Белая мраморная маска с выкаченными глазами -  это  бесконечно
дорогой ей Иуда?.. Юдифь наклонилась к самому  лицу  покойника  и  вдруг
увидела веревку на шее. Раздался душераздирающий  вопль.  Искариот  сжал
дочь в объятиях, пытаясь  успокоить,  но  напрасно  -  пойманной  рыбкой
билась она в его руках.
   - Его убили! - вопила она. - Ученики Назорея убили брата. Каиафа! Где
Каиафа? Нужно поймать и казнить убийц. Я требую правосудия!
   Неожиданно исступленные крики прекратились. Юдифь кинулась к мертвому
телу и  судорожными  движениями  непослушных  пальцев  попыталась  снять
веревку.
   - Почему никто не снимет этой ужасной веревки? Она же мешает  дышать!
- говорила девушка.
   - Ты напрасно это делаешь, Юдифь! - послышался вдруг голос  Петра.  -
Тебе не развязать это конопляное ожерелье - Иуда туго завязал его. Плачь
и  рыдай,  коварная  -  с  этого  дня  ты  проклята   навсегда!   Подняв
лихорадочно-возбужденные глаза, Юдифь улыбнулась. Она была  так  хороша,
что Петр, хотя и злился на нее, был поражен ее необыкновенной красотой.
   - Навсегда, - повторила Юдифь,  словно  не  понимая  этого  слова,  и
обратилась к изумленному Петру. - Прошу тебя, друг, развяжи веревку.  Ты
говоришь, Иуда сам ее завязал вокруг  шеи...  Но  зачем?  Мощная  фигура
Петра грозно нависла над Юдифью.
   - Ты виновата в смерти брата! - произнес он сурово.
   Искариот властно сказал:
   - Как смеешь ты говорить такое, незнакомец?
   - Угрызения совести дают мне силу, - решительно ответил Петр. -  Твоя
дочь требует расправиться с убийцами Иуды... Тогда первой  надо  казнить
ее. Это она довела брата до самоубийства.
   - Ты безжалостен даже в такую минуту, - ужаснулся Варавва.
   - Ни в эту минуту, ни другую у меня не будет жалости к не  праведным,
- заявил Петр.
   - И это говорит первый христианин! - заметил тихий  ироничный  голос,
принадлежащий Мельхиору. Новый приступ ужаса охватил Юдифь.
   - Отец! - закричала она. - Скажи мне, ведь это не правда? Иуда не мог
себя убить!
   Искариот не отвечал. Пристально глянув на  его  почерневшее  от  горя
лицо, Юдифь  замолчала.  Бледная,  она  стояла  неподвижно,  как  богиня
скорби, изваянная в мраморе. Потом, подняв обе руки к небу,  разразилась
громким, пронзительно-сумасшедшим смехом.
   - О, страшный Назорей! Ты одержал победу! И, словно сраженная  ударом
невидимого кинжала, упала на пол.
 
Глава IV 
 
   Юдифь отнесли в ее комнату и оставили на попечение служанок,  которые
плакали над ней, не испытывая никакого горя -  гордый,  заносчивый  нрав
госпожи не располагал к тому, чтобы ее любили слуги.
   Тихим,  но  твердым  голосом  старый  Искариот  отдавал   приказания,
касающиеся похорон сына.
   Когда тело Иуды  было  поднято  и  унесено  рабами  для  обмывания  и
бальзамирования, Искариот  обратился  к  тем,  кто  при  таких  страшных
обстоятельствах вернул сына домой.
   - Я должен поблагодарить вас за  печальную  услугу,  которую  вы  мне
оказали. Мне известен только Варавва, я  благодарен  ему  вдвойне  -  он
вступился за мою дочь, которую так несправедливо обвинил  этот  жестокий
незнакомец, - и он указал на Петра.
   Петр возмутился,
   - Ты упрекаешь меня в отсутствии жалости,  ростовщик!  Ты  совсем  не
знаешь свою горячо любимую дочь. Из гнезда  незаслуженной  ею  любви,  в
котором ты ее лелеял, выползла змея, готовая жалить и убивать. Разве  ты
не видишь, что твоя Юдифь безнравственна? Она любовница Каиафы...  Ударь
меня, несчастный отец! Вырви мой язык, но  правда  все  равно  останется
правдой!
   В припадке гнева Искариот поднял было руку на человека, осмелившегося
произнести такое обвинение, но в последний  момент  рука  его  бессильно
опустилась.
   - Правда, истина! - исступленно вещал Петр. - Я буду о  ней  кричать,
буду для нее жить и за нее умру! Трижды я клятвенно солгал и  понял  всю
гнусность не правды. Я знаю теперь ее невыносимый гнет, давящий на душу.
Это целый ад в одном слове! И я желаю, я требую только  правды,  правды,
которая  блестит,  как  лезвие  кинжала  в  руке  Бога!  Я,   Петр,   ее
провозглашу! Я, кто трижды клялся и солгал, теперь три тысячи раз  скажу
правду,  чтобы  искупить  свой  грех!  Рыдай,  рви   на   себе   волосы,
благочестивый  фарисей,  упражнявшийся  в   осторожной   добродетели   и
самодовольной святости! Ты поручился бы за честь своей дочери? Не  делай
этого - ее честь покупная! Цена ей золото  и  драгоценные  камни!  Из-за
этой коварной женщины, от тебя рожденной, ныне Бог погиб  в  Иудее,  Его
слова были отвергнуты, Его  послание  не  принято,  Его  жизнь  прервана
мучительной казнью!
   Петр умолк, переводя дыхание. Его грубый плащ сполз с широких плеч, и
под ним виднелась бедная одежда рыбака. Фигура Петра, казалось, выросла,
обрела  какую-то  загадочность.  Подняв  глаза  к  звездам  -  маленьким
огонькам, сверкающим над ним, Петр улыбнулся.
   - Но конец еще не наступил, - сказал он. - Христа убили, но  жизнь  у
Него не отняли. Его заставили принять смерть, но Он не умер.  Что,  если
огромные камни, которыми завалена Его  могила,  окажутся  не  способными
удержать Его? Если земля откажется Его принять?  Что,  если  после  трех
дней,  как  и  обещал,  Он  воскреснет  к  новой  жизни?   Что   сделают
нераскаявшиеся души в тот страшный час?
   Голос ученика Христа понизился, он  боязливо  огляделся  и,  запахнув
свой плащ, направился к выходу. Потом вдруг повернулся и сказал,  бросая
взгляд в сторону Искариота:
   - Мир будет совсем иным, если только Он сдержит слово!
   Когда Петр ушел, Искариот досадливо заметил:
   - Это сумасшедший... Он одержим каким-то бесом...
   - Ужасом угрызений совести, - уточнил Мельхиор  -  Он  часто  внушает
человеку странные  мысли  и  наталкивает  на  необычные  поступки.  Дух,
которым одержим этот рыбак, перевернет весь мир.
   - Рыбак? - спросил Искариот удивленно. - Разве он простой рыбак?
   - Да, - подтвердил Мельхиор. - Петр сотворен из самой грубой глины, и
от этого произойдут и его неудачи, и его победы.  Морской  воздух  витал
над ним с самого рождения. Уже в раннем детстве он боролся  с  ветром  и
волнами и всю жизнь будет бороться с  непокорными  стихиями...  Цари  не
приезжали издалека, чтобы преклонить колени у его  колыбели,  волхвы  не
приносили ему даров, не пели ангелы - все это было для  одного  Назорея,
от Которого он отрекся, но Которому он теперь  будет  преданно  служить.
Пока же он только Симон Петр, рыбак из Галилеи, товарищ твоего  умершего
сына...
   Стон вырвался из груди Искариота.
   - Несчастный Иуда, - прошептал он, -  не  удивительно,  что  он  стал
фанатиком, раз у него были такие друзья.
   Посмотрев на оставшихся  Мельхиора  и  Варавву,  старик  извиняющимся
тоном сказал:
   - Я бы хотел остаться один - душа моя скорбит... А что касается  моей
дочери, ты, Варавва, знаешь, что все это не правда, и у тебя  достаточно
мужества и сил, чтобы  остановить  толки,  которые  может  распустить  в
городе этот сумасшедший про мою дочь.
   Искариот положил руку на плечо Вараввы.
   - Пойми меня, - сказал он хрипло, - если бы была хоть частичка правды
в этой гнусной клевете, я убил бы Каиафу.
   На лице его отразилось страдание. Темные  глаза  Вараввы  заискрились
сочувствием.
   Несчастный отец склонил голову в знак прощания.
   Покидая дом, Варавва встретил у  выхода  служанку  Юдифи  и  спросил,
очнулась ли госпожа от обморока. Ответ был отрицательный.
   Мельхиор задумчиво посмотрел на опечаленного Друга.
   - Тебе все еще не дает покоя твоя Юдифь? Признаюсь, я не видел  более
красивой женщины...
   - Зачем ты говоришь о ее красоте теперь? Из-за нее погиб Иуда...
   - Несчастный юноша! -  горько  сказал  Мельхиор.  -  Его  никогда  не
забудут  -  весь  мир  будет  говорить  о  нем...  Ему  припишут   грех,
совершенный не им одним. Но людская молва - это не летопись Бога, и даже
Иуде воздается в конце концов  по  справедливости...  У  меня  тревожное
предчувствие. Сегодня я не дал бы и полдрахмы за жизнь Каиафы...
   Варавва странно глянул на него и ничего не ответил.
 
Глава V 
 
   В субботу все  благочестивые  жители  Иерусалима  собрались  на  горе
Мориа, чтобы вознести благодарственные молитвы  Иегове  за  спасение  от
ужасов  предыдущего  дня.  И  хотя,  по  мнению  народа,  было  за   что
благодарить Всевышнего - разорванная завеса Святого  святых  висела  как
страшное  напоминание  о  недавно  пережитом  -  в  это  утро  замечался
недостаток религиозного  рвения.  Голос  Каиафы  звучал  как-то  вяло  и
монотонно. Чего-то не  хватало...  Казалось,  не  было  больше  никакого
смысла в величественном чтении  закона,  и  вся  церемония  навевала  на
присутствующих скуку. Когда толпа, наконец, высыпала  из  храма,  многие
направились к тому месту, где был похоронен Назорей - весть о  том,  что
Иосиф Аримафейский  выпросил  тело  Распятого  у  Пилата  и  что  Каиафа
потребовал усиленную охрану к склепу, уже разнеслась по городу.
   - Никогда у нас не было такого мудрого, осторожного  первосвященника,
- заметил некий фарисей  своему  спутнику,  остановившись  под  Царскими
воротами  поправить  сандалию.  -  Каиафа  повел  дело  с  поразительным
умением, иначе ученики Назорея несомненно  украли  бы  Его  тело,  чтобы
доказать правдивость Его пророчества...
   -  Говорят,  вся  Его  шайка,  опаснейший  сброд  Галилеи,  здесь,  в
Иерусалиме. На месте Каиафы я нашел бы способ  изгнать  их  из  пределов
святого города, - поддержал разговор другой.
   - От одного уже избавились, - злорадно сообщил первый фарисей.  -  Ты
слышал о смерти молодого Искариота?
   - Иуда был  сумасшедший.  Он  все  кричал  о  преобразованиях,  искал
какой-то истины! Такие люди не от мира сего.
   - Он и сам  понял  это,  -  сдержанно  улыбнулся  собеседник,  и  они
медленно стали спускаться по ступенькам храма. - Потому и  покинул  мир.
Его нашли вчера ночью висящим на дереве в Гефсимании и принесли  тело  к
отцу.
   - А вы слышали другие новости? - всезнающе произнес кто-то  из  рядом
идущих сплетников. - У Искариота еще одно горе,  от  которого  он  почти
лишился разума. Он потерял свое сокровище, свою избалованную, изнеженную
дочь. Она покинула дом внезапно, ночью,  и  никто  не  знает,  куда  она
скрылась.
   Вскоре уже целая группа любителей новостей обсуждала эту тему.
   - Но зачем было бежать дочери Искариота? - недоумевал любопытный.
   - Кто знает! Вчера она упала в обморок при виде  умершего  брата.  Ее
без чувств уложили в постель,  около  нее  сидели  две  рабыни,  но  они
заснули, а когда проснулись, Юдифь уже не было.
   Покачав головами, каждый побрел своей дорогой.
   А около гроба Назорея толпились зеваки. Они с любопытством глазели на
то, как бдительно римская стража несет службу у  склепа,  высеченного  в
скале.
   Зоной особого внимания пятнадцати лучших римских воинов  был  вход  в
гробницу,  плотно  заваленный  огромным  камнем,  на  который  набросили
веревочную  сеть,  скрепленную  с  частью  скалы  несколькими   большими
печатями синедриона.
   Внушительного, мускулистого начальника стражи толпа раздражала.
   - Сколько возни из-за одного мертвеца, - бурчал он сквозь зубы.
   А народ уходил довольный: обмана не было, никто не сможет похитить из
могилы Проповедника, обещавшего воскреснуть после смерти.
   Только один сгорбленный нищий старик  оставался  на  посту  вместе  с
охраной и бросал на сотника робкие, молящие взгляды.
   Центурион Галбус грозно нахмурил брови.
   - Что ты топчешься здесь, бродяга? - сказал он грубо. - Вон отсюда!
   - Добрый человек, я прошу у твоей милости позволения подойти  поближе
к склепу и раз... только раз прикоснуться к камню у  входа.  Моя  внучка
очень больна, и если я трону этот камень  и  помолюсь,  болезнь  оставит
ее...
   Старик с мольбой протягивал руки к сотнику.
   Тот смотрел на него презрительно.
   - Что ты несешь? Разве может исцелить прикосновение к камню? Ты  впал
в детство, старик!
   - Добрый человек,  -  зарыдал  нищий,  -  девочка  умирает,  ее  бьет
лихорадка, и если я только дотронусь рукой до склепа и скажу:  "Учитель,
молю Тебя, исцели несчастное дитя",  Он  меня  услышит  и  исполнит  мою
просьбу.
   - Подойди, старый безумец, - сжалился сотник. - Я подниму  над  тобой
свое копье и позволю тебе на одну минуту подойти к входу. Но только будь
осторожнее, не сломай печатей...
   Спотыкаясь и задыхаясь от волнения, старик подошел к огромному  камню
и, став на колени, положил на него руки.
   - Господи, если пожелаешь, - сказал он моляще,  -  Ты  можешь  спасти
девочку. Одно только Твое слово, и она исцелится.
   Когда он встал с колен, его старческие мутные глаза сияли счастьем.
   - Благодарю тебя, добрый римлянин, - обратился он  к  сотнику,  низко
кланяясь. - Да наградит тебя Бог за твое милосердие.
   Галбус с любопытством посмотрел на него.
   - Ты действительно думаешь, что вынес чудо из этой могилы?
   - Да, я верю, что девочка выздоровеет.
   И после многочисленных поклонов старик удалился.
   Галбус задумчиво смотрел ему вслед, пока тощая, сгорбленная фигура не
исчезла из вида, потом, поборов жалость, которая ненадолго  впорхнула  в
суровое сердце, строго огляделся вокруг.
   Скоро полуденная жара заставила стражу укрыться в палатках,  разбитых
вокруг  скалы-склепа.  Палатка  сотника  стояла  перед  самым  входом  в
таинственную могилу. Угрюмый сотник сел  в  тени  и,  сняв  шлем,  чтобы
вытереть разгоряченное, потное  лицо,  разразился  проклятиями  в  адрес
песчаной, тощей земле Иудеи.
   - Это страна трусов. Иудеи боялись  Назорея,  когда  Он  был  жив.  А
теперь, когда Он умер, боятся Его еще больше... Есть над чем посмеяться!
Римлянин, убив врага, предоставит его богам без страха и без гнева...
   Внезапно послышался шорох осыпающейся земли. Галбус  вскочил,  поднял
копье и заступил на пост. Показался человек высокого роста, закутанный в
пурпурную накидку. Это был Каиафа.
   - Хорошо ли караулишь, сотник? - спросил он строго.
   - Я никогда не  давал  повода  сомневаться  в  моей  бдительности,  -
высокомерно ответил римлянин.
   -  Я  не  хотел  тебя  обидеть,  -   несколько   миролюбивее   сказал
первосвященник, - но здесь шатается разный сброд. Будь настороже.
   Подойдя к камню у входа в склеп, Каиафа  тщательно  осмотрел  печати.
Они были нетронуты.
   - Ты ничего не слышал? - спросил первосвященник Галбуса.
   Тот в недоумении уставился на него.
   - Из могилы? - И он показал копьем на склеп. - Нет, я никогда еще  не
слышал, чтобы мертвые говорили...
   Каиафа натянуто улыбнулся, но продолжал расспросы.
   - А ночью? Никто вас не тревожил?
   - Разве только собаки лаяли на луну, да  кричали  филины,  -  ответил
презрительно сотник. - Хотя это малоприятно, но не опасно!
   - Я имел в виду женщин, которые, наверно, приходили сюда  плакать,  -
уточнил Каиафа.
   - Женщины бессильны, когда имеют дело со  мной,  -  хвастливо  заявил
Галбус. - Они, действительно, замешкались у  склепа  вечером,  но  я  их
прогнал, хотя слезы их были безутешно горьки. Я посоветовал  им  плакать
дома...
   И он рассмеялся, считая, что удачно сострил.
   Каиафе было не до смеха.
   Приложив ухо к скале, он снова стал прислушиваться.
   Глядя на него, Галбус откровенно рассмеялся.
   - Клянусь Юпитером, можно подумать, что ты именно из тех,  кто  верит
Его пустому хвастовству и обещаниям воскреснуть... Что ты слышишь? Прошу
тебя, скажи. Послание из могилы, наверное, очень интересно...
   Словно не замечая насмешки, Каиафа спросил:
   - Когда меняется стража?
   - Через час, - ответил сотник, - По такой жаре долго не выдержишь.  Я
тоже схожу в город...
   - А когда возвратишься?
   - К восходу луны...
   - К восходу луны, - повторил Каиафа и жестко сказал:
   - Присмотри за своими людьми, чтобы они не заснули на посту.  Сегодня
ночью будь бдителен  как  никогда.  Это  решающая  ночь.  Когда  встанет
завтрашнее  солнце,   Назорей   будет   всенародно   уличен   в   лживом
богохульстве. Тебя хорошо наградят. Ты меня понял? Галбус кивнул.
   - Я много слышал про исполнительность и храбрость римских  воинов,  -
продолжал Каиафа. - Оправдай этот слух, поддержи честь своего  звания  и
своей страны, и твое имя с похвалой дойдет до самого цезаря.
   Первосвященник   отошел,   но   опять   остановился,    подозрительно
прислушиваясь.
   - Ты уверен, что ничего не слышал? - спросил он снова.
   Галбусу это надоело.
   - Именем великого цезаря, которому я служу, -  сказал  он  гневно,  -
клянусь тебе, священник, ничего, ничего я не слышал!
   - У тебя горячая кровь, - бросил первосвященник. - Смотри, как бы она
тебя не подвела, - добавил он, медленно уходя по пыльной дороге.
 
Глава VI 
 
   Варавва сидел со своим другом в лучшей комнате гостиницы.  Он  хорошо
поужинал накануне, хорошо выспался и хорошо позавтракал сейчас, и все на
деньги Мельхиора.
   Но Варавва не хотел оставаться должником.
   - Как я могу  отблагодарить  за  все,  что  ты  для  меня  сделал?  -
спрашивал он своего таинственного покровителя.
   Сидя в мягком кресле, Мельхиор смотрел на Варавву сквозь  прищуренные
веки. Легкая улыбка блуждала на его красивых губах.
   - Друг, ты мне ничего не должен, - сказал он лениво. - Я извлек много
пользы, изучая тебя. Между нами огромное расстояние. Ты беден и не далее
как вчера был наг и голоден. Я же богат, но не по  праву  наследства,  а
благодаря работе  собственного  мозга,  единственно  честного  добытчика
богатства. Я никогда не был в тюрьме, ибо  не  одобряю  дороги,  ведущей
туда - она грязна, а я люблю чистоту. Ты животный человек,  не  знающий,
что  материя  должна  повиноваться  разуму;  ты,  подстрекаемый   грубой
страстью, пожертвовал своей честью ради женщины... Я  храню  свою  честь
для себя самого и исполняю существующие законы. Но все-таки скорее ты, а
не  я,  настоящий  человек.   Ты   представитель   грубого,   греховного
человечества, с которым всегда борется Божественный Дух...
   - Что ты можешь для меня сделать?  -  продолжал  Мельхиор  весело.  -
Чистить мою одежду, приносить воду и мыть мои ноги, как  раб?  Вот  тебе
мой совет: поезжай в Рим, сделайся там ростовщиком - денег я тебе дам...
Разбогатей и живи честно. Никто тебя не  спросит,  кем  ты  был...  Люди
будут  целовать  твои  сандалии,   богатый   Варавва,   дающий   взаймы,
благородный Варавва,  переписывающий  векселя,  могущественный  Варавва,
держащий в своих руках целую династию из-за одной подписи...
   Варавва смотрел на него, не понимая.
   -  Но  может  быть,  ты  хочешь  стать  другом  яростного   Петра   и
присоединиться к ученикам Назорея? - спросил Мельхиор.
   - Только не другом Петра, - пылко возразил Варавва. - Он не убежден в
своей вере... Да и другие ученики не лучше -  они  все  покинули  своего
Учителя, хотя, будь я на их месте, я бы последовал за Назореем  в  самый
мрачный ад, потому что Он...
   - Бог, думаешь ты? -  продолжил  Мельхиор,  останавливая  на  Варавве
строгий, вопрошающий взгляд. Варавва выдержал его.
   - Не знаю... - ответил он, глубоко вздохнув. -  Когда  я  увидел  Его
впервые, Он действительно казался мне  Богом,  Потом  сверхъестественная
слава  исчезла,  и  там,  где  изнуренный  голодом   и   с   болезненным
воображением человек видел ангела, остался только смиренный Страдалец. А
когда Он угасал, моя душа трепетала, я до самого конца надеялся, что Бог
не может умереть! Теперь, если  хочешь  знать,  я  думаю,  что  Иисус  -
Человек несравненной красоты, твердого характера, достойный того,  чтобы
за  Ним  следовали,  любили  Его  и  служили  Ему...  Ведь  если  бы  Он
действительно был Богом, Он бы не умер!
   Мельхиор подался вперед, с любопытством наблюдая за гостем.
   - Знаешь ли ты, превосходный Варавва, что такое смерть? - спросил он.
- Не нашел ли ты объяснения у тех философов, которых изучал?
   - Все знают, что такое смерть, - ответил Варавва  грустно.  -  Сердце
останавливает