Эдвина МАРК
    ЮНАЯ ГРЕШНИЦА


    ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


Глава 1

   Я стояла перед зеркалом, заканчивая подкрашивать  губы,  когда  услышала,
как засигналил в своей машине Рэй. Мне никогда не  составляет  труда  узнать
автомобиль Рэймонда Лессера по звуку его сигнала - этакий медный рев.
   Я не интересуюсь, он это едет или нет (красный, с проволочными спицами на
колесах), поскольку такой в округе только один. Было настоящим удовольствием
сознавать, что единственный в нашем районе Ширфул Вистас  шикарный  "Эм-Джи"
сигналил  в  тот  вечер  в  пятницу  именно  перед  моим  домом  и  что  его
восемнадцатилетний рыжеволосый хозяин (я никогда не хожу с парнем,  если  он
не старше меня на полный год) около шести футов  ростом,  настоящий  молодой
мужчина в красивом свитере выбрал меня из двадцати пяти  трепещущих  девушек
моего класса, назначив мне свидание.
   Я решила заставить Рэя подождать. Он поцеловал меня перед расставанием во
время нашей первой встречи и действовал так, словно я уже принадлежала  ему.
Не знаю, насколько его притягивало мое девичье тело, и насколько  тот  факт,
что мой отец, Эллиот Палма, был президентом второго из крупнейших  банков  в
Ширфул Вистас. Думаю, и то и другое в равной степени.
   Так все и вышло. С этого времени я  стала  составлять  ему  компанию  для
совместного посещения соревнований по борьбе.
   Я снова посмотрела на себя в зеркало. Голубые глаза (доставшиеся  мне  от
моего родного отца; мама рассказывала, что  он  умер,  когда  мне  было  два
года), светлые волосы, впрочем, не  очень  уж  светлые,  зато  естественного
цвета,  некрашенные.  Мой  фасад,  беспокоивший  меня  весь  последний  год,
наконец-то стал удовлетворительным. Я натянула  свой  голубой  свитер  через
голову, одернула его вокруг талии,  полюбовалась  произведенным  эффектом  и
посчитала, что готова к сражению.
   Рэй опять посигналил, и я улыбнулась себе перед зеркалом, в  который  раз
отметив, что мои губы чересчур тонкие, а затем представив, как  отреагировал
бы он (или любой другой парень), если бы  увидел  меня  с  ярко  накрашенным
лицом. Тем временем  я  отсчитывала  секунды  -  можно  было  заставить  его
подождать еще, поскольку я знала, когда наступит решающая минута, и терпение
Рэя иссякнет.
   Инициалы Дж. П. (Джоан Палма) на свитере огибали мою грудь слева, и  я  с
удовольствием погладила их. Это была  моя  первая  одежда  с  инициалами  и,
надеюсь, не последняя, хотя во время последней схватки Эллиот (мы  чертовски
современны дома и зовем друг  друга  по  именам)  утверждал,  что  я  должна
зарабатывать себе на вещи.
   За прошлый год он заплатил приличный налог.
   Пора. Я выключила свет и направилась по коридору к лестнице.
   Наш десятикомнатный дом из красного кирпича - один из самых  больших  (на
самом  деле)  в  Ширфул  Вистас.  Я  занимаю   комнату,   которая,   видимо,
предназначалась для притона.  Она  мне  нравится.  Там  я  чувствую  себя  в
уединении  и  могу  играть  свою  музыку   сколько   хочу   с   всего   лишь
шестидесятипроцентной вероятностью, что придет  Эллиот  и  начнет  требовать
тишины.
   Я собиралась проскользнуть через дверь  кухни  и  обойти  вокруг  лужайки
площадью около двухсот квадратных  футов,  за  которой  Эллиот  ухаживал  по
воскресеньям с потрясающей нежностью (причем всегда старался  находиться  на
виду у соседей, подстригая кусты, словно  обыкновенный  славный  малый),  но
ничего не вышло. Эллиот окликнул меня  из  гостиной.  Мне  пришлось  сделать
резкий поворот налево на нижней ступеньке лестницы и войти в комнату.
   - Кто там сигналит? - спросил он, выглянув из-за газеты.
   - Рэй, - ответила я и, развлекаясь, подождала его реакции, хотя наверняка
знала, какой она будет, и согласилась бы поспорить по этому  поводу  на  всю
выдаваемую мне в  неделю  сумму.  Естественно,  Эллиот  поднял  свое  белое,
аккуратное лицо и уважительно пошевелил челюстями.
   - О, - произнес он. - Мне не хотелось бы, чтобы он так шумел.
   - Я скажу ему.
   - Не беспокойся, -  поспешно  проговорил  Эллиот.  -  Желаю  тебе  хорошо
провести время.
   Я почувствовала отчуждение к своему отчиму когда выяснила, что он трус  и
лицемер. Эллиот злился на мальчишку, сигналящего перед его  домом,  но  отец
Рэя был крупным вкладчиком в гигантский торговый центр  Ширфул  Вистас.  Его
доля составляла несколько сотен тысяч, и все, что делал Рэй, было хорошо для
Эллиота Палма. Фактически, если бы Рэй изнасиловал меня, и я пришла бы домой
и сказала отчиму, что потеряла девственность, он мог и не обратить  на  меня
никакого  внимания..,   поскольку   это   Рэй.   Эллиот   не   преминул   бы
воспользоваться такой ситуацией с выгодой для себя.
   Если сейчас у вас сложилось впечатление, что я недолюбливаю отчима, то вы
правы.
   Моя мама погрязла в телевизионных шоу. Это все, чем она занимается каждую
свободную минуту. По утрам она смотрит мыльные оперы - бесконечные,  унылые,
горестные драмы, поддерживаемые недельными оргиями отравляющей нищеты.
   Я не смотрю на нее и тоже не очень люблю с тех пор, как поняла,  что  она
почти всегда не такая, какая есть на самом деле.
   Как-то раз воскресным утром я рылась на нашем чердаке и  нашла  альбом  с
фотографиями, сделанных, когда  мама  была  замужем  за  моим  отцом.  Я  не
узнавала ее до тех пор, пока она вдруг не положила мне на плечо руку.
   - Джоан... - прошептала мама, - тебе не нужно было забираться сюда. Здесь
пыльно.
   Затем она наклонилась и заглянула в лежащий у меня на коленях альбом.
   - О, я и не знала, что он еще  цел.  Я  перевела  взгляд  со  снимка,  на
котором  была  запечатлена  симпатичная  улыбающаяся  девушка  с   огромными
счастливыми серыми  глазами,  на  худое  лицо  над  моим  плечом.  Нос  мамы
обострился, а в уголках  глаз  появился  миллион  морщинок.  Рот  тоже  стал
другим, рука,  лежащая  у  меня  на  плече,  была  костлявой,  с  короткими,
покусанными ногтями. Ее голос казался таким же хрупким, как и тело. Я  опять
посмотрела на пышущую здоровьем и счастьем фотографию, затем на склонившуюся
над ней реальность, и заплакала.
   Я так и не рассказала маме о причине моих слез, но, думаю, она догадалась
сама. Во всяком случае, мама взяла альбом, оставила меня плачущей, и  с  тех
пор я больше никогда его не видела. Наверное, она  просто  выбросила  старые
снимки.
   С тех пор я старалась не смотреть на нее. Довольно странно,  но  я  стала
избегать маму, а когда видела ее, то одновременно чувствовала бешеную  злобу
и грусть. Я могла закричать или даже дать ей пощечину. У нас с  ней  никогда
не было много общего, но  раньше  я  никогда  не  грубила,  а  теперь  стала
уклоняться от разговоров с ней. Позже мы до  возвращения  с  работы  Эллиота
начали бродить вокруг дома, словно  две  балерины,  боящиеся  столкнуться  в
центре сцены. Лицо мамы, походка, стоптанные тапочки - я не  выносила  их...
или ее.
   Всякий раз глядя на отчима, я понимала, что это  его  вина.  В  некотором
смысле он убивал ее. Все это было ужасно, но мама ни о чем не  задумывалась.
А если бы и  задумалась,  то  ничего  не  предприняла  бы,  поскольку  давно
свыклась с такой жизнью.
   Она просто пялилась в свой телевизор, слушала радио и жила в  собственном
сером, тусклом мире так далеко за границами отчаяния,  что,  возможно,  даже
была счастлива - не знаю, я не психолог. Иногда по ночам я плакала по ней  -
по той маме, которой она когда-то была: горькие слезы, которые приносили мне
страдания и текли по лицу, словно кровь.
   Наконец я вырвалась из своего счастливого дома. Мама  вяло  помахала  мне
рукой, и я хлопнула дверью, оставив за ней отглаженные  брюки  Эллиота,  его
модную трубку, белую  рубашку  с  расстегнутым  воротом  и  его  аккуратный,
ужасный мозг. Глубоко вдохнув теплый воздух, я забралась в машину.
   - Ты напрасно тратишь свое  время,  -  сказал  Рэй.  Он  покраснел,  и  я
прекрасно заметила это.
   - Мне нужно было поговорить с родителями.
   - Гм, - Рэй нажал на педаль, и мы рванули с места. Гравий полетел  из-под
колес. Если бы кто-нибудь другой повредил выровненную  дорожку  Эллиота,  он
вышел бы из себя, но сейчас ничего не сделал.
   - Куда мы едем? - поинтересовалась я. Рэй любил во время  свиданий  брать
инициативу на себя. Он  никогда  не  говорит,  что  запланировал.  Настоящий
мужчина.
   - Увидишь.
   - Я не могу выезжать из Моронвилла, - сказала я  (так  в  нашей  компании
называли Ширфул Вистас).
   - А кто сказал, что мы поедем далеко?  Мы  повернули  на  главную  улицу.
Позади нас в  лучах  заходящего  солнца  светились  ряды  настоящих  замков.
Атмосфера  Ширфул  Вистас  была   уникальной.   Район   построили   довольно
оригинально, на месте гигантской свалки в часе езды  от  Нью-Йорка.  Главной
причиной появления сотен домов, находящихся слева от меня сейчас,  когда  мы
неслись   мимо   основного   здания   Стил   Индастриз,    был    гигантский
металлургический завод, который зажигал  вечерний  воздух  густым  малиновым
пламенем. Хотя он находился милях в трех  от  города,  я  могла  чувствовать
слабое громыхание его установок. Думаю, это просто постукивала мчавшаяся  по
дороге машина, но если вы большую часть времени ощущаете вибрацию, то  через
некоторое время привыкаете к ней, однако не забываете о ее существовании  ни
на минуту.
   На заводе работает около трех тысяч человек, и он владеет Ширфул  Вистас,
в том или ином смысле.
   Я никогда там не была, хотя хотела бы посмотреть, как  выплавляют  сталь.
Но Эллиот все равно не разрешил  бы.  Ведь  производство  металла  -  грубый
бизнес, а я дочь президента банка.
   Рэй  остановил  автомобиль.  Тормоза  взвизгнули.  Мы   оказались   перед
заведением Энрико, местным центром красивой жизни. Здесь  находился  бар  (в
котором  я  никогда  не  была)  и  дешевый  итальянский   ресторанчик.   Это
единственное место для развлечений в городе, и кроме того в зале  установлен
музыкальный автомат. Хотя нельзя сказать, чтобы меня сюда очень влекло.
   Мы вошли. Заведение оказалось довольно милым и многолюдным.
   Мы присели за столик. Рэй заказал себе кубинский ром,  а  мне  кока-колу.
Тони принес бокалы и поставил перед Рэем  еще  две  рюмки  с  чистым  ромом.
Выражение его лица не изменилось, когда содержимое одной из них оказалось  в
моем бокале.
   Если бы он поднял шум,  ему  пришлось  бы  туго.  Подростки  поддерживали
ресторанчик, и Тони знал это. Мы даже ели здесь их дешевые блюда.
   Я огляделась. Наш столик находился на стороне ресторана.  В  баре  сидели
обычные случайные посетители,  отделенные  от  нас  шторами,  сделанными  из
множества бусинок. Длинный зал, где мы  сидели,  был  заполнен  подростками.
Музыкальный автомат трубил изо всех сил.
   Восемь или десять пар танцевали  (если  можно  назвать  танцем  публичный
петинг). Рэй отхлебнул из своего бокала и взглянул на меня.
   - Нагреется, - сказал он, указав на мой напиток. Я сделала глоток. Мне не
нравится ни ром с кока-колой, ни коньяк, но у меня очень бережливая  натура,
а все это стоило по пятьдесят пять центов. Рэй предложил мне сигарету, но  я
покачала головой. (Это одна из милых черт Рэя -  он  не  забывает  на  людях
предложить мне сигарету, хотя знает, что я не курю).
   - Потанцуем?
   - Под это? - Рэй в отчаянии покачал головой. Наши вкусы в  музыке  сильно
расходятся. Вообще я не похожа  на  большинство  своих  сверстников.  Прежде
всего, я люблю читать, могу сидеть с книгой в уединении в  желтом  кирпичном
здании публичной библиотеки (в Ширфул Вистас есть все, кроме  веселых  аллей
). Но мой музыкальный вкус отличается
от всех в Моронвилле - кончая Эллиотом... Или я должна сказать,  начиная?  Я
вдохнула насыщенный табачным дымом  воздух  и  попыталась  расслабиться.  Из
музыкального автомата донесся фокстрот, и когда Рэй поднялся, я  последовала
за ним. Мне наплевать на сладенькую музычку. По крайней мере она безвредна.
   Я двигалась в объятиях Рэя, и это было прекрасно, как всегда.
   Он высокий, хорошо сложенный  и  умеет  по-настоящему  вести  женщину.  Я
чувствовала напряжение его тела, когда мы прикасались друг к другу.
   - Мы предположительно танцуем, - тихо произнесла я.
   - А это и есть танец.
   - Может, ты это так называешь... - я немного отодвинулась.
   Нужно действовать поосторожнее. Если будешь слишком  большой  жеманницей,
поползут слухи, и ты можешь погибнуть.
   Рэй не был невинным. Девчонки шептались между собой, и  он  удивился  бы,
откуда я все знала. Я избегала темы секса,  но  мне  стоило  только  завести
разговор или позволить Рэю завести разговор о нем, и можно было  развлечься,
нанося удар за  ударом  по  его  последнему  завоеванию  (которым  оказалась
девочка в очках по имени Мирабелла Паар из 12-Д класса). Если бы  Рэй  знал,
что  только  благодаря  своему  закрытому  рту   имеет   сейчас   прелестную
возможность проводить время с еще одной желанной девушкой.
   В день своего семнадцатилетия я решила, что в этот год обязательно  стану
женщиной. Но не с Рэем: он слишком много болтал.
   (Насчет этого решения. Это забавное чувство. Не знаю, как другие девочки,
а я всегда должна по-настоящему обдумать важные  изменения.  Секс  -  только
одно из них. Но в конце концов я являюсь хозяйкой своего тела. И эта хозяйка
может больше вас рассказать об остальной моей жизни.) Я  точно  знаю,  когда
это произошло. В тот вечер, когда Эллиот принес домой проигрыватель. Я знаю,
маме пришлось много раз напоминать ему, потому что он (хотя и  говорит,  как
сильно меня любит) не любит никого, кроме себя. У Эллиота есть толстая папка
для записи дней рождения, годовщин и других вещей подобного рода. Ведь отчим
обязательный и аккуратный человек. Но это ничего не значит.
   В общем, мама ( или, может, его секретарша в  банке,  старуха  с  лиловым
лицом) напомнила Эллиоту, что у его любимой доченьки  день  рождения,  и  он
купил  проигрыватель.  Конечно,  поскольку  аппарат  должен   играть,   были
приобретены и пластинки.
   Только клерк ошибся.  Вместо  Лоуренса  Уэлка  и  его  большого,  мягкого
оркестра он дал Эллиоту Бранденбургский  концерт  Иоганна  Себастьяна  Баха.
Когда отчим принес мне сверток, я  вежливо  поблагодарила  и  сняла  обертку
прямо при нем.
   Проигрыватель восхитил меня, а пластинка  озадачила.  Я  никак  не  могла
понять смысл выбора Эллиота,  но  в  конце  концов  поставила  третью  часть
концерта и села.
   Никогда не смогу разобраться, что произошло со мной потом.
   Как будто что-то распахнулось впереди, и я  стала  купаться  в  солнечном
свете. Это было все равно что слушать живую  воду.  Радостный,  смущающий  и
однако строго выстроенный каскад нот. Я и не подозревала, что  музыка  может
производить такое впечатление.
   Эллиот слушал достаточно вежливо, мама вяло  походила,  потом  исчезла  в
своей комнате, где села перед телевизором и стала смотреть  свои  программы,
не мешая никому в доме.
   Когда одна сторона пластинки закончилась, я  выключила  проигрыватель  и,
ошеломленная, снова села.  Мне  не  хотелось  ни  говорить,  ни  думать.  Не
хотелось даже больше слушать. Для вечера было вполне достаточно.
   - Что это за музыка? - спросил Эллиот, нахмурившись. Я указала на обложку
пластинки, и он прочитал название, а потом рассказал  об  ошибке  клерка,  о
превосходных свистках Лоуренса Уэлка.
   - Завтра я верну им эту пластинку, - закончил отчим ломким голосом.
   - Не беспокойся, - сказала я. - Мне нравится.
   - Я не хочу, чтобы ты слушала это, - ответил Эллиот, Я удивилась.
   - Почему нет?
   Отчим пожал плечами, и я поняла, что он не хочет говорить.
   - Кроме того, это мой день  рождения.  Я  имею  право  сказать,  что  мне
нравится твой подарок.
   - Я уже рассказал тебе... Это была ошибка. Я хорошо знала этот  его  тон.
Из-за него мы не могли делать покупки нигде, кроме скромного магазина одежды
в Моронвилле, не могли покупать мясо нигде, кроме местного  супермаркета,  и
не могли покупать лекарства нигде, кроме местной аптеки.
   - Это самая лучшая из совершенных тобой ошибок. Спасибо, Эллиот.
   - Послушай, - сказал он. - В Бахе нет ничего плохого. Я ходил в колледж и
хорошо знаю его. Но ты должна подумать обо мне, о моем положении здесь.
   - И что?
   - Это выглядит не очень хорошо, Джоан. Это община среднего уровня. Только
немногие люди слушают подобную музыку. Я не хотел бы, чтобы вокруг  поползли
слухи, будто моя дочь или даже я сам, чересчур серьезны. Пуритане! Я не могу
позволить себе быть пуританином.
   Позвольте мне объяснить: в  своем  банке  Эллиот  сидит  в  центре  зала,
окруженный чистейшими стеклами. Солнце освещает его лицо (стекла связаны  со
специальной сигнализацией, и под ногой отчима  есть  незаметная  для  других
кнопка сигнала тревоги). Он является новым  типом  банкира.  Имя  и  фамилия
Эллиота выгравированы огромным готическим шрифтом на табличке на его  столе.
Под ними такими же буквами написано: "Добро пожаловать". Отчим разговаривает
со всеми, смертельно боится заговорить покровительственным тоном или быть  с
каждым человеком разным. Он хлопает вас по спине, отвергая или принимая ваше
предложение, выпивает с ребятами в задней комнате, входит в  уйму  различных
комитетов - в  комитет  низшей  лиги  по  боулингу,  в  ПТА,  в  комитет  по
Образованию  Ширфул  Вистас  (некоторое   время   даже   был   председателем
последнего.)  Эллиот  председательствует  в  Лиге  Социального  обеспечения,
работает с местным Республиканским комитетом. Он популярен со своим  мощным,
грубоватым голосом, эффектными челюстями и  слегка  трепещет,  когда  бывает
слишком  эмоционален.  У  него  даже  есть   документ,   доказывающий   это,
благодарность "за  активную  поддержку  финансового  и  духовного  состояния
общины". Документ напечатан на синтетическом пергаменте и красиво  раскрашен
с левой стороны. Эллиот держит его на видном месте, под стеклом своего стола
в офисе. Причем текст развернут так, чтобы  посетитель  мог  без  труда  все
прочитать.
   Большинству остолопов мой отчим нравился, некоторые в районе его боялись.
Последние были умнее, поскольку каким-то образом поняли, что Эллиот презирал
их всех. Всей своей злобе на себя и на людей, среди которых ему  приходилось
жить и возиться с деньгами, он позволял выплеснуться по вечерам. И  то,  как
Эллиот использовал двух зависящих от него людей, было свойственно его подлой
сущности. Так что мой отчим с со своими белыми губами и во своей обдуманной,
хорошо контролируемой манере был никем иным, как настоящим сукиным сыном.
   Однако, когда на следующий день я  вернулась  домой  из  школы  на  ланч,
пластинка с Бранденбургским концертом исчезла. На ее месте  (видимо,  Эллиот
прислал его с посыльным) лежал  диск  Лоуренса  Уэлка  -  в  небесно-голубой
бумаге. Я ничего не сказала, просто на следующий день обменяла  приобретение
Эллиота на Бранденбургский концерт и в тот же  вечер  громко  завела  его  в
своей комнате.
   Отчим промолчал. Он не мог опуститься до  моего  уровня.  Боже,  как  мне
хотелось этого. Но Эллиот не опустился, просто превратил нашу с мамой  жизнь
в ад. Еда была невкусной, рубашки непостиранными, виски слабым, содовая  без
газа, и вся вина за это лежала на Грейс. Он говорил ей это  по  вечерам  при
мне и по ночам, когда думал, что я уже сплю и ничего не слышу. Мама похудела
еще сильнее, а ее лицо стало еще более серым.  Она  больше  не  смотрела  по
телевизору свои мыльные оперы и выглядела теперь совсем пришибленной. Вместо
одной пачки сигарет мама выкуривала уже две.
   Я перестала слушать Баха.
   Эллиот перестал мучить маму.
   И в этот момент я решила, что моя репутация останется  чистой  только  до
тех пор, пока я не найду подходящего парня. Он еще не появился на горизонте,
но когда появится, я воспользуюсь полным  преимуществом  его  невинности,  а
потом в деталях расскажу отчиму, как все произошло.