,  -  состроив
удивленную гримасску, спросила Люда, и тронутая переменой его настроения,  а
отчасти, пользуясь и правом хозяйки, она нежно прикоснулась своей ладонью  к
его руке.
   По  его  телу,  как  будто,  пропустили  электрический  ток.   Рука   его
непроизвольно отдернулась, и лишь волевым усилием он оставил ее на месте. Он
почувствовал, что не в состоянии ответить на ее попытку сближения. К  такому
повороту событий он не был готов, но понял это именно  сегодня,  и  пожалуй,
только сейчас. Ее рука  ему  показалась  холодной  и  какой-то  шершавой,  а
улыбка, которой она осенила его, приторно сладкой. "Нет, нет, нет, - подумал
он, - этого мне не выдержать", - а вслух сказал:
   - Знаешь, Люда, ты меня извини, но я, пожалуй, пойду. Улыбка исчезла с ее
лица. Ковалев, не дожидаясь ответа,  осторожным  движением  высвободил  свою
руку и, поднявшись из-за стола, поспешно распрощался и вышел. На  улице  его
встретил холодный и сильный ветер. Он затруднял путь и свистел  в  ушах,  но
сердце переполнялось резкой ритмической мелодией песен Высоцкого,  а  память
твердила слова, возбуждающие веру в борьбе со стихией любви  и  природы.  Он
думал сейчас о Тане, был рад тому, что все-таки не появился на танцах и  тем
самым одержал первую крупную победу над стихией своих желаний и чувств.
  
                                               Глава 14  
  
   Вечер, который Беседина провела  в  обществе  своего  нового  поклонника,
оставил у нее хорошее впечатление. Она  видела,  что  Ковалев  не  на  шутку
расстроен, и в душе ликовала от сознания того, что ей удалось отомстить ему,
пробудить у  него  чувство  ревности.  Однажды,  улучив  момент,  она  самым
искренним образом улыбнулась  ему,  давая  понять,  что  она  тоже  способна
увлечься. На следующий день, в  воскресенье,  она  с  легким  сердцем  также
пришла на танцы и решила продолжить свою игру. Но когда вечер  был  в  самом
разгаре, а Ковалева все не было, она поняла,  что  ее  карта  покрыта  самым
неожиданным и небитым козырем. Продолжать игру было не с кем, и она, охладев
к своему новому кавалеру, собралась и ушла домой. Всю неделю она  размышляла
над тем, как ей поступить, что  предпринять  для  того,  чтобы  он  перестал
танцевать с этой девчонкой, у которой она стала замечать и красоту нарядов и
прелесть улыбки. Ничего не придумав, она  провела  следующие  два  вечера  в
обществе своей подружки и лишь изредка танцевала с парнями.
   Между тем приближался Новый год  и  в  ДК  намечался  большой  бал.  Таня
чувствовала, что ей нужно что-то предпринять. Если  новогодний  бал  пройдет
также бесцветно, как все обычные дни, то и весь год будет таким же серым. За
последние дни она воспроизвела в  своей  памяти  все,  что  было  связано  с
Ковалевым, и в ее воображении возник образ симпатичного, умного,  доброго  и
гордого парня. "Он не подходит ко мне потому, что не может простить меня. Но
это же правильно. Так должен поступать всякий уважающий себя человек. Он  не
должен забыть меня, но где гарантия, что он не может полюбить и другую. Ведь
прошло достаточно много времени с тех пор, как мы не встречались, а время  в
размолвке не лучший союзник любви. Она скрывала от  подружки  свои  чувства,
потому что не хотела, чтобы та осудила ее, но сейчас не выдержала и  все  ей
рассказала. Подружка отнеслась к ней с  сочувствием  и  подала  мысль  самым
простым способом преодолеть пропасть, разделявшую их.
   - Писать ничего не надо, - настаивала она.  -  Это  будет  слишком...  Ты
возьми и пригласи его на белый  танец.  Он  поймет,  что  ты  изменила  свое
отношение к нему, станет приглашать тебя, а потом и проводит.
   - Легко сказать, пригласи. А  как  это  сделать?  Он  должен  был  сильно
переживать наш разрыв. Ведь он любил меня.
   - Если любит, то простит, - не задумываясь, ответила девушка. - Но  очень
странно, что я об этом совсем не догадывалась. Мне казалось, что между  вами
все давно кончено. А между прочим, он симпатичный, и я  бы  сама  с  ним  не
прочь задружить... Это, конечно, я в шутку, но  тебе  советую  поторопиться.
Эта девчонка может опутать его. У него такая яркая куртка, что  он  невольно
привлекает внимание, честное слово.
   - Наверно на этой куртке помешалась и я сама,  но  поверь,  он  настоящий
парень, и жаль, что я поняла это только теперь. Хотя, может быть, прежде  он
был немного другим и потому у нас все так получилось глупо.
   - А мне кажется, что человек  не  может  быть  сегодня  одним,  а  завтра
другим.
   - Может, ты и права, но, поверишь, я не могу сейчас ни  о  чем  нормально
думать. Вот болтаю с тобой о чем попало, а сама соображаю: что бы сказал  по
этому поводу он. Или ты, например, рассказываешь какой-нибудь  случай,  а  я
сопоставляю с чем-нибудь таким, что было между нами.
   - Ну, это уже помешательство, и мой тебе совет, не тяни.
   - Что ж, будь  по  твоему.  На  балу  я  его  приглашаю.  Посмотрим,  как
отреагирует на это его госпожа...
   К такой мысли Таня приходила и сама,  но  две-три  недели  назад  она  ее
отвергала. Теперь же в этом она видела единственный выход и связывала с этой
инициативой большие надежды. Услышав от  подруги  слова,  совпадающие  с  ее
намерениями, она еще больше убедилась в правильности  своих  рассуждений  и,
отправляясь на бал, продумывала все детали этого  шага.  Едва  она  вошла  в
празднично  украшенный  зал  и  увидела  Ковалева,  ей  показалось,  что  он
догадывается о ее намерении. Он, как нарочно, ни на шаг не отходил от  своей
подруги, в обществе которой приглашать его  на  танец  ей  не  хотелось.  Ее
постоянное присутствие начинало  беспокоить  и  раздражать  Таню.  Уже  было
одиннадцать часов вечера и прозвучали  два  дамских  вальса,  а  возможности
подойти к нему не было. Раздражение сменилось безысходными муками и  страхом
перед  недоброй  судьбой,  преодолеть  которую  не  представлялось   никакой
возможности. Она ходила из одного конца зала в другой,  не  спуская  глаз  с
Ковалева, а тот, как будто,  прятался  за  своей  подругой.  Когда  зазвучал
очередной дамский вальс, вконец расстроенная, она вдруг наткнулась на своего
соседа Костю Бессонова и у нее мелькнула оригинальная мысль.
   Подозвав его  пальцем,  чтобы  не  услышала  его  подруга,  она  тихонько
сказала:
   - Сделай-ка для меня доброе дело.
   - Какое изволите?
   - Отзови Сашку в сторону, ну и пошепчи ему что-нибудь там. Понимаешь?
   - Не совсем... Но, впрочем, это я смогу. Наблюдай, я сейчас, мигом...  Он
подошел к Ковалеву и отозвал его в сторону.
   Помедлив минуту, Таня решительным шагом направилась к ним.
   - Разрешите пригласить вас на танец? - услышал Ковалев где-то близко,  но
сзади. Он обернулся, внимательно  посмотрел  на  Таню,  и,  выдержав  паузу,
отрицательно покачал головой. Отвернувшись,  он  продолжал  что-то  говорить
Косте, но тот удивленно уставился на него и не  слушал.  Его  не  понимающий
взгляд  скользил  между  Сашей  и  Таней,  и  Ковалев,  заметив  это,  вновь
обернулся. Таня еще стояла. Она была растерянна, и краска стыла заливала  ее
лицо. Ковалев резко развернулся и решительным шагом вышел из зала. Когда  он
вышел на улицу, все  его  тело  дрожало,  как  в  лихорадке.  Он  прошел  по
морозному воздуху в сквер и стал ходить взад и вперед.
   Мысль отказать Тане на танцах появилась у Ковалева еще в первые  и  самые
ужасные недели после разрыва с нею. По ее отношениям с Вадимом он знал,