но улыбнулась:
   -  Ты  забыл,  Каиафа,  что  перед  тобой  римлянка!   Первосвященник
вздрогнул и уже другим, более  миролюбивым  тоном  сказал,  обращаясь  к
правителю:
   - Прошу тебя, взвесь все до мелочей, Пилат, чтобы не навлечь на  себя
недовольство цезаря! Хладнокровные  римские  воины  -  и  те  заразились
странной болезнью: они говорят про милосердие! Они отказались переломить
кости богохульного Назорея, заявив, что  в  этом  нет  надобности  -  Он
умер... Они нарушили закон! Исполни они мое желание, Тело Распятого было
бы изрублено на мелкие кусочки!
   Глаза Каиафы горели мстительным огнем, он тяжело дышал.
   - Твой сотник проявил самоуправство, - продолжал служитель Иеговы.  -
Своей властью отдал Тело Назарянина женщинам,  среди  которых  известная
блудница Магдалина, Они подняли страшный вой, когда воины хотели отнести
Его к месту, где обычно зарывают преступников... И эта  распутная  девка
заявила,  что  Иосиф  Аримафейский   добьется   разрешения   прокуратора
похоронить Назорея с почестями! Почести фокуснику и богохульнику!
   Каиафа притворно воздел свои худые руки, призывая Иегову в свидетели.
   - Пилат, если ты дашь это разрешение, ты  поощришь  хитро  задуманный
заговор!
   Прокуратор смотрел  на  первосвященника  как  на  низкого  раба  -  с
презрением, надменно.
   - Юстиция, прикажи  позвать  Петрония.  Вошедший  центурион  приложил
правую руку к сердцу, приветствуя начальника:
   - Слава цезарю!
   - Слава! - махнул ответно Пилат и медленно и внятно, как на  допросе,
спросил:
   - Скажи, Назорсй умер?
   - Да, благородный Пилат!
   - Ты  точно  знаешь?  Тебя  не  обманули?  -  продолжал  допытываться
прокуратор.
   - Один из воинов пронзил  Ему  бок  копьем,  чтобы  убедиться  в  Его
смерти... - ответил центурион,
   - Что побудило тебя отдать Тело Распятого близким  Ему  людям,  а  не
закопать возле городской стены, как преступника?
   Петрония смутил этот  вопрос,  но,  набравшись  смелости,  он  твердо
сказал:
   - Распятый казался Человеком безгрешным и храбрости необыкновенной...
   Пилат посмотрел на Каиафу.
   - Вот видишь? Петроний, как всякий римлянин, уважает храбрость...
   Первосвященник презрительно усмехнулся. А Пилат продолжал,  обращаясь
к центуриону:
   - Ты поступил правильно. Милосердие - достойное чувство. Я ни  в  чем
не обвиняю  тебя,  Петроний.  А  ты,  великий  Каиафа,  -  он  брезгливо
посмотрел на первосвященника, - демонстрируешь  чувства,  которые  более
всего соответствуют твоему званию служителя Бога - месть,  кровожадность
и страх. Молчи, не перебивай. Я знаю - ты  боишься  даже  мертвого  тела
Того, Кто убит тобой. Но ты опоздал. Аримафеянин получил мое  разрешение
похоронить Назорея в своем  склепе...  А  если  ты  подозреваешь  его  в
кознях, то приложи печати к гробу и поставь какую угодно стражу из самых
бдительных воинов. Пусть они охраняют склеп, пока не пройдет три  дня...
Если ты находишь, что Петроний слишком милостив, разрешаю  тебе  выбрать
другого начальника стражи.
   - Если бы  ты  был  предусмотрителен,  Пилат,  -  сказал  недовольный
Каиафа, - ты отказал бы последователю Назорея выдать тело...
   Иосиф спокойно возразил:
   - Довольно злобствовать, Каиафа!  Чтобы  развеять  твои  опасения,  я
приглашаю тебя присутствовать  при  погребении...  Ты  можешь  тщательно
осмотреть склеп внутри и снаружи и убедиться - в нем нет тайного хода.
   Не удостоив аримафеянина ответом,  первосвященник  язвительно  сказал
Пилату:
   - Желаю тебе лучшего здоровья, мудрый правитель Иудеи!
   - Прощай, Каиафа! Желаю тебе больше мужества!  -  парировал  Пилат  и
повелительным жестом дал знать, что посетители могут уходить.
   Когда Иосиф и Каиафа направились к двери, Пилат сказал,  обращаясь  к
Петронию:
   - Выполнил ли ты мой приказ? Навел справки о молодом Искариоте?
   - Прокуратор, Иуда Искариот умер! - доложил сотник.
   Первосвященник резко обернулся и, остановившись, столкнулся с  шедшим
за ним Иосифом.
   - Что с тобой, Каиафа? - спросил удивленный Иосиф.
   - Ничего, ничего... - Каиафе удалось скрыть изумление.
   -  Я  не  попрощался  с  любезнейшей  супругой  Пилата...  И,  совсем
справившись с собой он, сказал с иронией:
   - Прощай, прекраснейшая из римлянок! Юстиция пристально  смотрела  на
него, не отвечая. Сконфуженный Каиафа схватил за руку Иосифа.
   - Пойдем скорее, пронырливый аримафеянин! Поскорее открой свой склеп,
чтобы скрыть в  нем  причину  многих  бед.  Я  воспользуюсь  разрешением
Пилата! Я поставлю у гроба богохульника  такую  стражу,  что  она  будет
бдительна, как все римское войско разом! Он не воскреснет ни на  третий,
ни на тысяча третий день!
 
Глава II 
 
   Внимательно выслушав центуриона, Пилат отпустил его.
   Оставшись одни, Пилат и Юстиция долго  сидели  молча.  Наконец  Пилат
заговорил:
   - Я бы многое дал, чтобы избавиться от того ужаса, который объял всех
нас. На наших глазах совершается что-то великое, таинственное,  чего  мы
понять не можем и потому мечемся из стороны в сторону. А,  казалось  бы,
чего бояться? Человек, Который так поразил нас, умер!..
   Посмотрев на Юстицию, Пилат продолжил участливо:
   - В твоих глазах я вижу слезы... Ты плакала? Ты, гордая, бесстрашная?
Почему ты страдаешь? Облегчи свою душу, Юстиция!
   - Мне страшно, Понтий... Я вспомнила сон, который видела утром...
   - Успокойся, любовь моя. Ты вся горишь... Давай выйдем на  галерею  -
ночная прохлада освежит тебя...
   Пилат распахнул решетчатую дверь, и они  вышли  на  балкон.  Бледный,
призрачный свет луны и холодное  мерцание  звезд  подействовали  на  них
благотворно - душа успокоилась, страх улетучился.
   Вдруг вдали послышалось пение, и скоро веселая стайка  молодых  людей
показалась на дворцовой площади.  В  ночной  тишине  голоса  разносились
далеко.
   - Ты не забыл, Эфри,  тот  напев,  который  звучал  при  триумфальной
встрече Назорея на прошлой неделе? Удивительная была  песня...  Я  помню
только, что припев ее "Осанна..."
   Чистый,  звучный  тенор  подхватил:  "Осанна  в  вышних,  благословен
Грядущий во имя Господне. Осанна в вышних"...
   Эта песня испугала Юстицию, она прижалась к Пилату и замерла.
   - Прекратите пение, - раздался голос начальника дворцовой стражи. - И
не вздумайте повторить это при  ваших  священниках  -  вы  подвергнетесь
такой же страшной казни, как Назарянин...
   Молодежь поспешно удалилась. Песен больше не пели.
   Юстиция  невидящим  взглядом  смотрела  куда-то  вдаль.  Наконец  она
решилась.
   - Я уже слышала эту песню, в своем сне... - начала она. -  Я  бродила
одна в тихом, пустынном месте. Не было ни воздуха,  ни  света.  Вдруг  я
очутилась на высокой скале, а внизу лежали миллионы мертвецов - мужчин и
женщин, бок о бок. Над ними  распростерлась  огромная  тень,  словно  от
расправленных могучих крыльев... Я ужаснулась увиденному, но  надо  мной
зазвучали  волны  сладкопевных   арф   и   голос   сказал:   "Осанна"...
Таинственная тень, витавшая над мертвецами, исчезла... Появился огромный
крест, а за ним - сияющий, как солнце, Назорей. "Проснитесь, умершие,  -
возгласил Он.  -  Проснитесь  -  смерти  больше  нет.  Войдите  в  жизнь
вечную"... И миллионы  давно  умерших  людей  выстроились  бесчисленными
рядами. Озаренные светом, они кричали: "Слава Тебе,  Христос,  Посланник
Божий! Ты простил нам грехи и дал жизнь вечную.  Слава  Тебе,  Спаситель
мира!" Я... я испугалась, Понтий.
   Пилат ласково гладил Юстицию по волосам, успокаивая.
   - Странное видение, правда? - прошептала Юстиция. - Я  всегда  твердо
верила, что смерть -  конец  всему.  Мысль  о  том,  что  мертвые  могут
воскреснуть, меня страшит.
   - Я тоже не хотел бы жить снова, - произнес Пилат. - Мы в своей жизни
совершаем такие поступки, о которых лучше не вспоминать... Забвение  нам
может дать только смерть... Но вдруг, - Пилата словно осенило, - вдруг в
нас есть вечная частица?..
   Это предположение  глубоко  опечалило  прокуратора,  и  он  замолчал.
Молчала и Юстиция.
   Спустя некоторое время Пилат мягко сказал:
   - Мне кажется, ты рассказала не весь сон...
   - Увы, - ответила она, - то, что привиделось потом, заставило послать
к тебе гонца с  письмом.  Я  надеялась,  что  этим  смогу  предотвратить
несчастье и устранить зло с твоего пути...
   - Не бойся за меня, Юстиция, - успокоил  жену  Пилат.  -  Нет  участи
страшнее смерти, а ее никому не миновать.
   - Мне снился великий океан,  -  шепотом  говорила  Юстиция.  -  Океан
человеческой крови,  покрывающий  всю  землю.  Каждая  капля  его  имела
отдельный голос, который кричал: "Приветствую Тебя, Иисус  Назорей,  Сын
Вечного Бога!" На страшных  кровавых  волнах,  словно  могучий  корабль,
плавал великолепный храм, украшенный золотом и драгоценными  камнями,  а
на самой вершине сверкал алмазными  гранями  крест.  Все  государи,  все
правители мира возводили этот храм в честь Назорея и для поклонения Ему!
   - Храм на крови... - задумчиво сказал Пилат.
   - Да, - подтвердила Юстиция и продолжала говорить,  сама  поглощенная
своим рассказом. - Вдруг небеса разверзлись и  удивительные,  бесконечно
грустные лики глянули вниз, туда, где из  кровавых  волн  поднимались  к
небу крики отчаяния  и  мольбы.  Великолепный  храм  придавил  силящиеся
вырваться из-под него человеческие души. "О, Господи, - взывали  они,  -
помоги нам - мы гибнем!" Раздался страшный гром, и гигантский меч,  упав
прямо с неба, рассек храм на две части, и они поплыли отдельно  по  морю
крови.  Я  видела  алтарь,  забрызганный  кровью  и  окруженный  костями
мертвецов, а вокруг  -  мешки,  лопающиеся  от  нечестно  приобретенного
золота. Перед алтарем на коленях стоял злой дух в священническом одеянии
и держал в обеих руках золотые монеты!
   Юстиция умолкла, чтобы перевести дух. Пилат терпеливо ждал, когда она
снова начнет говорить.
   - Обе половины храма продолжали кружиться  над  кровавой  бездной,  -
рассказывала дальше Юстиция, - когда  раздался  грозный  голос:  "Многие
воззовут ко Мне, говоря: "Господи,  Господи,  мы  пророчествовали  Твоим
именем и Твоим именем совершили много чудес". А Я  скажу  им:  "Не  знаю
вас, откуда вы. Отойдите от Меня, все делатели не правды". Храм внезапно
повергся в бездну, и не осталось ничего,  кроме  креста,  плавающего  по
волнам.
   - Опять крест, - беспокойно заметил Пилат. - Может быть, это какой-то
символ?
   - Не знаю, - сказала Юстиция, - но во сне я думала о том,  пойдет  ли
он ко дну, как весь великолепный храм. Но он все плыл вперед,  превращая
кровавые волны в струи света. Неожиданно от горизонта стала приближаться
маленькая, легкая, почти воздушная  лодочка.  В  ней  сидела  женщина  и
что-то напевала. Она направляла свой кораблик прямо  к  кресту.  Наконец
она поравнялась с  ним,  легко  подняла  его  и  радостно  обратилась  к
небесам: "Иисус, Посланник Божий, ради  Твоей  огромной  любви  дай  нам
вечную славу!" Тотчас же ей был дан ответ: кровавое море превратилось  в
огонь,  кораблик   стал   светлым   облаком,   а   бесстрашная   рулевая
преобразилась в  ангела.  От  креста,  который  победоносно  светился  в
ангельских руках, шел такой яркий свет, что все  небо  озарилось.  Снова
прогремел гром, зазвучала волшебная  музыка,  и,  предшествуемый  сонмом
ангелов, явился Назорей, а за Ним - новый мир,  воскресший,  как  солнце
после тьмы. Голос Юстиции дрожал от волнения.
   - Ты понимаешь, Понтий, именно Назорей явился мне, окруженный славой!
Потому-то я и послала к тебе слугу с запиской, где  сообщала,  что  Тот,
Кого ты должен судить, - Бог, но  побоялась,  как  бы  мое  послание  не
попало в чужие руки, и только намекнула о своем видении...
   - И так было ясно, что Он - не простой смертный,  -  хрипло  вымолвил
Пилат.
   Юстиция побледнела, губы ее дрожали.
   - Если ты видел сверхъестественную славу Назорея... - прошептала  она
и запнулась. Пилат поник головой.
   - Если ты все это видел, - продолжила Юстиция, - если ты знал, что Он
- Бог, ты должен был сказать это народу!
   - Мне бы не поверили, - тихо сказал Пилат. - Все  решили  бы,  что  я
лишился разума!
   - Ну  и  что?  -  воскликнула  Юстиция  пылко.  -  Что  стоит  мнение
священников и черни в сравнении с истиной! Если бы ты им сказал...
   - Меня бы уверяли, что  зрение  меня  обманывает,  мысли  блуждают...
Разве можно убедить толпу в существовании чуда?
   - А разве те же самые люди  не  клянутся,  что  случались  чудеса,  в
которые трудно поверить? Например, говорят, что Сам Бог  передал  Моисею
десять заповедей...
   - Я сделал все, что мог, -  виновато  возразил  Пилат  -  Если  бы  я
провозгласил,  что  видел,  меня  объявили  бы  умалишенным,  и   цезарь
отстранил бы меня от правления!
   - Зато совесть была бы спокойной, - убежденно заявила Юстиция.
   Пилат тяжело вздохнул.
   - Я еще  не  все  тебе  рассказала,  -  продолжала  Юстиция  дрожащим
голосом. - Это касается твоей участи...
   - Моей участи? - переспросил Пилат. - Какой бы  она  ни  была,  нужно
искать в себе силы, чтобы перенести ее.
   Юстиция схватила обе его руки и судорожно сжала.
   - Я знаю, что сил у тебя много, иначе ты не  был  бы  римлянином.  Но
погибнуть, как Искариот... Пилат вздрогнул.
   - Как Искариот?! - воскликнул он негодующе. - Нет, я не предатель!
   - Послушай же! - остановила его Юстиция.  -  Такая  же  бледная  луна
светила мне. Я стояла на  безлюдной  вершине  горы.  Внизу  был  пруд  -
темный, затхлый, неподвижный. И вдруг я увидела тебя, Понтий. Ты  витал,
как дух, и казался утомленным, старым. Я позвала тебя, и ты подошел  так
близко, что я хотела тебя обнять, но не успела. С криком "Иисус Назорей,
Сын Божий, помилуй меня!"  ты  бросился  вниз,  в  этот  холодный  омут,
который поглотил тебя, как могила! Ужас охватил меня, и я проснулась  со
страшным криком!
   - А проснувшись, тотчас же послала слугу с запиской? - ласково сказал
Пилат.
   - Тебя не беспокоит мой сон? - спросила Юстиция,  склонив  голову  на
плечо мужа. Он заставил себя улыбнуться.
   - Только потому, что я вижу твое беспокойство. Посмотри,  как  хороша
луна! Эта чудная серебристая ночь как  раз  кстати  для  спокойного  сна
Назорея!
   Юстиция встрепенулась.
   - Ты думаешь, что Он только спит? Пилат крепче обнял ее.
   - Тише, тише, успокойся. Не будем говорить об  этом.  Будем  молчать,
будем жить и думать, что во всей вселенной нет ничего важнее нас  самих.
Нас примут за здравых людей,  а  о  Распятом  Сыне  Божием  можно  и  не
вспоминать...
 
Глава III 
 
   В ту же самую ночь  перед  великолепным  серебряным  зеркалом  сидела
Юдифь Искариот. Откинувшись на резную спинку стула, она лениво  заложила
свои белые, точеные руки за голову и любовалась  собой.  Тонкое  гладкое
платье из виссона плотно облегало ее  тело,  подчеркивая  мягкие  линии.
Золотистые волосы вились  густыми  волнами  вокруг  плеч.  Темные  глаза
искрились то радостью, то презрением.
   - Какие хлипкие эти мужчины, - сказала она вполголоса. - Даже сильный
Варавва раскис, когда казнили этого проклятого Назорея!  А  Каиафа!  Его
чуть не хватил удар, когда  он  узнал,  что  завеса  в  святилище  храма
лопнула!
   Юдифь рассмеялась, и губы ее сложились в такую очаровательную улыбку,
что  она  подвинулась  ближе  к  зеркалу  -  получше  ее  рассмотреть  и
запомнить.
   - Нет ничего удивительного в том, что все в меня влюблены, - говорила
тщеславная красавица. - С такой улыбкой я  могу  заставить  кого  угодно
сделать, что захочу. Каиафа - мудрый, могущественный человек, а посмотри
я на него так, - и она прикрыла  глаза,  придав  своему  лицу  выражение
бесконечной неги, - и он бледнеет, - так, - Юдифь  распахнула  глаза  во
всей прелести, - он задыхается от любви... А Варавва?..  Нет,  я  должна
отделаться от Вараввы, хотя в нем есть что-то такое, что  мне  нравится,
дикость, наверное...
   Юдифь взяла черепаховый гребень и  стала  медленно  расчесывать  свои
огненные волосы. Вдруг она нахмурилась.
   - Все-таки немало ужаса нагнала на всех эта внезапная тьма. И даже  я
неспокойна, но это скорее потому, что Иуды до сих пор нет...
   Она встала,  высокая,  стройная.  Луна  бросала  на  нее  серебристый
рассеянный свет, и редкостные камни на ее шее и руках слабо мерцали, как
звезды.
   - Каиафа сказал народу то, что я ему советовала, - радовалась  Юдифь.
- Что тьма была вызвана злым  волшебством  Назорея,  одержимого  бесами,
которые покрыли все густым мраком и разверзли землю.
   Она вдруг задумалась.
   - Никакой дьявольщины  в  Человеке  из  Назарета  я  не  заметила,  -
призналась она  своему  отражению.  -  Но  Он  красив.  Правда,  не  той
красотой,  что  нравится  женщинам.   Его   красота   слишком   строгая,
бесстрастная. Хотя в Его глазах я видела свет, испугавший меня...  Потом
эта гроза и мрак...
   Она уняла возникшую тревогу и рассмеялась.
   - Но все кончено. Назорей умер,  и  очень  хорошо  -  такие  фанатики
опасны. Иуда теперь по крайней мере знает,  что  Тот,  Кого  он  называл
своим Учителем, не Бог, а просто человек. Брат скоро смирится с  этим  и
снова будет жить с нами. Как только уляжется его бешенство, он  вернется
в раскаянии и грусти. Мы с отцом  встретим  его  полным  прощением  и  с
радостью, зададим пир и будем счастливы все вместе. Да, Каиафа  дал  мне
благой совет, и со смертью богохульного Назорея Иуда избавлен от чар.
   Юдифь открыла окованный бронзой  ларчик,  вынула  горсть  драгоценных
украшений  и,  небрежно  откидывая  одно  за  другим,  выбрала   большую
шестиконечную звезду из крупных рубинов.
   - Ничего великолепнее этого я не видела, -  прошептала  она,  любуясь
игрой драгоценных камней. - Каиафа хорошо сделал, не подарив брошь своей
болезненной супруге - бледная кожа дочери Анны  не  стала  бы  живее  от
этого украшения.
   Губы  надменной  красавицы  сложились  в  презрительную  улыбку.  Она
высоко, победно подняла руки.
   - Для таких, как я, сотворен мир! Из-за подобных  мне  власть  имущие
сходят с ума  и  как  рабы  унижаются  гордые  герои!  Мне  бы  покорить
могущественного завоевателя и быть повелительницей всех народов!
   Вдруг шум, возникший в доме, привлек  внимание  Юдифи.  Она  замерла,
прислушиваясь. В дверь постучали, и на пороге показалась рабыня.
   - Что случилось? -  прошептала  Юдифь  внезапно  пересохшими  губами.
Рабыня молчала.
   - Иуда? - надежда в голосе Юдифь была перемешана  со  страхом.  -  Он
вернулся?
   - Да, госпожа, - нерешительно сказала служанка.
   - Вернулся! - бормотала Юдифь, выходя на галерею внутреннего дворика.
- Он дома!
   Высокий человек преградил ей путь, словно пытаясь задержать.  Девушка
узнала Варавву, но оттолкнула его и ринулась к  отцу,  который  стоял  у
одной из колонн, заслонившись руками.
   - Отец! - закричала Юдифь.
   Искариот открыл лицо, искаженное ужасом. Дрожащей рукой  он  указывал
куда-то вниз.  Пристально  следя  за  этим  жестом,  Юдифь  натолкнулась
взглядом на тело, неподвижно лежащее на каменном полу. Упав  на  колени,
она судорожно стала отворачивать покрывало, чтобы убедиться в том,  чего
так боялась.
   - Иуда! - закричала она потрясение.  -  Иуда!  -  И,  отдернув  руки,
словно могла обжечься о холодное тело  брата,  с  бессмысленной  улыбкой
показала на умершего.
   - Зачем  вы  так  укутали  его?  Раскройте  ему  лицо.  Никто  ее  не
послушался, и Юдифь снова заговорила:
   - Иуда, проснись! Ты ведь не умер? Вчера  вечером  ты  разозлился  на
меня и проклял... Сними же это проклятие... Ты не хочешь простить  меня?
Разве я желала тебе зла? Я только посоветовала убедиться  в  притворстве
Назорея... Встань, встань  скорее!  Если  ты  болен,  я  буду  за  тобой
ухаживать. Проснись, не упрямься! Ты  слышишь  мой  голос,  но  дразнишь
меня, не отвечая...
   Дрожащие руки снова прикоснулись к покрывалу и отвернули верхнюю  его
часть. Гримаса недоумения отразилась на лице Юдифи. Разве это было  лицо
ее брата?