ными  парами?  Неинтересно.  Все
слишком хорошо. Нет развития событий, мятежа, скандала. И  люди,  влюбленные
друг в друга, остаются как в вакууме. Я уже чувствовала этот вакуум, так как
мои разведенные подруги перестали меня понимать. Он  тоже  был  выключен  из
обычного круга  общения  и  потерян  для  друзей.  А  тут  еще,  как  назло,
активизировались мужья и жены:
   - Алло! Дорогая! Это я, твой арзамасец. Что ты молчишь?
   Звонил мой когда-то безумно любимый второй муж. Что я могла ответить  ему
теперь? Что я люблю другого?
   Андрею позвонила его бывшая жена, и он тоже ничего не мог сказать.
   На наших концертах в Народном салоне он продолжал дарить мне свои песни:
   - Эту песню я посвящаю Лидии Ивановой. Она вошла в мою жизнь, как и  я  в
ее. И теперь мы вместе.  Признаюсь,  что  я  очень  нужен  этой  талантливой
женщине, как и она мне.
   "Мы странно встретились и странно разойдемся..."
   А может, и никогда не расстанемся. Кто знает?!
   Все это происходило совсем недавно. Вчера. Два месяца назад. И планы один
лучше другого варились в наших головах:
   - Следующий этап, - говорил он мне, - реклама: идем в "Семь дней", отдаем
свои фотографии, пусть  печатают  эту  красоту.  Потом  телевидение,  радио,
газеты, потом твой сольный концерт, потом мой и т.д.
   А потом раздался телефонный звонок:
   - Нам надо расстаться навсегда...
 
   Ты запрокидываешь голову -
   Затем, что ты гордец и враль.
   Какого спутника веселого
   Привел мне нынешний февраль!
 
   Позвякивая карбованцами
   И медленно пуская дым,
   Торжественными чужестранцами
   Проходим городом родным.
 
   Чьи руки бережные трогали
   Твои ресницы, красота,
   Когда, и как, и кем, и много ли
   Целованы твои уста -
 
   Не спрашиваю. Дух мой алчущий
   Переборол сию мечту.
   В тебе божественного мальчика, -
   Десятилетнего я чту.
   Помедлим у реки, полощущей
   Цветные бусы фонарей.
   Я доведу тебя до площади,
   Видавшей отроков-царей...
 
   Мальчишескую боль высвистывай
   И сердце зажимай в горсти...
   - Мой хладнокровный, мой неистовый
   Вольноотпущенник - прости!
   Я ПРИЛЕЧУ НА КРЫЛЬЯХ ВЕТРА
   Звонок телефона раздался как звонкая трель, и в душе  что-то  дрогнуло  -
это он, конечно, он:
   - Алло!
   - Здравствуйте, это я. О, как же я соскучился. День - это целая вечность,
понимаете, я физически ощущаю ваше отсутствие. Только уеду, как снова хочу к
вам. Что же нам делать?
   - "Любить распластаннейшей в мире ласточкой..." - по обыкновению ответила
я цитатой из Цветаевой.
   - Это невозможно. Уже два дня мы не виделись. Я хочу вас видеть, скажите,
куда приехать?
   - В Музей Островского, на Ордынке, в семнадцать часов.
   - Я прилечу на крыльях ветра, всё - еду!
   И в семнадцать, как всегда без опоздания, он показался в  воротах  музея.
Он был хорош: гладко выбрит и аккуратно, с любовью подстрижен -  голова  как
"ваянная чаша", и выглядел очень стильно. Я ахнула от удивления и наговорила
кучу  комплиментов.  Я  никогда  не  стесняюсь  это  делать,  когда  восторг
распирает. Восторг и гордость, что такой красивый и молодой мужчина прилетел
ко мне "на крыльях ветра".
   Мы приехали в музей в надежде порепетировать на необычном рояле,  который
подарил еще Савва Морозов. Но музей оказался  закрытым  на  выходной,  и  мы
отправились в радиокомитет.  Заказав  пропуска,  мы  поднялись  на  лифте  в
концертный  зал  на  девятый  этаж.  Встретили  там  мою  старую  подругу  с
подвыпившей компанией и были втянуты в какой-то международный водоворот.
   Иностранцы из Испании и Венесуэлы распевали с нами песни, он играл им  на
рояле, потом читали стихи, снова пели -  было  шумно  и  весело,  но  не  до
репетиции нашего сокровенного моноспектакля "Грезы любви".  Да  куда  бы  ни
идти, лишь бы вместе.
   Мы произвели фурор, и подруга сказала:
   - Ну, теперь рассказывайте свою "лав сторию"!
   И мы, захлебываясь от восторга, наперебой стали рассказывать о  том,  как
он пришел на мой вечер в Салоне, как я ему понравилась, а он мне.
   Почему вначале совсем не задумываешься о конце?  Кажется,  его  не  будет
никогда.
   Безмятежность - так бы я назвала свое состояние тогда. Парила в  облаках,
летала тоже "на крыльях ветра" и слушала, как завороженная, этот речитатив:
   - Любимая, я так рад, что вижу тебя. Какая  красивая!  Какая  молодая!  Я
самый счастливый человек! Ты моя и только моя Рыбка, а я твой Скорпион!  Как
мне нравится смотреть в твои глаза... - И лилась эта  сладкая  патока,  этот
словесный елей, этот мед красноречия, и вливался он через уши прямо в  душу.
Говорят, женщина любит ушами. И тот, кто твердо усвоил это  правило,  всегда
добьется успеха у женщин. Почему? Наверное, потому, что почти каждая женщина
считает себя недооцененной, недолюбленной. И слова действуют как  лекарство,
она выздоравливает,  вылечивается  от  недуга  собственной  неполноценности.
Слова создают прочный фундамент внутренней  высокой  самооценки,  и  женщина
начинает на глазах расцветать. Это видят изумленные друзья и не знают,  чему
приписать.
   Мы "летали" оба и не знали, где присесть, чтобы побыть  наедине,  вдвоем.
Почему нам все так  мешали,  почему  хотелось  уединения,  почему  ловили  и
запоминали каждое слово? Потому что стали мы настоящими  наркоманами  любви.
Вот уж наркотик так наркотик самого широкого диапазона действия.  Мы  ловили
свой кайф каждый день, и не было границ нашей радости.
   - Я люблю тебя!
   - А я люблю тебя!
   - Скажи еще раз: "Я люблю тебя!"
   - С удовольствием: "Я люблю тебя!"
   Обычно из меня клещами не вытащить этих слов,  а  здесь  я  могла  бы  их
говорить бесконечно. Сочетание двух местоимений и одного глагола действовало
как самый сильный допинг. Я - люблю - тебя.
   Верилось на слово. Не  хотелось  никаких  доказательств:  ни  цветов,  ни
подарков, ни ресторанов. Их и не было.
   Правда, была шляпа. Шляпа от него в стиле  Аллы  Пугачевой.  Но  это  все
неважно - был он со своей любовью,  воплощенной  в  его  словах,  в  глазах,
руках, губах, в распростертых объятиях. Если бы всей этой  нежности  было  в
три или в пять раз меньше, то и за это можно было бы  ставить  памятник  ему
еще при жизни.
   Значит, я настолько  неизбалована  вниманием,  что  готова  принимать  за
чистую монету любые слова о любви?  Да,  этим  самым  я  только  подтверждаю
простую мысль, что я хороша, что я себе нравлюсь, и признаю, что меня вполне
есть за что полюбить. Я в себя верю, я себе доверяю, я себя уважаю,  я  себя
люблю. Так почему же меня не может любить он?
   - Вот станешь звездой эстрады  и  забудешь  меня  совсем,  -  говорила  с
грустью я.
   - Ой, что ты, звездой! Мне стать хотя бы  капелькой  на  твоем  плаще,  -
сказал он однажды, обнаружив свой романтическо-поэтический склад ума.
   Жизнь протекала в нирване чувств и  слов,  слов  и  чувств  -  и  полного
отсутствия критического анализа событий. Мы утопали в словах и любви, требуя
все  большей  дозы  своего  наркотика.  Это  было   ненасытное   желание   -
"ненасытностью своею перекармливаю всех", опять вспомнилась Марина Цветаева.
Мобильный телефон был заменен на пейджер, и полетели телеграммы:
   - И потрясающих утопий мы ждем, как розовых слонов. Игорь Северянин.
   - Люблю. Целую. Высылай "косую", - хулиганила я.
   - Любимый,  назначаю  тебе  свидание  в  нашем  кафе  "Старый  рояль",  в
восемнадцать часов, сегодня, жду, - передавала я,  когда  у  него  отключили
телефон.
   И сколько было счастья, когда я увидела его, правда, почему-то грустного.
   Выпив по кружке пива, мы, ожидая  горячего,  тихо  беседовали.  Вдруг  на
глазах его показались слезы:
   - Не знаю, что со мной. Все хорошо, но почему-то плакать хочется. - И  он
уронил слезу на стол.
   Это было странно и необъяснимо, поэтому я впервые подумала о  надорванной
струне его жизни, о пограничной психике,  о  женском  воспитании  на  слезах
матери, и наше будущее заволокло тучами сомнений и тревог.
   Я вспомнила вдруг о  некоторой  неадекватности  его  реакции  в  каких-то
ситуациях, о слишком легком рождении слов.
   Мы как будто соревновались, кто  кого  "перепоет",  -  но  этот  златоуст
перещеголял даже меня, такую  искушенную  в  искусстве  соблазнения  мужчин.
"Прилечу на крыльях ветра" среди этого блеска постепенно  стало  ослабевать,
он даже забыл об этой свой формуле, но мне она так нравилась, что изредка  я
спрашивала:
   - Как и на чем прилетишь?
   - На крыльях ветра, - отвечал он.
   Эта игра могла продолжаться еще очень долго, несмотря  на  его  "выбросы"
отрицательной  энергии.  Они  происходили  раз  в  месяц  в  полнолуние.  Он
становился каким-то невменяемым, неуправляемым и недовольным всем.  В  такие
минуты казалось, что у него что-то случилось с  головой  и  это  никогда  не
пройдет. Он был агрессивен, зол, раздражен, и  никакие  мои  психологические
приемы не действовали. Он меня не замечал -  уходил  в  себя  все  глубже  и
глубже.
   Но странное дело, на следующий день как ни в чем не бывало вновь  светило
солнце, он был  тише  воды,  ниже  травы,  нежен  и  мил,  как  прежде.  Это
напоминало морские приливы и отливы  -  известная  мне  по  опыту  синусоида
любви. И снова он рассказывал о  своих  попугаях,  которые  живут  в  полном
согласии, и  он  с  нетерпением  ждет  потомства.  Он  беспокоился  об  этом
потомстве больше, чем о собственном, - а ведь уже пора было  бы  завести:  -
все-таки двадцать три года!
   Но два предыдущих брака не сложились. Живя теперь в одиночестве, он вдруг
высоко оценил это преимущество и полюбил это состояние.
   Я никогда не ревновала его к прошлому, хотя он весьма образно рассказывал
о своей любви к первой жене. Он не давал мне повода  ревновать  даже  тогда,
когда кругом были молодые и красивые женщины. Он их просто не замечал,  хотя
они-то его не пропускали. И только говорил:
   - Какие женщины, когда рядом ты! Ты заслоняешь все, ты просто  ослепляешь
всех, и я любуюсь только тобой. Я люблю тебя,  но  знаю,  что  настанет  мой
черед и ты меня бросишь, как бросала всех остальных до меня.
   - О чем ты, мальчик мой, - обычно отвечала я. - Я же люблю  только  тебя.
Сейчас. А потом я не знаю, что будет.  Давай  пока  еще  полетаем  на  наших
крыльях ветра!
   - Давай! Я завтра же прилечу к тебе!
   А завтра... он позвонил и сказал деревянным, не своим голосом:
   - Нам надо расстаться навсегда...
 
   Дарю тебе железное кольцо:
   Бессонницу - восторг - и безнадежность.
   Чтоб не глядел ты девушкам в лицо,
   Чтоб позабыл ты даже слово - нежность.
 
   Чтоб голову свою в шальных кудрях,
   Как пенный кубок, возносил в пространство.
   Чтоб обратило в огнь - и в пепл - и в прах
   Тебя - твое железное спартанство.
 
   Когда ж к твоим пророческим кудрям
   Сама Любовь приникнет красным углем,
   Тогда молчи и прижимай к губам
   Железное кольцо на пальце смуглом.
   ДУХОВНЫЙ СЕКС
   Это началось сразу. Тактильные контакты, как будто мы слепые.  Наши  руки
стали проводниками наших чувств.
   Выйдя первый раз вдвоем в свет - на спектакль  в  театр  Калягина,  -  мы
испытали высшее наслаждение, когда руки сплелись, как губы в поцелуе. Сердце
запрыгало, дух захватило, по телу прошел ток.
   "Вот это да!" -  подумала  я  и,  боясь  шелохнуться,  стала  внимательно
прислушиваться к себе. Что это со мной? И сколько мне лет? И кто это  рядом?
И почему так остро? Пьяно? Трепетно? Сладостно?  Всего-то  навсего  руки,  а
создают такой эффект близости. И что в сравнении с этим грубый, приземленный
секс, в котором часто два интеллигентных человека превращаются в зверей?
   Как  весело,  когда  рядом,  совсем  близко   находится   объект   твоего
вожделения. Несомненно, с первого взгляда и с первых минут нашего знакомства
это чувство возникло у меня. Равно как и любовь во всех  ее  проявлениях.  И
вела она, как маяк в море. Но ближе, интимнее этого первого мига сближения -
наших сцепленных рук - уже ничего никогда не было. И мы теперь всегда искали
руки друг друга. И успокаивались только тогда,  когда  они  были  вместе.  В
театре, ресторане, поезде, машине, на светском рауте - всегда вместе.
   Руки превращались как бы в инструмент любви. Они то сжимали  друг  друга,
то обвивались пальцами, то смыкались вместе, то заходились в высокой степени
блаженства. А если к рукам прибавлялся и взгляд больших красивых карих  глаз
и смотреть можно было в них, как в бездонный колодец, возникала та  желанная
гармония, о которой я столько лет мечтала. А добавьте  к  этому  мои  глаза,
которые притягивали его как  магнитом.  Так  и  жили  мы  несколько  месяцев
подряд, зацепившись душой и руками друг за друга.
   Казалось, что каждый дорвался наконец до источника чистой воды и никак не
может напиться. О сексе как таковом мы не говорили.  Мы  его  подразумевали,
уверенные в том, что это  никуда  от  нас  не  денется  и  незачем  спешить.
Настолько уверены были в том, что как-то раз  он  изрек  почти  историческую
фразу:
   - Мы с тобой такие  умные  и  такие  опытные,  что  нам  ничего  не  надо
объяснять друг другу. Давай наслаждаться первыми днями безоблачного счастья.
   Но однажды в театре "Ленком" я поймала такой его взгляд, от которого душа
захолонула, а тело затрясло. Это был взгляд жаждущего мужчины.  Он  не  смог
сыграть равнодушие и, глядя на открытый ворот моего платья, воспламенился  и
тоже внутренне задрожал.
   Ах, какая это была незабываемая минута!  Минута  откровенного  публичного
сближения. И если бы можно было стать  невидимками  или  убрать  публику  из
фойе, то...
   Нежность, неизбывная человеческая нежность струилась потоком на меня, она
просто захлестывала меня своей мощной волной и смущала.
   - Ну зачем так много мне одной? И чем я заслужила такую любовь? И  откуда
такая нежность?
   И если говорить  об  удовлетворении  как  о  чем-то  вечно  желанном  для
женщины, то более всего я чувствовала себя удовлетворенной, когда он обнимал
меня своими красивыми руками профессионального пианиста.
   А с поцелуями происходили  интересные  метаморфозы.  Первый  поцелуй  был
мужской, сексуальный, многообещающий. Потом целая серия поцелуев  с  разными
нежными оттенками. Когда случалось какое-нибудь большое приятное и для него,
и для меня событие - удачно прошедший концерт, хороший заработок,  гастроли,
- он снова целовал меня,  как  бы  награждая  за  усилия,  долгим  страстным
мужским поцелуем. Потом целовались по сто раз в день,  как  дети  в  детском
саду. В этом  тоже  было  свое  удовольствие,  и  нам  нравилось  без  конца
"прикладываться" друг к другу.
   И вот я объявила:
   - Я произвожу тебя в сан духовного любовника!
   - Весьма польщен. Готов и дальше исполнять эту прекрасную миссию!
   Обыкновенный секс уходил куда-то на задний план и превращался в мираж,  в
наших головах-компьютерах просчитывалась одна и та же формула:  "А  что  нам
это даст? И что добавит? Нежности, страсти, любви? Нет! А отнять может  -  и
нежность, и страсть, и любовь. Так зачем терять,  лучше  оставить  все,  как
есть".  Был  и  возрастной  барьер,  безусловно.  Для  меня,  например,  это
представлялось совсем новой жизнью с новыми неведомыми заботами. Эти  заботы
были связаны с покупкой нового постельного белья и своего женского  тоже,  с
перестройкой на другую волну,  с  уходом  с  этого  духовного  небосклона  и
скатыванием к банальным отношениям мужчины и женщина. А нас влекла, манила и
сближала та высота,  на  которую  мы  сами  забрались  и  не  хотели  с  нее
спускаться. Этот духовный секс сделал нас  близкими  без  всякой  скидки  на
возраст. И это была не просто игра, это была сама жизнь, в  которую  мы  оба
играли с наслаждением. Играть  было  весело,  каждый  соблюдал  правила,  не
сговариваясь и не договариваясь. Он это особенно хорошо усвоил  и  уразумел:
хоть и юн, был весьма опытен в обольщении женщин.
   - Я - дамский угодник.
   Слова, как кружева, плелись им  искусно  и  весьма  успешно.  А  главное,
искренне. И не подкопаешься, и не обвинишь в нечестности.
   - "Ты пришла" - эту песню я посвящаю тебе. "Ты  пришла  и  останешься  со
мной навсегда..."
   А песня "Нужен очень" стала нашим гимном. "Нужен  очень,  нужен  очень  я
тебе", - в финале он вставал передо мной на колени под  овацию  зала  и  мое
невольное одобрение и смущение. Радостно  было  и  в  то  же  время  стыдно.
Удивительный дуэт зрелости и юности - но только по паспорту.  Потому  что  в
жизни роли часто менялись, и он становился  моим  учителем,  я  -  послушной
ученицей. Особенно в музыке, когда я не могла взять верную ноту.
   А как приятно стоять у рояля и просто смотреть  на  его  руки,  как  они,
быстро и легко перебирая пальцами клавиши, извлекали потрясающие звуки.
   - Мальчишка, а как играет! Какой мастер и какой  прекрасный  аранжировщик
мелодий, импровизатор, фантазер, умеющий расцветить любую мелодию, чтоб  она
заиграла, как драгоценный камень!
   Наша духовная дружба подкреплялась и совместным творчеством.  Он  задумал
помочь сделать мне сольный концерт, где я проявила бы себя в полной мере.
   Идея пришла, на мой взгляд, гениальная:  моноспектакль  "Грезы  любви"  -
стихи Марины Цветаевой и классическая музыка. Работа над ним в течение  двух
месяцев превратилась в пролонгированный духовный секс. Достаточно  и  сейчас
посмотреть нотный  альбом,  чтобы  увидеть  пометки,  сделанные  его  рукой:
"кончаем вместе". Этот "оргазм" наступал, когда музыка и стихи  сливались  и
заканчивались одновременно. Надо было  так  рассчитать  ритм  стиха  и  темп
музыки, чтобы попасть в унисон.
   Стихов Цветаевой я выписала так много, что их хватило  бы  на  целых  три
спектакля. Я пыталась, и небезуспешно, объясниться в своих чувствах.  И  это
получилось. Мне даже было стыдно  читать  некоторые  стихи:  в  них  звучала
откровенная эротика, вся поэзия  Цветаевой  сексуальна.  За  каждой  строкой
угадывается ее мятеж, ее страсть, ее неизбывное чувство любви.
   Цветаева нас венчала, благославляя на творческие подвиги во имя любви.  И
работа шла успешно. Мы вместе преодолевали трудности: не  было  рояля  -  мы
бегали по всей Москве в поисках его, кто куда пустит, и репетировали  то  на
фабрике "Красный Октябрь", то в Музее  Островского,  то  в  радиокомитете  и
только потом - в Политехническом музее.  Духовная  энергия  переливалась  от
меня к нему и от него ко мне. Я читала Цветаеву страстно, отождествляя героя
ее любви с моим другом. Он же, слушая стихи, перебирал в  своем  музыкальном
компьютере мелодии и тут же предлагал одну из них, всегда  точно  попадая  в
ритм стиха, в его настроение и тональность. Это было само по себе искусство.
И на каждую репетицию мы бежали, как на любовное свидание.
   И навряд ли мы смогли бы выразить свои чувства так, как  интерпретировали
их через поэзию Марины Цветаевой и музыку  Бетховена,  Шопена,  Рахманинова,
Свиридова.
   Однажды я спросила, могу  ли  полностью  идентифицировать  его  с  героем
спектакля, и получила утвердительный ответ. Но вторая часть  спектакля  была
как развод, как разрыв, как обвинение всему мужскому роду, и  он  испугался.
Не захотел быть ответчиком за всех. И я читала потом вообще, не кивая в  его
сторону, дабы пощадить его самолюбие.
   У нас сложились такие нежные,  теплые  отношения,  что  мы  ощущали  себя
семьей. Он приезжал обедать, ужинать  и  даже  завтракать.  Ночевать  всегда
уезжал домой, к моему великому удовольствию. Почему?  Потому  что  выдержать
этот прессинг  было  довольно  сложно.  Но  после  любой  светской  вылазки,
разъехавшись по домам на разных машинах, хотелось тут же позвонить и сказать
пару приятных слов на ночь.
   - Любимая! Как хорошо, что я встретил тебя. Моя  душа  открыта.  Я  один,
совсем один, у меня никого, кроме тебя, нет. Будь со мной.  Не  покидай.  Не
предавай. Я люблю тебя! Люблю!
   Я тоже звонила:
   - Ворота моей души открыты, заезжай, располагайся!  Вместе  можно  многое
сдела