роме того, это же развлечение. У нее крайне однообразная жизнь.
   - Бернар, я хотела тебя спросить...
   Он все понял по ее глазам и покачал головой:
   - Нет. У нас были попытки близости, но  она  сама  все  испортила.  А
теперь уже все равно. Это тоже комплекс. Давай не будем о ней.
   Хочешь, я приготовлю тебе апельсиновый сок?
   - Я хочу вернуться в мастерскую. Со мной такое бывает.  Отвези  меня,
пожалуйста, обратно.
   Ева, ничего не видя перед собой, вышла из квартиры  и  спустилась  на
улицу. Она закрыла  глаза  и  увидела  свое  нерожденное  творение.  Как
нерожденного ребенка Натали.
   Бернар отвез ее в мастерскую и потом долго  наблюдал  из  окна  своей
комнаты, когда же на веранде погаснет  свет.  Но  время  шло,  он  видел
сквозь открытые жалюзи мелькающую светлую фигуру  и  думал  о  том,  что
скоро наступит утро, а Ева о нем так и не вспомнила. Он уснул,  а  когда
проснулся, то в чем был, крадучись, через мокрый от росы сад пробрался к
веранде и заглянул в приоткрытую дверь. Ева стояла перед большим холстом
с зажатыми между пальцами кистями и  разговаривала  сама  с  собой.  Она
работала. Она творила. И никому не позволено было ей  мешать.  Он  хотел
предложить ей кофе, потому что понимал, как она устала, но не  посмел  и
тихо вышел в сад.
   Было раннее утро, небо  порозовело,  и  сквозь  эту  розоватую  дымку
прорывались бледные солнечные лучи.
   На крыльцо террасы вышла заспанная Сара и потянулась.  Она,  надеясь,
что ее никто не видит, была в одних трусиках.
   - Мсье Бернар, - вдруг услышал он, но вовремя понял,  что  обращается
она к воздуху. - Мсье Бернар, как вы находите мою грудь? - спросила  она
по-французски и приподняла обеими руками  свои  груди  к  солнцу.  -  Не
правда ли, они прекрасны?
   Эта девочка играла в придуманную ею же самой игру и понимала  счастье
по-своему.
   - Вам было хорошо со мной этой ночью? - продолжала она томным голосом
и вдруг, заметив Бернара, стоящего под деревьями, остолбенела.
   - Будет лучше, Сара, если ты приготовишь кофе.  И  выйди  за  ворота:
по-моему, сейчас принесут молоко. Отнесешь  завтрак  мадемуазель  Еве  в
мастерскую. И  договорись  с  Франсуа,  чтобы  он  поставил  на  веранде
кушетку.
   Сара, казалось, испарилась, словно ее и не было. Как же он ее!

***

   Почти месяц Ева жила в мастерской и выходила оттуда  лишь  для  того,
чтобы встретиться с Натали в ее спальне,  и  вечером  -  для  занятий  с
Пьером. Времени выучить задание, которое он ей давал, у нее  практически
не  оставалось,  поэтому  они  договорились  учить  слова  вместе  после
упражнений. Сара приносила еду в  мастерскую.  Туда  же  поздно  вечером
наведывался Бернар.
   Натали оказалась права - здесь были идеальные условия для работы.
   Ева исправно делала эскизы, внимательно изучая Натали, заставляя свое
воображение работать непрерывно. Большую роль стали играть их беседы,  в
них открывалась новая Натали, та, которую Ева не знала  прежде.  Но  это
были не беседы-откровения; эта женщина не рассказывала  о  своей  жизни,
чего Ева так боялась: ей не хотелось слышать интимные  подробности.  Это
были рассуждения на самые разные темы, вплоть до политики.
   Натали призналась как-то:
   - Мне кажется, что я очень поздно повзрослела. Я примерно до тридцати
пяти лет многого не понимала. Жила словно в замкнутом  пространстве.  Ты
себе  представить  не  можешь,  Евочка,  сколько  денег  я  тратила   на
развлечения! Я думала, что человек  создан  для  наслаждения.  Пусть  он
страдает какое-то время, пусть  бьется  хрупкой  головой  о  стены,  как
слепой котенок, но он должен знать, что придет такой светлый день, когда
все это кончится и жизнь станет приносить ему сплошные удовольствия. Так
было у меня, когда я вышла замуж за Ги. Но теперь-то я понимаю, что  мне
просто повезло. И все же: если поставить на  чаши  весов  те  страдания,
которые выпали на мою долю в юности, то, уверяю тебя, они перевесят  мою
сегодняшнюю, более чем благополучную жизнь.
   Она  сделала  паузу,  точно  приглашая   Еву   поучаствовать   в   ее
воспоминаниях. Она явно ждала вопросов,  но  Ева,  вежливо  улыбнувшись,
сунула ставший уже маленьким карандаш в карман блузки и сказала:
   - Конечно, вам виднее.  А  мне  пора.  Вот  только  зайду  на  кухню,
перекушу что-нибудь.
   Натали сама следила, чтобы Ева питалась  рационально,  заставляла  ее
есть овощи и фрукты и запрещала Саре подавать ей сладкое. Но  Ева  очень
скоро сообразила, что к чему, взбунтовалась и послала Франсуа купить  ей
целую коробку шоколадного печенья и пирожные.
   - Знаете что, Натали, - заявила она на следующий  день,  устанавливая
мольберт, - кончилось время эскизов.  Не  навязывайте  мне,  пожалуйста,
свой образ жизни. Я всегда ела сладкое  и  находила  в  этом  превеликое
удовольствие. А теперь сядьте  прямо  и  смотрите  на  меня.  Начинается
основная работа.
   Натали  усмехнулась,  очевидно,  собираясь   сказать   что-нибудь   о
количестве холестерина в крови, но поджала губы и подняла глаза на Еву.
   - Мне в голову пришла блестящая мысль, - произнесла она неожиданно.
   - Вы хотите заставить меня есть проросшие зерна и пить дрожжи?
   - Нет, я вовсе не об  этом.  Мы  могли  бы  ускорить  открытие  твоей
выставки, если бы ты согласилась перевезти сюда свои работы из Москвы.
   - Что? Вы предлагаете мне съездить в Москву? Отлично! Я - за.
   - Но тебе будет сложно одной, а Бернар не сможет, у него сейчас много
работы. Что, если я позвоню Драницыну и попрошу его помочь тебе?
   Пусть он посадит тебя в самолет, а мы здесь встретим.  Я  бы  и  сама
поехала с тобой, но мне что-то в последнее время нездоровится.
   - И когда я смогу поехать? - Ева не скрывала радости. Представив, как
она войдет в свою московскую квартиру, как наведается в  гости  к  Глебу
Борисовичу, как позвонит Грише, она размечталась и не услышала Натали.
   - Что вы сказали? - переспросила Ева.
   - У меня будет еще  одно  поручение,  передашь  Драницыну  конверт  с
запиской и деньгами, хорошо?
   - Конечно! Когда я смогу вылететь?
   - Я сегодня же позвоню в агентство и скажу тебе.  Вечером  все  будет
известно. Ты даже сможешь позвонить своим друзьям и сказать, чтобы  тебя
встретили. А я дам тебе денег на дорогу. Я даже не спрашиваю,  вернешься
ли ты, потому что теперь твердо в  тебе  уверена.  Именно  в  Москве  ты
почувствуешь всю разницу между твоим  теперешним  положением  и  тем,  в
каком ты жила. У тебя появился вкус к жизни, а это самое главное.  А  уж
после двух-трех выставок, когда я сделаю тебе рекламу,  ты  вырастешь  в
собственных глазах.
   За день до отъезда Ева вернулась в дом, в свою комнату, и  целый  час
оттирала краску с рук,  ног,  лица...  Ей  помогал  Бернар.  Он  заранее
тосковал и, чтобы подольше побыть с ней рядом,  отменил  в  университете
лекции.
   - Может, это даже и хорошо, что ты поедешь одна, - вдруг  сказал  он,
смачивая в растворителе платок и очищая рыжее пятно на ее  колене.  -  Я
буду ждать тебя и думать о том, что ты  обязательно  вернешься.  Я  буду
вспоминать каждый  день,  проведенный  с  тобой,  и  надеяться,  что  ты
окончательно порвешь с Москвой ради меня. Я  понимаю,  как  тебе  тяжело
осознавать, что в этом доме живет Натали, моя жена, но я также  понимаю,
что без денег я мало что значу. Конечно, я хорошо зарабатываю, но все же
это  мизер  по  сравнению  с  состоянием  Натали.  Я  знаю,  что  говорю
чудовищные вещи, но деньги в нашей жизни играют большую роль.
   Если бы не Натали, я не смог бы заманить тебя в Париж.  Ведь  ничего,
кроме маленькой душной комнатки, вроде той, где ты  останавливалась,  да
обедов  в  китайских  и  итальянских  ресторанах,  я  не  смог  бы  тебе
предложить.
   - А что будет через два года, когда истечет срок вашего договора?  Ты
уйдешь отсюда?
   Ты бросишь ее? Оставишь одну?
   - Я буду очень богатым человеком. Натали переведет на мой счет двести
пятьдесят миллионов франков и оформит на мое имя два ювелирных магазина.
И еще кучу всякой недвижимости.
   А сама уедет на остров Корфу. У нее там дом.
   - Неужели за эти три года ты не привязался к ней?  И  у  тебя  хватит
решимости расстаться?
   - Разумеется, мне жаль  ее,  но  она  прожила  нормальную  насыщенную
жизнь. Мне кажется, она была счастлива все эти годы. Кроме того,  у  нее
есть Симон. Ее доктор. Он не оставит ее.
   - Тебе решать. А насчет меня не волнуйся, конечно же,  я  приеду.  Ты
посмотришь мои картины, получше узнаешь меня... А ты не слышал,  Бернар,
какое поручение она собирается дать Драницыну?
   -  Знаю.  Она  хочет  отыскать  в  Москве  или   Подмосковье   одного
родственника. Очередная блажь. Она любит  шокировать  людей.  Кстати,  у
меня к тебе тоже будет поручение: передашь Фибиху кассету от Пейрара?
   - Конечно. Всегда рада услужить такому славному человеку, как Пейрар.
Хотя мне так и не довелось его увидеть.
   - Еще успеешь. Чем же он так тебе угодил?
   - Тем, что его никогда не бывает дома, у него такая роскошная кровать
и буфет забит кукурузными хлопьями...

***

   Только один человек во всем доме радовался  отъезду  Евы.  Эта  была,
конечно,  Сара.  От  радости  у  нее  изменилась   походка,   она   даже
приплясывала на кухне, готовя ужин. Узкое платье прямо  лопалось  на  ее
тяжелой груди, крутые бедра обтягивал белый кружевной передник.
   Сара  была  сама  любезность.  Подавая  ужин,  она  не  удержалась  и
спросила:
   - Мадемуазель Ева, вы надолго в Москву?
   - Ради тебя, Сара, уехала бы насовсем. Скучно у вас тут, в Париже, ни
тебе забастовок, ни безработицы, ни политических потрясений. Разве может
русский человек жить без проблем?
   - Отсутствие проблем - тоже проблема,  -  засмеялась  Натали,  и  Еве
показалось, что она уже где-то раньше, очень давно, слышала  этот  смех.
Она  посмотрела  на  Натали,  и  сердце   ее   сжалось   от   нехорошего
предчувствия.
   Из последнего разговора с Бернаром она поняла, что  он  нисколько  не
дорожит  дружбой  и  заботой  жены.  Он  считает,  что   уже   полностью
расплатился с ней своей молодостью. В конечном счете, это их дела...

***

   В Москву она летела налегке, в маленьком чемоданчике было лишь  самое
необходимое.
   Она попрощалась с Бернаром и Натали в аэропорту и, только  поднимаясь
по трапу самолета, поняла, насколько близки и дороги для нее  стали  эти
люди. Кто бы мог  подумать,  что  так  круто  изменится  ее  жизнь,  что
благодаря какой-то лестнице, приставленной к балкону, она познакомится с
Бернаром! Хотя, может быть, их знакомство произошло бы в любом случае. А
как тесен мир! Натали знакома с Драницыным, это же уму непостижимо!
   Откинувшись на спинку кресла, Ева, удаляясь от Парижа  все  дальше  и
дальше, еще не вполне осознавала,  что  ждет  ее  в  Москве.  Чем  ближе
становилась Москва, тем отчетливее были мысли о Вадиме. Знает ли он о ее
предстоящем приезде? Она позвонила лишь Грише и Фибиху. Да и как он  там
вообще, без нее?
   Может, он встретил другую женщину и счастлив с ней? Ведь  это  только
Ева способна уходить на рассвете... Вадим достоин любви. Он должен найти
в себе силы, чтобы забыть ее.
   А она сделает все возможное, чтобы он не узнал о  ее  приезде.  Зачем
его травмировать?
   Когда прозвучала просьба пристегнуть ремни, она  напряглась.  А  если
что-нибудь произойдет и самолет взорвется? Ну  и  мысли!  Это  же  бред!
Сейчас они начнут снижаться. Прошло некоторое время, прежде чем  самолет
остановился.  Ева  выглянула  в  окно  -  в  Москве  ночь.  Трудно  было
определить, холодно или нет. Стюардесса наверняка говорила об  этом,  но
Ева не слышала ничего, кроме биения собственного сердца.
   Едва она коснулась ногами земли и поняла наконец, что полет завершен,
а множество сверкающих огней впереди  -  это  аэропорт  Шереметьево,  ей
стало спокойно. Безотчетный страх, который, оказывается, преследовал  ее
во время полета, отступил. Слава богу, с ней ничего не случилось.
   Уже через несколько секунд она почувствовала, что мерзнет.  В  Москве
было пасмурно, дул ветер, и Ева пожалела, что так легко одета.
   Уже в аэропорту, не обнаружив в толпе встречавших Гришу, она отошла в
сторону, чтобы дождаться багажа и  достать  из  чемодана  жакет,  и  тут
кто-то схватил ее под локоть.
   - Вадим, ты?
   Нет, не таким она его представляла. Ей думалось, что он впал в хандру
и все свободное время проводит дома в купальном халате и тапочках, курит
и спит, спит и снова курит. Но, увидев его здесь, в толпе, она оценила и
бодрый вид, и аккуратную новую стрижку, неизвестный ей светлый костюм, и
тот изысканный аромат, который сопровождал его, пока он нес ее чемодан.
   Он посадил Еву в свою машину, которую долгое время не  мог  почему-то
отремонтировать, и, словно спасаясь от погони, погнал по шоссе.
   - Куда ты меня  везешь?  Как  ты  узнал,  что  я  приеду?  Почему  ты
молчишь?
   Машина  резко  затормозила,  сильные  руки   схватили   ее,   и   она
почувствовала на своих губах долгий,  страстный  поцелуй.  Она  едва  не
задохнулась.
   - Я знаю про тебя все, - сказал он, тяжело дыша и глядя перед  собой,
словно увидел на ветровом стекле что-то необыкновенно важное.
   - Ты прости, что я тогда уехала, не предупредив тебя...
   - О чем ты, Ева! Ты была бы не ты, если  поступила  бы  иначе.  Но  я
знал, знал, что ты вернешься! - Он, глупый, ликовал. Он  еще  ничего  не
знал. И она решила молчать до конца. Она вновь погружалась  в  теплый  и
мутный колодец собственной лжи. Это была такая соблазнительная ложь, это
было такое страшное чувство вседозволенности, что Ева почувствовала себя
пьяной.
   Вадим привез ее к себе. В комнате она увидела  накрытый  стол.  Здесь
были и ее любимые  цыплята  в  сухарях,  хотя  и  остывшие,  и  икра,  и
маринованные грибы-песочники (на каком рынке он  их  только  нашел!),  и
фрукты, и, конечно, появилась бутылка ледяной лимонной водки.
   Как она отвыкла от этой пищи! В последнее время она питалась рыбой  и
яйцами в майонезе.
   Вадим зажег свечи и погасил свет.
   - Это же целый пир! - воскликнула Ева. - Вадим, ты чудесно выглядишь!
Я вижу, мой отъезд протрезвил тебя. Ты словно  очнулся...  Или  в  твоей
жизни что-то изменилось?
   - Ты садись... - Он указал на кресло, специально придвинутое к столу,
но Ева покачала головой.
   - Я же с дороги... Мне надо в ванную. Принеси  мне,  пожалуйста,  мой
чемодан...
   Она открыла дверь в ванную. Вадим  сошел  с  ума:  он  выложил  стены
плиткой, он сделал ремонт! Ева стала раздеваться, оглядываясь.
   Вдруг на глаза ей попался  махровый  халат  светло-салатового  цвета,
который она раньше не видела. Женщина? На полочке стояли женские шампуни
и дезодоранты, в стаканчике - пилочка для ногтей  и  большая  прозрачная
расческа. А что, если она сейчас выйдет и встретится  с  этой  женщиной?
Может, он все подстроил, чтобы отомстить ей? Нет, это невозможно,  Вадим
на такое не способен.
   Как была, голая, Ева открыла дверь и громко спросила:
   - Что все это значит?
   Вадим и сам был уже почти раздет.
   - Ты о чем? - беспечно спросил он.
   - Что это за женские.., штучки - расчески, халаты? Это чье?
   - Я думал, что ты поймешь... Твое, Ева. Это для тебя. Я  хочу,  чтобы
ты жила здесь, со мной.
   Она ничего не сказала и заперлась в ванной.

***

   Вадим удивил ее и в постели.  Ничего  подобного  с  ним  она  еще  не
испытывала. Он заласкал ее почти до обморочного состояния.  Это  был  не
бесстыдный и грубый в своей страсти могучий Бернар, это был нежнейший из
мужчин, который утянул ее в обволакивающий теплый кокон.  Ева  долго  не
могла выйти из того сомнамбулического состояния, в которое ее  погрузили
непрекращающиеся взрывы внутри тела. В  перерывах  между  объятиями  она
вставала с постели, шла под прохладный душ,  возвращалась,  садилась  за
стол и начинала творить себе невообразимые бутерброды.
   - Тебя там что, не кормили?
   - Почему же? - отвечала она с набитым ртом, наливая себе сок. - Очень
даже кормили.
   Он подходил к ней, усаживал к себе на колени,  и  ее  бедра  начинали
подрагивать от жгучих прикосновений его плоти. И она, не выпуская из рук
бутерброда, разворачивалась лицом к нему,  обхватывала  его  бедрами  и,
полностью потеряв власть над рассудком и  временем,  глухо  постанывала,
содрогаясь всем телом в момент оргазма.
   - Бернар,  -  вдруг  еле  слышно  произнесла  она  уставшими  губами,
прижимаясь к Вадиму и целуя его во влажные волосы и мокрый  висок,  -  я
люблю тебя.
   Под утро она сказала, что устала и хочет спать. Подложив  под  голову
подушку  и  закрыв  глаза,  она,  пытаясь  натянуть  на  себя  простыню,
изогнулась,   явив   Вадиму   для   обозрения   волнующую    округлость.
Сопротивляться  было  бесполезно,  она  заснула  под  скрип  кровати,  а
проснулась от вскрика Вадима, который без сил рухнул рядом и еще  долгое
время вздрагивал.
   -  Как  ты  думаешь,  Натали  что-нибудь  слышала?  -  спросила   она
спросонья.
   Днем их разбудили настойчивые звонки в дверь.
   - Вадим, открывай! - гремел на весь подъезд Рубин. - Открывай, я тебе
говорю!
   Ева тотчас проснулась.
   - Не смей открывать! - Она на цыпочках прошла в ванную. Вышла  оттуда
одетая и причесанная. - Значит, так, я пошла  домой,  понятно?  Нет,  ты
ничего не понял. Когда Гриша зайдет к тебе позже и спросит обо  мне,  ты
ему скажешь, что мы с тобой поссорились в аэропорту и я поехала к  себе.
Все. А теперь давай потихонечку позавтракаем. Ты же  не  любишь  цыплят?
Кто смел, тот и съел. - Она с хрустом грызла крылышко  цыпленка,  каждый
раз вздрагивая от непрекращающихся звонков. - Это он от ревности...
   Они видели в окно, как Гриша сел в новенький "Опель", и только  после
этого вышли из квартиры.
   - Ты оставайся, не провожай. Тебе на работу, а мне надо домой срочно.
   - Ты придешь вечером?
   Она старалась не смотреть ему в глаза. Никогда еще она не чувствовала
себя так скверно.
   - Конечно, конечно.
   Коснувшись губами его щеки,  она  улыбнулась  и  бегом  спустилась  с
лестницы. Пробежав с  чемоданом  в  руке  два  квартала,  открыла  дверь
подъезда и быстро поднялась на свой  этаж.  Трясущимися  руками  открыла
квартиру и сразу заперлась. Чего она боялась? Того, что Гриша может  все
понять, или того, что об этой  ночи  каким-то  образом  станет  известно
Бернару? Она не может этого допустить. Упрекать себя уже после того, как
все произошло, было бессмысленно. Что она натворила! Она должна написать
Вадиму письмо.
   Раздался звонок в дверь. Она сунула чемодан в кладовку, сняла юбку  и
блузку и, накинув халат, открыла дверь.
   - Во! Ничего не понял. Ты откуда?
   - Гришенька! - Она обвила руками его мощную шею. - Как  я  рада  тебя
видеть!
   - Ну ты даешь, мать! Я же трезвонил всю  ночь  и  все  утро.  Ты  где
была?
   -   В   дальней    комнате...    Снотворного    вчера    наглоталась,
разволновалась...
   Никогда в жизни ей еще не приходилось лгать так много.
   - Ну что ж, я рад. Рад, что ты здесь. Ты  Левку  видела?  Драницын  к
тебе не приходил?
   А?.. - И тут он  хитро  улыбнулся.  -  А  может,  он  здесь  уже,  а?
Признавайся, Евка!
   - Я одна.
   - Ты только скажи, и будешь не одна... - Он  со  смехом  обнял  ее  и
поцеловал в шею. И так неуклюже он это сделал и так  нежно,  словно  она
была сделана из фарфора, что Ева пожалела его.
   Бедный Гриша, во всем-то ему везет, только не с женщинами. Они  любят
его деньги, быть может, даже его веселый и добрый нрав. Но они не  видят
в нем мужчину.
   - Скажи, ты была у своего упрямого, как осел, адвоката?
   - Мы с ним поссорились в аэропорту. Это ты сказал ему, что я приеду?
   - Я, - вздохнул Гриша. - Я его понимаю.
   Больше того, я с ним солидарен. Он еще ничего не знает о Бернаре?
   Она прислонилась к стене, чтобы не упасть.
   Это невозможно! Вся ее жизнь - как на ладони.
   -  Проходи,  чего  стоишь.  Гришенька,  твоя  фамилия,  случайно,  не
Рентген?
   - Нет. Я -