можно  и  пулю
заработать.
   - Пуля нам, конечно, не грозит, а вот все остальное... Кристоф слегка
занервничал:
   - Остального тоже ничего не бойся. Ведь я все тебе растолковал. Да  и
вообще, если что случится, Сержу шестнадцать, тебе - пятнадцать. Что тут
голову ломать? Мне отдуваться за всех!
   Ухватив Робера за шею, он потрепал его со словами:
   - Ладно, спокойной  ночи,  старина.  Главное,  постарайся  завтра  не
опаздывать. А если вдруг встретимся днем, то уж будь добр: "Привет,  как
дела", и все. Сам понимаешь: ни к чему лишний раз крутиться всем вместе.
   - Ладно, договорились.
   Кристоф протянул было руку, но Робер вновь спросил:
   - А что, сыры можно сразу продать, не выжидая?
   - Чего тут дожидаться? Чтоб они протухли? Кристоф засмеялся, но Робер
гнул свое:
   - Если старик обратится в полицию, легавые сразу начнут вынюхивать...
Кристоф так и закатился:
   - Нет, честное слово, ты шутишь! Неужто  ты  и  впрямь  думаешь,  что
легавые поднимут на ноги весь кантон  из-за  такого  пустяка?  И  потом,
скажу тебе по секрету, мне кажется,  что  одну  головку  сыра  никак  не
отличишь от другой, а?
   Видимо, вино наконец подействовало: Кристоф все смеялся, смеялся...
   - Хватит веселиться, - остановил его Робер, - нас могут услышать.
   - Сам же меня и рассмешил! Ладно, иди ложись, видно, выпивка тебе  не
в удовольствие - жандармы мерещатся на каждом шагу.
   Робер не стал настаивать. Они  пожали  друг  другу  руки,  и  Кристоф
зашагал через площадь к магазину с закрытыми  ставнями.  Робер  постоял,
глядя ему вслед, и свернул в тупик.
   Там было темнее, чем на площади.  Луна  освещала  лишь  верхние  окна
некоторых домов  по  левой  стороне.  В  лунном  свете  стекла  отливали
серебром, но нигде не было видно ни огонька.
   Вдруг из подворотни выскочил кот и в  два  прыжка  перебежал  дорогу.
Робер подпрыгнул от неожиданности, потом замер и стал наблюдать, как кот
пролезает под калитку, касаясь брюхом земли и задрав зад,  поджимает,  а
потом вытягивает задние лапы.
   Робер зашагал к дому. Эхо его шагов, отражаясь  от  домов,  опережало
его самого. Он пошел медленнее, прижимаясь  к  стенам,  где  земля  была
помягче. Вскоре он  дошел  до  конца  тупика,  где  находился  его  дом,
приготовил ключ и осторожно поднялся по каменной лестнице, придерживаясь
за холодный железный поручень. Отворяя  дверь,  он  чуть  приподнял  ее,
чтобы не скрипнули петли;  едва  притворив  ее  за  собой,  он  замер  и
прислушался. Простояв  так  несколько  секунд,  Робер  зажег  зажигалку,
поднял ее повыше и заглянул в коридор, оклеенный  грязными,  вздувшимися
обоями. Велосипед отца стоял на месте. Там, где руль прислоняли к стене,
из-под содранных обоев виднелась штукатурка.
   Робер погасил зажигалку, разулся, снова  чиркнул  кремнем  и  босиком
медленно  двинулся  к  внутренней  лестнице.  Прислушавшись,   он   стал
подниматься наверх, не забыв перешагнуть четвертую  и  седьмую  ступени,
самые скрипучие.
   Еще с лестницы он услыхал ровное дыхание отца. Стараясь не  наступать
на скрипучие половицы, Робер добрался наконец до своей комнаты.  Там  он
уселся на постель, погасил зажигалку и разделся.
   В чердачное окно лился лунный свет, освещая кусок стены и образуя  на
полу треугольник, на который падала тень от крюка.
   Улегшись в постель, Робер долго глядел на  пятно  света.  Стена  была
видна четко,  до  мелочей:  вон  змеилась  тонкая  трещина,  похожая  на
извилистую тропинку,  а  там,  подальше,  легкая  паутина  цеплялась  за
щербинистые выступы известки. На других стенах,  тонувших  в  полумраке,
ничего нельзя было разглядеть, но Робер точно знал, где  что.  Крюк,  на
котором висели веревки и  тонкий  кожаный  ремешок,  распятие  с  веткой
самшита, вставленной под  левую  руку  Иисуса,  а  под  ним  -  ящик  на
табурете, служивший этажеркой, где высилась  целая  стопка  журналов  по
кино и учебников Взгляд Робера  скользнул  по  старой  швейной  машинке,
которую отец, после смерти матери, перенес к нему в комнату, потому  что
скупщик никак не хотел давать за нее более ста пятидесяти франков.
   Робер лежал, ни о чем не думая. Однако он не  спал,  глаза  его  были
широко раскрыты, он рассеянно обводил взглядом комнату,  ни  на  чем  не
останавливаясь. Все в комнате замерло, живы были только его глаза, когда
Робер переводил их с предмета на предмет.
   На  противоположной  стене  висела  фотография  матери  в   небольшой
золоченой рамке, три снимка велосипедистов,  вырезанные  из  журналов  и
приколотые к стене кнопками.
   Робера по-прежнему согревало выпитое вино.  Ощущение  было  приятное.
Временами перед глазами у него все плыло,  проваливалось,  и  тогда  ему
мерещились какие-то смутные картины. Так он  увидел  Жильберту,  лежащую
рядом с ним на лугу, где  как-то  вечером  ему  удалось  расстегнуть  ее
блузку.  Потом  вдруг  возникла  дорога,  деревья  замелькали   мимо   с
пронзительным свистом, от которого в  ушах  зазвенело,  словно  от  пары
хороших затрещин.
   Робер лежал довольно долго, но сон все не приходил. Он приподнялся  и
сел в постели, прислоняясь к стене спиной и  затылком.  Хмель  понемногу
выветривался. Уставившись в окно, он  попытался  представить  себе,  как
выглядит долина Оржоля глухой ночью. Должно быть, южные склоны холмов  и
большая часть долины ярко освещены  луной.  А  может,  и  ручей  кое-где
поблескивает в лунном свете. Но на уровне Малатаверна все поля по левому
берегу наверняка скрыты в тени, от  горы  -  в  плотной  и  сырой  мгле,
бесшумно выползающей из зарослей и застилающей всю луговицу,  до  самого
берега. Даже летом, когда солнце нещадно выжигает поля, этот Гиблый лог,
которому так подходит его название, кажется всегда мрачным. Кажется, что
он живет собственной жизнью среди густых лесов и пышных лугов, где  даже
в самую жестокую засуху никогда не пересыхают родники и ручьи.
   Робер  попытался  представить  себе,  как  выглядят  ночью  развалины
Малатаверна. Это оказалось нелегким делом. Даже днем развалины прятались
в густых зарослях.  Зато  старухина  хибара  была  ему  хорошо  знакома:
приземистый, почти  квадратный  дом,  словно  придавленный  покосившейся
крышей. А может, все-таки луна доберется и туда?  Кристоф  уверяет,  что
нет. Во всяком случае, дверь выходит на запад и уж точно будет в тени, а
ведь именно там предстоит работать Роберу.
   Юноша размышлял, не сводя глаз  с  чердачного  окна,  толстое  стекло
отливало перламутром в льющемся сбоку лунном сиянии. В  углу,  там,  где
зияла трещина, сверкала самая настоящая радуга, на  фоне  которой  четко
выделялась паутина, раскинувшаяся от крюка до  ржавой  рамы.  Одни  нити
казались совсем черными, другие блестели, словно мишура  в  витрине  под
Новый год.
   Временами окно расплывалось, смазывалось, бледнело и словно  исчезало
в тумане. Тогда Робер видел происходящее  в  долине  будто  со  стороны.
Старухин дом и  развалины  Малатаверна  все  время  были  у  него  перед
глазами. Менялся лишь ракурс. То их было видно сверху,  словно  с  самой
верхней точки Гиблого леса, то с Авизских гор, а то с Дюэрнской  дороги,
так что было видно крышу фермы, а вдали открывался  вид  на  Сент-Люс  и
холмы, убегающие  до  ближних  отрогов  Форезских  гор.  Потом  мелькали
пустоши, и,  словно  на  карте,  перед  Робером  вставала  вся  панорама
окрестностей, какой ее можно увидеть с дороги, ведущей к усадьбе  Ферри.
С этого места видна лишь крыша старухиной лачуги  да  краешек  западного
фасада, и дом кажется совсем крохотным.
   "Во всяком случае, западная сторона дома останется  в  тени;  значит,
Робер будет работать в кромешной тьме"
   Робер едва не выговорил эти  слова  вслух.  Теперь  окно  снова  было
совсем близко. Крошечная радуга исчезла. А  сбитый  угол  казался  серым
пятном с зеленоватыми краями. На мгновение в памяти возникла  Жильберта,
но  Робер  постарался  отогнать  это  воспоминание  и  представил   себе
мотоцикл.
   Целых три мотоцикла. Роберу  достанется  машина  даже  лучше,  чем  у
Кристофа.  И  Сержу  тоже.  Кристоф  раскатывал  на  здоровенном   сером
драндулете бакалейщика с  задним  седлом  и  креплением  для  прицепа  с
заказами. У Робера мотоцикл будет красный с удлиненным прижатым  к  баку
сиденьем. Мысленно он уже ехал  по  лионской  дороге,  знакомой  ему  по
трем-четырем поездкам в автобусе. Он сейчас же представил себе городские
улицы, снующие вокруг машины. Главное, он пытался увидеть  все  то,  что
знал лишь по  рассказам  Кристофа:  бары,  заведения,  где  собраны  все
мыслимые виды автоматического биллиарда и игровых автоматов.  Где  можно
встретить девушек, совершенно не похожих на деревенских.
   И вновь перед его  мыслимым  взором  мелькнула  Жильберта,  но  Робер
мгновенно отогнал ее образ.
   Он почувствовал, что стена холодит ему спину, и снова лег. Но  стоило
ему закрыть глаза, как помимо его воли перед ним опять предстала дорога,
только теперь - другая ее часть.
   Он мысленно вернулся в то летнее воскресенье прошлого года, когда они
вместе с Сержем пешком поднялись до самого Изеронского леса.  Дело  было
после полудня. Туда же приехал Кристоф и привез девицу  из  Лиона,  куда
ездил с утра. Это была светловолосая толстушка невысокого роста,  сильно
накрашенная и не переставая дымившая сигаретой. Поболтав  немножко,  все
трое по очереди наведались в кусты вместе с девицей.
   Робер почувствовал, как мучительное желание сотрясает все  его  тело.
Он часто задышал. Ему показалось, что по комнате вдруг поплыл запах  той
девицы. Закрыв глаза, он старался думать о Жильберте. Однажды, когда они
лежали в луговой траве, в нем точно так же пробудилось желание. Ей  было
всего шестнадцать. Она не хотела. Она сердилась, грозила, что больше  не
придет, и Робер сдержался. Жильберта была старше его  на  год  и  повыше
ростом. Когда они были вместе, командовала она, и  так  было  всегда,  с
самого детского сада, где они познакомились когда-то.
   Робер повернулся в кровати. Открыл глаза. Весь хмель как рукой сняло,
и он никак не мог уснуть. Поворочавшись с боку на бок, он, чтобы уснуть,
стал вспоминать задание по металловедению, которое он изучал на курсах.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 6

   Робер потянулся и протер глаза. Было уже пять утра, и  отец  разбудил
его, перед тем как отправиться на работу в каменоломню. Слышно было, как
он накачивает велосипед и выходит из коридора. Уже от двери папаша  Пайо
прокричал:
   - Смотри, не усни снова, Робер! Не шелохнувшись, Робер отозвался:
   - Угу.
   Тяжело протопали  подкованные  отцовские  башмаки,  хлопнула  входная
дверь, и шаги  стали  удаляться  по  улице.  Словно  откуда-то  издалека
доносились приглушенные голоса.
   Сквозь стекло сочился серый утренний свет, словно нехотя  расползаясь
по двум прилегающим к окну стенам. В  самой  комнате  по-прежнему  царил
полумрак. И эта предутренняя мгла, пришедшая на  смену  ночной  темноте,
казалось, была пропитана сыростью. Горло у Робера пересохло, во рту было
противно. Он открыл глаза и перевернулся на бок, спиной к стене. Комната
постепенно вновь обретала очертания. Уже можно  было  разглядеть  каждую
половицу. Под стулом угадывался какой-то предмет, но Робер никак не  мог
вспомнить, что там такое. Несколько секунд юноша смотрел в окно.  Сквозь
мутное стекло неба не было  видно,  но  парнишка  решил,  что  на  улице
наверняка пасмурно. Он приподнял голову и прислушался. Водосточный желоб
загудел  под  порывом  ветра.  Как  раз,  у.  него  над  головой,  между
обрешеткой крыши и черепицей, забегали крысы. И снова - порыв  ветра,  в
глубине тупика хлопнули ворота, затем кто-то  завел  автомобиль,  и  гул
мотора на время заглушил все остальные утренние звуки.
   Робер представил себе, как  колбасник  Корнелу-младший  выводит  свой
грузовичок и едет на рынок. Звук мотора замер  вдалеке,  и  Робер  опять
остался один. Крысы угомонились. Ветер утих, и ничто не нарушало тишину.
   Робер поднялся рывком и стал одеваться. Когда он спустился  вниз,  он
первым делом подошел к раковине и выпил полный стакан воды. Затем  долго
стоял, сунув Голову под кран  и  закрыв  лицо  руками.  Прохладная  вода
смывала дурман минувшей ночи вместе с привкусом вина  и  сигарет.  Робер
попил еще  прямо  из  пригоршни,  затем  распрямился  и  утерся  влажной
тряпкой, выбрав конец, от которого не так воняло.  Подойдя  к  окну,  он
окинул взглядом пустынную улицу, перевел глаза на край неба, видневшийся
между подоконником и крышей соседнего дома. Небо было серое  -  сплошная
неподвижная пелена.  Ветер  гнал  по  улице  грязные  обрывки  и  листья
плакатов.
   Робер  постоял  у  окна.  Постепенно  он  перестал  различать   плохо
пригнанные камни в фасаде ближайшего к  нему  дома:  перед  его  глазами
вновь замелькали неясные, неуловимые образы, которые он и  не  стремился
осознать. Обернувшись, он шагнул к буфету, на котором  стоял  будильник.
Было совсем рано - половина шестого, и Робер, поколебавшись,  присел  на
край стола, потом встал,  открыл  шкаф  и  достал  тарелку  с  остатками
паштета. Робер долго его обнюхивал, но  в  конце  концов  убрал  тарелку
обратно в шкаф. Затем он схватил было кусок черствого  хлеба  и  тут  же
отложил в сторону.
   С ним творилось что-то непонятное, такое,  в  чем  он  никак  не  мог
разобраться, но и отмахнуться просто так тоже не  получалось.  Это  было
нечто смутное, словно густой и все-таки прозрачный туман. И  непривычное
ощущение ни на минуту  не  оставляло  его,  тормозило  каждое  движение,
туманило взор. Стоило ему перестать вышагивать по комнате  и  остановить
на чем-нибудь взгляд, как вновь в глазах мельтешили все те же  картинки:
мотоциклы, Жильберта, ночь над долиной Оржоля; и  еще  неотступнее,  еще
неотвязнее - ферма  мамаши  Вентар,  а  позади  нее  -  серые  развалины
Малатаверна.
   Это видение словно подстерегало его в каждом  темном  закутке  кухни.
Стоило Роберу взглянуть на плиту, штукатурка над  которой  почернела  до
самого потолка, как видение было тут как тут: оно отделялось от стены  и
наплывало  на  Робера.  Порой  оно  принимало   причудливые   очертания,
становилось объемным, но при этом оставалось совершенно безжизненным.
   Робер вновь взглянул на будильник. Стрелка  едва  сдвинулась.  Тяжело
вздохнув, юноша шагнул в коридор.
   Снимая с вешалки куртку, он ненароком зацепил  какую-то  вещь,  и  та
упала к его ногам. Робер наклонился и поднял ее. Это были рабочие  брюки
папаши Пайо. От них пахнуло затхлой каменной пылью, в воздухе  поднялось
облачко  пыли.  Вельвет  весь  истерся,  колени  вытянулись.  Цвета   не
определить - сероватый, точно камень в карьере.  Робер  вдруг  явственно
представил  себе  каменоломни:  огромные  камнедробилки  с   трехэтажный
высотой дом, откуда поднимаются клубы пыли,  густым  облаком  нависающие
над стройкой, так что не продохнуть.  На  много  километров  все  вокруг
деревья, луга, дома и дороги - покрыто серым налетом. И люди, работающие
на карьерах, тоже становятся серыми, под цвет камня.
   - Снаружи еще ничего, - говаривал не раз папаша Пайо, - видел бы кто,
что творится у нас внутри. Врачи говорят настоящая помойка. И сколько ни
пей, ничего не помогает, эта гадость так и лезет во все щели!
   Робер повесил брюки на место, постоял минутку, глядя  на  них,  затем
натянул куртку и вышел.
   В тупике тянуло теплым ветром, приносившим  с  собой  первые  отзвуки
рыночной суеты.
   Робер дошел  до  главной  улицы  и  остановился.  На  противоположной
стороне проезжей части из двух  грузовичков  торговцы,  переговариваясь,
уже  выгружали  металлические  крепления  своих  палаток.  Робер   пошел
взглянуть на бакалейную лавку Жирара. Может, Кристоф уже и встал, но все
было пока закрыто, даже ставни на втором этаже. Робер перешел  улицу  и,
чуть наклонившись, заглянул в приотворенную дверь. Мотоцикл Кристофа был
на месте, в кухне горел свет. Загремела кастрюля, затем зашумела бегущая
из крана вода, а через секунду папаша Жирар  осведомился,  который  час.
Ответа не  последовало,  Робер  постоял  еще  немного,  взялся  было  за
защелку, но потом обернулся.
   Часы на колокольне показывали без четверти шесть. Подъехал  еще  один
грузовик. Это была  машина  распродажи  "Что  угодно  за  сто  франков".
Оранжевые тенты, свернутые и перевязанные бечевкой,  лежали  на  верхнем
багажнике. Сидевшая рядом с шофером женщина узнала парнишку,  улыбнулась
и, проезжая мимо, помахала рукой. Робер проследил взглядом за  тем,  как
грузовичок разворачивается и встает среди  деревьев  на  обычное  место.
Женщина  вышла  из  машины  и  снова  взглянула  на  паренька.  А  Робер
припоминал, как покупал в этой лавчонке тетрадки для занятий,  карандаши
и ручки, кое-какие инструменты и нож, который  лежал  сейчас  у  него  в
кармане. Вслед за женщиной мужчина тоже  вышел  из  кабины  грузовика  и
разговаривал с другим разъездным торговцем.
   Робер прошел наискосок через площадь  и  стал  подниматься  вверх  по
главной улице.
   Когда он входил во  двор,  хозяин  еще  только  открывал  мастерскую.
Обернувшись, он бросил:
   - Я смотрю, ты сегодня не припозднился. Никак,  отец  силком  вытащил
тебя из постели? Робер с улыбкой отозвался:
   - Да нет. Просто я не поглядел на часы. Все  равно  уже  проснулся...
Лег вчера пораньше...
   - Ладно, тогда выводи колымагу, все быстрее  будет.  Кофе,  наверное,
уже готов.
   Робер выволок на тротуар  драндулет,  на  двух  старых  мотоциклетных
колесах, собранный из трубок и дощечек.
   - По-моему, все на месте, - заметил хозяин, перебирая инструменты,  -
по крайней мере, на  сегодня  хватит.  Нечего  нам  надрываться,  завтра
отправим туда машину с оборудованием.
   Затем, поглядев на  небо,  приподнял  кепку  и,  почесав  в  затылке,
прибавил:
   - Только бы не пошел дождь!
   Робер и хозяин вошли в кухню. Там было куда теплее,  и  от  кастрюли,
шумевшей на плите, поднимался вкусный запах кофе. Кружки уже  стояли  на
столе, и хозяин стал разливать кофе.
   - Если хочешь молока, возьми в бидоне.
   - Да нет, и так хорошо, - отвечал Робер. Хозяин покрошил хлеб в  кофе
и стал есть его ложкой. Он ел, хлюпая и причмокивая, и  с  набитым  ртом
продолжал рассуждать о работе. Через какое-то время он заметил:
   - Что это ты совсем ничего сегодня не ешь? Робер отрезал себе  тонкий
ломтик хлеба и обмакнул его в кофе. Его опять понемногу сморило.  Здесь,
в кухне, было хорошо. Над окном трепетали побеги и рыжие  листья  дикого
винограда,  силуэты  которых  удивительно  четко  выделялись  в  тусклом
утреннем свете. По клетчатой клеенке на столе  скользили  блики,  словно
смазывая сине-желтые квадраты.
   Хозяин покончил  с  завтраком.  Вынул  кисет  и  принялся  свертывать
сигарету.  Прикурив,  он  отодвинул  кружку,  ладонью  вытер  клеенку  и
развернул газету. Сделалось тихо. Робер перестал жевать  и  прислушался.
Откуда-то из-за спины доносилось тиканье стенных часов, время от времени
вниз по улице проезжала машина. И все. Листья винограда  за  окном  чуть
слышно шелестели.
   Робер притулился  на  стуле,  сгорбился,  глаза  у  него  сами  собой
закрылись, и газета казалась сплошным серым листом бумаги.
   Он вспомнил о Кристофе. Что-то будто толкало его сегодня утром  войти
в коридор бакалеи, и теперь он спрашивал себя, что бы он сказал, если бы
Кристоф оказался там.
   Вдруг раздался оглушительный треск, какой-то рвущий нервы звук; Робер
так и подскочил на своем стуле. Хозяин свернул газету и спросил:
   - Кимаришь, значит, да? Ну-ка, пошевеливайся, я не собираюсь ждать до
бесконечности.
   Робер вновь принялся за еду, и вскоре кружка его была  пуста.  Хозяин
снова прикурил свой окурок и, вставая, коротко бросил:
   - Пошли, нам пора.
   Робер отнес кружки и ложки в раковину. Уже с порога хозяин  обернулся
и крикнул в сторону двери, приоткрытой в глубине кухни:
   - Мы уходим. Корзинку собрала?
   - Да, - отозвалась хозяйка.
   - Ладно, если