посмотрел на  Валю.
Она была в домашнем ситцевом халате, голубой фон которого был усыпан  белыми
лилиями. Серые большие глаза  ее  были  задумчивы,  а  чуть  вздернутый  нос
выдавал ее бойкий характер.  В  профиль  она  была  даже  красива,  но  чуть
широковатые скулы, как  только  она  поворачивалась,  немедленно  рассеивали
впечатление тайны, которое обыкновенно создает истинная красота.
   Поймав на себе его пристальный взгляд, Валя смутилась.
   - О чем ты задумался, Саша; не нравятся фотографии?
   - Да вот сравниваю тебя  на  фотографиях  и  в  жизни.  Там  ты  какая-то
серьезная очень. Здесь ты проще. Он встал со стула, подошел к ней и обнял за
талию.
   - Между прочим, Саша, если насчет горького ты заикнулся не в шутку, то  у
нас кое-что есть...  Родители  праздновали  по  поводу  моего  аттестата,  и
осталось вино. Хочешь?
   - А что, давай выпьем. Я лично не возражаю. Валя достала из  холодильника
бутылку крепленого вина. Саша распечатал ее и разлил в рюмки, которые  нашел
в шкафу.
   - Ты мне не наливай, Саша. Я не буду пить.
   - Ты хочешь, чтобы я пил один? Так дело не пойдет. В одиночку пьют только
алкоголики. Я до этой стадии еще не дошел, так что давай, ведь у  нас  общий
праздник.
   - А ты знаешь, что есть статья за спаивание несовершеннолетних?
   -  Слышал,  но  у  нас  особый  случай,  так  сказать,  смягчающие   вину
обстоятельства, поэтому если меня и лишат свободы, то только условно!
   - Ты, как мужчина, Саша, открой вот эту  баночку  слив,  -  она  порезала
соленный огурец,  наложила  в  салатницу  горячих  пельменей  и  достала  из
холодильника торт.
   Стол она всегда накрывала с  особым  энтузиазмом  и  немалым  искусством.
Тонкие ломтики хлеба она разложила на тарелочке  веером,  соленные  помидоры
украсила кольцами лука. Всю закуску она расположила  по  кругу,  а  в  центр
поставила торт. Наконец стол был накрыт.
   - Без тоста тоже пьют только пьяницы, - сказала она, и  Саша  на  минутку
задумался. - Говорят, что тост - это своеобразный тест на  сообразительность
и ум, мудрые люди обдумывают такие вещи заранее. Но наше застолье  для  меня
неожиданность, поэтому я скажу коротко: давай выпьем за  наш  будущий  общий
успех независимо от его существа. Главное, чтобы он касался и тебя и меня.
   - Ты выражаешься слишком туманно, но я согласна. Выпив  по  две  или  три
рюмки,  молодые  люди  повеселели  и  разговорились.  Саша  с  интересом   и
нескрываемым любопытством слушал рассказы Вали о том, как они прошлым  летом
отдыхали с мамой на юге,  о  походах,  в  которых  она,  оказывается,  часто
бывала, об одноклассниках и учителях. Он наблюдал  за  выражением  ее  лица,
ловил каждый ее взгляд и  старался  понять,  любит  она  или  он  ей  просто
нравится. Его взгляд потяжелел и то и дело непроизвольно падал с ее глаз  на
ее губы и следил за их движениями,  пока  рассудок  не  спохватывался  и  не
отводил его прочь но через некоторое время все повторялось снова и, когда  в
бутылке оставалось совсем  немного  вина,  у  него  появилось  непреодолимое
желание поцеловать эти губы. Он закрыл лицо рукой, стыдясь своей  прихоти  и
одновременно соображая, как приблизиться к ней. "А вдруг она не позволит мне
сделать это, - подумал он, - по ней сейчас совсем  нельзя  понять,  как  она
отнесется к такому поступку. Она пригласила меня в то время, когда родителей
нет дома, и это серьезный аргумент в мою пользу. Но она хотела вернуться  на
площадку, а значит и не думала об этом совсем. Может ей  нужно  лишь  просто
побыть со мной и у нее вовсе не  возникает  других  желаний,  подобных  тем,
которые захватили меня".
   - Давай, Валя, выпьем еще, прервал он ее и взялся за бутылку.
   - Подожди, Саша, я тебя угощу коньяком, - остановила  она  его  и  достав
распечатанную бутылку, наполнила его рюмку. Он выпил ее, налил другую.
   - Я хочу, чтобы ты тоже выпила коньяку  и  непременно  из  моих  рук.  Он
поднес рюмку к ее губам, и она,  отпив  глоточек,  отстранила  ее.  Поставив
рюмку на стол, он обнял Валю и уронил свою голову на ее плечо.
  
                                        Глава 11  
  
   Проснулся Ковалев среди ночи. На дворе начинало  светать,  но  небо  было
затянуто тучами, и в комнате стоял полумрак. Он внимательно оглядел  комнату
и  в  первую  минуту  ее   обстановка   показалась   ему   незнакомой,   но,
присмотревшись к портрету, висевшему над диваном, где он лежал, и  узнав  на
нем родителей Вали, он сообразил, где находится. Его память медленно, шаг за
шагом, восстанавливала события вчерашнего вечера. Он вспомнил, что вчера был
на выпускном вечере,  затем  зашел  на  танцы,  где  познакомился  с  Людой,
встретил Валю, и они пришли к ней  домой.  Они  выпили  вина,  а  потом  был
коньяк, и они целовались... На  память  ему  пришел  танцевальный  вечер,  с
которого ушла Беседина, и он волею обстоятельств был  принужден  остаться  и
танцевать с Валей; вспомнил, каких душевных усилий ему стоило удержаться  на
этом вечере и какую неприязнь, неожиданно нахлынувшую на него, он испытал  к
Вале. Как мог он целовать девчонку, к которой по существу у него нет никаких
чувств, которая была когда-то даже неприятна ему?! Как мог он наговорить  ей
такой чепухи про билет? Он не в состоянии даже встречаться с ней, не  говоря
уже о том, чтобы любить. Он любит Таню и никто другой ему совсем не нужен.
   Его тошнило, в затылке ощущалась сильная боль, и раскаяние о  случившемся
усугубляло его  состояние,  делало  его  невыносимым.  Из  спальной  комнаты
донеслось чуть слышное  посапывание,  и  сильный  позыв  рвоты  вынудил  его
соскочить с дивана. Он присел на корточки  подле  него  и  взялся  рукой  за
горло, пытаясь избавиться от крайне неприятного ощущения. На
   шее  он  нащупал  шероховатость  и  почувствовал  слабую  саднящую  боль.
Оглядевшись и увидев трюмо, он на цыпочках подошел к  нему.  Шею  пересекала
полоса запекшейся крови. Ужасная догадка  исказила  его  лицо.  Он,  как  по
тревоге, оделся, захлопнул за собой дверь и бегом помчался домой.  Чтобы  не
разбудить родителей, он осторожно открыл дверь, крадущейся походкой прошел в
комнату, разделся и лег в приготовленную для него на диван-кровати  постель.
Спать не хотелось. Чувство небывалой вины перед Таней защемило  его  сердце.
Мысль лихорадочно искала возможности и пути избавления от угрызений совести,
внезапно  стиснувших  его  душу.  Ему  пришла  в  голову  идея  написать  ей
оправдательное письмо, где он смог  бы  объяснить,  как  все  и  что  именно
произошло. Он доказал бы ей непременно,  что  его  поступок  нельзя  считать
подлостью или предательством, потому что он не соответствует  его  помыслам,
его устремлениям и, наконец, идеалам; что на самом деле он не  такой,  каким
он может предстать перед ней, если она об узнает; что он  бесконечно  предан
ей и только ей, и он не сможет полюбить никого другого. Но через пять  минут
он уже осознавал всю глупость своей затеи,  его  объяснения  совсем  ненужны
Тани. Она любит другого, она спокойно спит сейчас и, возможно, видит во  сне
Вадима.  Над  письмом  она,  наверняка,  лишь  посмеется  да  прочитает  его
подругам.  В  его  памяти  снова  всплыла  картина  вчерашнего  вечера.   Он
представил себе чуть застенчивую улыбку, пышные  волосы  и  красивый  халат,
попытался припомнить содержание рассказов Вали, из которых память  сохранила
лишь разрозненные фрагменты и, к своему удивлению,  вынужден  был  признать,
что вчера Валя была очень хороша. Он отчетливо  помнил,  как  его  одолевало
желание поцеловать ее. Оно, это желание, не могло свалиться на него с  неба,
оно возникло на земле  и  должно,  по-видимому,  иметь  какие-то  основания,
понятные  рассудку.  Но  рассудок  отказывался  повиноваться   и   наперекор
действительным фактам  не  соглашался  с  возможностью  существования  прямо
противоположных чувств к человеку: на танцах и дома, в обществе Тани  и  без
нее,  не  признавал  правдивыми  картины  вечернего  очарования   и   ночной
неприязни. Разрываемый противоречиями, которые воздвигли перед ним  реальная
жизнь и рассудок, он привстал с постели и с отчаянием хлопнул себя по бедру.
Но тут же вспомнил случай на реке,  где  он  испытал  презрение  к  Татьяне,
сменившееся затем неделю умиления и пылкой любви. Что можно в подобном хаосе
мыслей и чувств ожидать от дня завтрашнего? Куда заведет его  тропа  поисков
через неделю, через месяц и год? Какие звезды и на  каком  небосводе  должны
служить ему ориентиром в этом неведомом мире очарования, ненависти и  суеты.
В чем, наконец, состоит суть и смысл  самих  этих  поисков?  Что  он  должен
искать?! Счастье?! Но в чем состоит  оно  это  счастье?  Терзаемый  этими  и
подобными им вопросами Саша не заметил, как наступило утро. Поднялась мать и
стала готовить на кухне завтрак. Настенные часы пробили  девять.  Надо  было
вставать и чем-то занять себя. Впереди  был  целый  свободный  день.  Но  он
обещал быть безрадостным и бесцельным, и Ковалев пожалел, что до сих пор  не
нашел себе товарища, с которым можно было хотя бы  провести  время.  Его  не
радовало, а, наоборот, огорчало  и  окончание  школы.  Теперь  ему  попросту
некуда будет девать себя после работы. С Валей ему сейчас ни в  коем  случае
нельзя встречаться. Пусть она уедет, не увидев его.  Так  будет  лучше.  Это
избавит его от дополнительных и ненужных  хлопот  по  поводу  выяснения  или
установления каких бы то ни было отношений с ней.  Таня  сегодня  уезжает  в
деревню... Куда бы уехать самому? Уехать так, чтобы забыть разом все, что  с
ним произошло за последние месяцы. Но уехать нельзя. В понедельник он должен
выходить на работу. А какая может быть работа в таком настроении?! И вообще,
почему он должен идти на работу, если ему сейчас  совсем  не  до  нее?..  За
завтраком мать спросила его о царапине и стала укорять за то, что он  поздно
пришел домой. Саша почувствовал какое-то отчуждение и к ней, и к отцу,  и  к
сестренке, без умолку  болтавшей  о  каких-то  бессмысленных  и  бестолковых
вещах, и, несмотря на то, что погода настраивалась пасмурная, он решил пойти
сегодня на пляж. Там можно быть  одновременно  и  в  обществе  и  наедине  с
собой... До пляжа можно было доехать автобусом, но он  прошел  два  или  три
километра пешком, как кинопленку, покрутив несколько раз  в  своем  сознании
трагические  картины  и  печальные  мысли  последних  двух  месяцев.  Первая
половина июня была достаточно теплой, и купальный сезон начался сравнительно
рано. Однако народу на пляже было мало, и Саша без труда нашел  себе  место.
Пляж был почти не благоустроен: две беседки под крышей, да несколько обычных
лавочек были разбросаны тут и там без всякого  порядка  и  плана.  Небольшая
зеленая палатка, построенная некогда с выдумкой и  искусством,  по-видимому,
многие годы не  работала  и  имела  запущенный  вид.  Берег  был  пологий  и
песчаный, а в метрах пятидесяти от воды поднимался крутым  яром,  заселенным
полосой хвойного леса. В воду лезть  не  хотелось  и  Саша  расположился  на
лавочке с усилием сосредоточив свои мысли на  вопросе  о  пользе  купания  и
солнечных ванн. Но этот медицинский экскурс  продолжался  недолго.  Мышление
упорно стремилось к событиям вчерашнего вечера  и  при  малейшей  оплошности
внимания или воли мгновенно реагировало на  самые  отдаленные  ассоциации  и
проваливалось в невидимую ловушку, где его окутывал холодный и мрачный туман
безысходных эмоций. Эта внутренняя борьба уже начинала раздражать, и Саша  в
надежде избавиться от хандры  пошел  искупаться.  Вода  была  прохладной  и,
проплыв метров двадцать, он вышел усталый, но в  то  же  время  взбодренный.
Солнце в этот момент вышло из-за туч, берег оживился людьми, а  лес  заиграл
веселыми красками. Саша  приложил  ладонь  козырьком,  посмотрел  в  сторону
солнца и улыбнулся. К западу тучи разрывались на отдельные облака. Ветер был
юго-западный, значит можно было надеяться на солнечный день. Приблизившись к
берегу, он вдруг заметил девушку с удивительно знакомой прической.  Лица  он
еще не мог разобрать, но интуиция осенила его,  и  он,  обойдя  лежавших  на
песке людей, подошел к ней. - Здравствуйте, Люда, - обратился он к  девушке.
Она неподвижно стояла, подставив спину выглянувшему солнцу и,  очевидно,  не
заметила его. - Добрый день, Саша, - с удивлением и  улыбкой  ответила  она,
узнав своего бесшабашного партнера по танцу. - Вот мы и  встретились  снова,
хотя вы, как мне кажется, собирались сегодня улизнуть от меня.  -  Вы  очень
смышлен и неплохо изучили девичьи повадки. Однако  на  сей  раз  вы  жестоко
ошиблись. Сегодня я как раз собиралась отыскать вас на площадке и пригласить
на дамский вальс. - Я был бы счастлив, право, если бы в вашей шутке была  бы
хоть ничтожная доля правды. - С некоторых пор я шучу очень редко. - Не стану
допытываться, что это была за пора, но мне приятно слышать это из уст  такой
хорошенькой  девушки  и  я,  признаться,  немало  озадачен  своею  вчерашнею
глупостью. - Вы полагаете,  что  поступили  дурно  вчера?  -  Даже  слишком.
Согласно рыцарскому этикету я должен был сопровождать вас домой. Ведь  рядом
с вами не было даже подружки... - Ну что вы, Саша, рыцари нынче  перевелись,
хотя, впрочем, один объявлял мне о подобном намерении. - Я надеюсь,  что  вы
дали понять этому выскочке, что раньше его разговор на ту же самую тему  вел
с вами я. - Вы опираетесь в своих рассуждениях на старомодную логику. Сейчас
двадцатый, а не девятнадцатый век, и понятия раньше или позже в таких тонких
вопросах,, какие возникают на танцах, весьма условны или, как сказал бы  мой
бывший учитель Алексей Иванович, диалектичны. - Как, вас тоже  учил  Алексей
Иванович? - Да, я закончила в прошлом году вечернюю школу, что находится  на
Пушкинской улице. Вы тоже в ней учились? - Я только что закончил ее. Правда,
я  учился  в  ней  всего  один  год.  -  Очень  любопытно...  Молодые   люди
разговорились об  учителях,  что  их  учили.  Они  посмеялись  над  вольными
манерами и незадачливостью Серафимы Степановны - учительницы немецкого языка
- и отметили  строгий  нрав  и  педантизм  математика,  оценили  острословие
преподавателя  химии  и  добродушие  Алексея  Ивановича.  Потом  они  вместе
купались, играли в волейбол с ребятами, по-видимому, отдыхавшими классом,  и
вспоминали свои школьные годы, лежа на песке подле лавочки, на  которой  они
разложили свою одежду. За несколько часов, проведенных  вместе,  они  многое
переболтали и узнали о знакомых друг друга едва ли  не  больше,  чем  прежде
сами знали о них. Однако о себе никто из них не говорил почти  ничего.  Саша
молчал, потому что считал свою судьбу неудавшейся и какая бы мысль  о  самом
себе ни приходила ему на ум, он отгонял ее прочь, потому  что  она  так  или
иначе была связана с Таней и была или заветной, или мало веселой. Он  решил,
что и Люда многое недоговаривает. Но выяснять ему ничего не  хотелось  и  он
был доволен, что девушка так украсила его одиночество. Было видно, что и она
заинтересовалась Ковалевым. Когда солнце  прошло  зенит,  их  плечи  изрядно
порозовели. Саша подумал о танцах. Они  представлялись  вполне  естественным
продолжением дня. Люда, тоже заговорила о танцах,  и  Ковалев,  проводив  ее
домой, предложил встретиться вечером в городском саду.  Вечером  в  половине
девятого они опять были вместе и направлялись к танцевальной площадке.  Саша
задержался у кассы, чтобы купить билеты, и в очереди, образовавшейся  здесь,
он увидел Валю. Когда она, взяв билет, проходила мимо него, он  сделал  вид,
что не заметил ее. На  площадке  во  время  танцев  его  взгляд  то  и  дело
встречался с ее пристальным взглядом. Танцевала  она  редко,  больше  просто
стояла в стороне, и как показалось Саше, внимательно наблюдала за ним. Ее
   лицо приобрело багровый оттенок, а глаза были широко раскрыты и  выражали
напряжение и решимость. Может быть, она ждала случая,  когда  Ковалев  будет
один и хотела что-то сказать ему? Но именно этого он и опасался и потому  ни
на шаг не отпускал от себя Люду и не отходил никуда  сам.  Он  полагал,  что
таким способом ему удастся избежать неприятного разговора  с  ней.  Люда  не
замечала всего этого и беспечно болтала о  самых  различных  вещах.  Наконец
сосредоточенное лицо Вали он увидел совсем близко от себя и невольно потянул
Люду в сторону. Но только он успел отвести ее к скамеечке, как Валя  подошла
к ним и громко спросила: - Саша, это  твоя  новая  подруга?  -  она  указала
глазами на Люду. -  Да!  -  ответил  Ковалев  с  некоторым  вызовом  и  тоже
достаточно громко.  Едва  он  успел  сказать  это,  как  девушка  сильнейшей
пощечиной оглушила его. Он машинально схватился рукой за лицо и,  сгорая  от
стыда, как ошпаренный, выскочил с танцевальной площадки.
  
                                             Глава 12  
  
   Около месяца Ковалев обходил городской сад стороной. Люду  он  больше  не
видел и ему было стыдно попадаться ей на глаза. Таня и  Валя  разъехались  в
разные  стороны.  Однажды  он   встретил   соклассника   Николая   Скрипина,
рыжеволосого курносого парня, простодушного по натуре и  внешнему  виду,  но
стремившегося придать своим манерам и  речи  некоторую  солидность,  иногда,
правда, смешную. Они долго  бродили  по  улицам,  обсуждая  свои  дальнейшие
планы. Тот собирался поступать в мединститут и поделился с  Ковалевым  своим
беспокойствам  по  поводу  большого  конкурса.  Александр  в  свою   очередь
рассказал о намерениях поступить на философский факультет, и это в  какой-то
мере сблизило их. Так они провели три или четыре вечера и сходили  вместе  в
кино. Обнаружив много общего в своих интересах и  взглядах,  они  удивлялись
тому, что в школе были  так  далеки  друг  от  друга.  Николай  занимался  в
самодеятельном драмкружке при Доме культуры и приглашал  туда  Ковалева,  но
Саша, полагая, что сейчас ему следует думать  о  более  серьезных  и  важных
вещах, наотрез отказался от такого соблазна. В  августе  Ковалеву  полагался
двухнедельный отпуск, и он провел его у своего брата Владимира  в  областном
центре, где жил раньше и  сам.  Брат  жил  с  семьей,  и  их  былые  близкие
взаимоотношения теперь переменились, так  что  Саша  большую  часть  времени
проводил вне дома. Друг его детства уехал на комсомольскую стройку,  поэтому
отпуск ему показался прескучным.
   Он съездил в университет, куда еще совсем недавно собирался поступать,  и
понаблюдал за абитуриентами, сдававшими вступительные экзамены.  Конкурс  на
исторический факультет был довольно высок: восемь человек на место, но пятая
или шестая часть поступающих "завалила" сочинение и оставшимся "дышать" было
уже полегче. Саша пожалел, что не стал поступать в этом году. Сейчас  бы  он
тоже был среди этих ребят и попробовал бы свои силы в этом храме науки. Но с
другой стороны, он осознавал даже некоторое внутреннее  превосходство  перед
окружающими, так как полагал,  что  философский  факультет,  куда  он  решил
поступать  на   будущий   год,   несомненно   внушительнее,   солиднее   чем
исторический, и поэтому время, которое он теряет сейчас,  он  наверстает;  к
тому же по окончании он будет распределяться не в школу, а в вуз. На десятый
день своего пребывания в гостях он собрал чемодан и  уехал  домой.  Сентябрь
выдался пасмурным и дождливым, с холодными пронизывающими ветрами, и Ковалев
вечерами сидел дома за книгами и откровенно скучал по школе и танцам.  Летом
он как будто забыл о Тане, но чем ближе  подходил  сезон  танцев  во  Дворце
культуры, он все больше стал думать о ней. По его предположению  она  должна
была поступать в мединститут. Но если она  поступит,  то  у  него  не  будет
возможности видеть ее, а как раз это-то беспокоило его  больше  всего,  хотя
сам себе в этом боялся признаться. При всей своей благожелательности  к  ней
он ловил  себя  на  том,  что  желает,  чтобы  она  провалила  вступительные
экзамены, и когда, наконец, он увидел объяв