услышала  слабый
писк и, нащупав рукой ползущего к ней по ковру щенка, взяла его к  себе.
Лева, не открывая глаз, обнял ее и прижал к себе.
   -  Осторожнее,  Обломова  раздавишь!  -  прошептала  она,  поглаживая
крохотный черный комочек и  умиляясь  тому,  как  щенок  лизал  ее  руку
горячим шершавым язычком.
   Лева, приоткрыв глаза и отстранив  Обломова,  подмял  под  себя  Еву,
развел ей руки в стороны:
   - Можно я немного, хотя бы с часок, побуду твоим Адамом? Будь хорошей
девочкой, расслабь свои чудесные ножки, вот так... Тес...
   Тебе же хорошо? А сейчас будет еще лучше...
   Она не помнила, сколько еще прошло времени, как  раздался  телефонный
звонок. Она попыталась высвободиться, но Лева не хотел  останавливаться,
и  тогда  она,  сделав  неимоверное  усилие,  протянула  руку  и  смогла
дотянуться до трубки.
   -  Да?  -  хриплым  голосом  спросила  она,  задыхаясь,  и  с  трудом
соображая, где она и что с ней.
   - Ева, - услышала она мужской голос и от ужаса широко раскрыла глаза.
- Я не могу без тебя... Слышишь?
   -  Вы  ошиблись  номером,  -  произнесла  она,  положила   трубку   и
почувствовала, как из глаз ее потекли слезы.
   Лева перекатился на другой край кровати и теперь тяжело дышал.
   - Вечно кто-нибудь помешает, - усмехнулся он. - Но все равно тот, кто
звонил, опоздал... Главное в нашем мужском деле - все доводить до конца.
   "Не хватало только, чтобы теперь пришел  Франсуа",  -  подумала  Ева.
Голос все еще звучал в ее голове.
   В час пришла Вирджини. Ева предложила Леве навестить Натали.
   Все равно, думала она, скрыть его приезд  будет  невозможно.  А  если
Бернар догадался, почему она не стала с ним говорить, то тем лучше.
   Невозможно жить только ожиданием и надеждами.
   - Да я, собственно, приехал в основном к ней. И вскоре ты поймешь...
   Но Ева ничего не слышала. Ходила по дому, разговаривала  с  Вирджини,
покормила обедом Леву, а потом вывела из гаража машину и отвезла его  на
улицу Марэ.
   - Как, ты не зайдешь? - спросил удивленный Лева.
   - Нет. Разве что вечером... - Она уже все поняла: это  Гриша  нарочно
отправил Драницына в  Париж,  чтобы  помирить  Еву  с  Бернаром.  Другой
причины приезжать сюда у него не было. Не  такой  Левка  человек,  чтобы
разъезжать по заграницам, даже если у него есть деньги.  Уж  она-то  его
знала. Должно случиться что-то из ряда вон выходящее, чтобы поднять  его
с места. Но сейчас она так устала, что самое лучшее в ее  ситуации  было
остаться одной. Она так и сделала. Поехала  в  кондитерскую,  съела  там
четыре огромных  пирожных  -  для  поддержания  сил,  а  затем  медленно
покатила вдоль набережной Сены, любуясь порыжевшей  листвой  каштанов  и
проплывающими живописными  баржами  и  яхтами.  Неожиданно  она  увидела
"Коллетт" и вздрогнула. Ева припарковала машину и почти  час  стояла  на
набережной, предаваясь сладостным воспоминаниям, связанным с этой яхтой.
Она думала о том, что живет не  правильно.  Ненормально.  Что  поддается
любому порыву, не отдавая себе в этом отчета. Что с такой, как  она,  не
сможет жить ни один мужчина.  Что  невозможно  любить  сразу  нескольких
мужчин.
   "Но я же люблю!" Она вернулась к машине и поехала дальше. И с  каждым
километром она находила все больше и больше слов в свое оправдание.
   Она поставила кассету с песнями Милен Фармер и жизнь показалась ей не
такой  уж  и  мрачной.  Ева  ехала  и  смеялась  собственным  фантазиям,
рисовавшим ей семейную жизнь вместе с Бернаром,  Гришей  и  Левкой.  Она
видела себя в окружении этих милых мужчин в своем доме, как она  готовит
завтрак, как они вчетвером на огромной кровати  пьют  кофе  и  едят  так
полюбившиеся ей круассаны  или  бриоши...  Днем  она  будет  работать  в
мастерской, а вечером они все вместе поедут ужинать в  ресторан.  И  она
будет счастлива. Она будет заботиться о них, а они - о  ней.  Это  будет
настоящая жизнь. А спать они будут вместе, как никто еще не спал.  Перед
сном скажут друг другу "спокойной ночи", а утром - "с добрым  утром".  А
Обломов вырастет и превратится в огромного симпатичного ньюфаундленда.
   "Форменный бред. У меня  выветрились  все  мозги.  Надо  было  надеть
косынку".
   Она  вернулась  домой,  и  впервые  ей  захотелось  запечатлеть  свою
придуманную жизнь на холсте. Она думала о Грише, о Бернаре, Леве  и  для
каждого находила свой оттенок и  настроение.  Она  назовет  свою  работу
"Любовь к четырем мужчинам". Это не  "Любовь  к  трем  апельсинам".  Это
почувственнее, посюрреалистичнее, поострее, посмертельнее...
   Она не слышала, как уходила Вирджини, как разрывался в доме  телефон,
как стучали в ворота и звонили в двери и калитку.  Она  работала  девять
часов подряд, пока не уснула прямо в кресле.
   В половине одиннадцатого, когда она,  отдохнув,  поднялась  в  дом  и
стала с аппетитом ужинать приготовленным Вирджини картофельным салатом и
уткой, приехала Натали.
   Глаза ее блестели, от  нее  пахло  виски.  Высокая,  с  темно-красным
тюрбаном на  голове,  в  кроваво-красном  костюме  и  алых  туфлях,  она
посадила ошарашенную Еву в машину и повезла в бар на улице Дюфо.
   - Сиди и слушай, - сказала  она,  заказав  два  двойных  виски.  -  В
шестьдесят четвертом году я жила  в  Москве  с  сестрой,  которую  звали
Татьяна. Мы были погодками. Я влюбилась в одного  музыканта,  его  звали
Виктор. Так, ничего особенного, но я была от него без ума. Когда  Виктор
узнал, что я беременна, он бросил меня. Я  рожала  у  подруги  на  даче,
хотела, чтобы мы умерли оба - и я, и мой ребенок. Но девочка выжила, и я
отвезла ее домой, к сестре.
   Ребенок в то время представлялся мне обузой.
   И я оставила свою дочь, ничего не сказав своей сестре.  Она  была  на
работе. Ни о моей беременности, ни о  чем  Таня  не  знала.  Я  даже  не
оставила ей никакой записки. Села в самолет и полетела в Таллин, где жил
один мой старый  знакомый.  Я  прожила  с  ним  больше  года,  в  начале
шестьдесят шестого мы с ним приехали в Париж. Он играл на гитаре и пел в
ресторане, я жила с ним в крохотной  меблированной  комнате  на  окраине
Парижа, готовила ему еду, стирала и пыталась научиться  фотографировать.
Но моя  природная  лень  помешала  мне  получить  профессию.  Совершенно
случайно через одного общего знакомого мне  вдруг  стало  известно,  что
Виктор женился на моей сестре. Я к тому времени  сменила  фамилию,  жида
как придется, и больше  всего  на  свете  боялась  одного:  что  приедет
человек из Москвы и скажет мне что-нибудь о дочери.  Но  потом  со  мной
стало происходить что-то странное.
   Мне стали сниться сны о том, что Татьяна не пришла вовремя с работы и
моя девочка умерла от голода. Короче, меня замучили кошмары.
   И я стала наводить справки. Но моя сестра словно в воду канула. Ни  о
Викторе, ни о ней, ни тем более о дочери я так ничего и не узнала.
   Возможно, она вышла замуж, и не один раз.
   И вот тогда я почему-то успокоилась.
   Самое смешное, что я даже  не  знала  фамилию  Виктора.  Быть  может,
поэтому я так долго искала свою родню. Но вот в прошлом году мне в  руки
попал один журнал, где на фотографии я  увидела  своего  Виктора.  Он  -
солист, скрипач в одном известном оркестре. И конечно,  тогда  я  узнала
его фамилию. Мы с Левой стали искать  Таню...  -  Натали  залпом  выпила
виски и затянулась сигаретой. - Она умерла недавно... А дочь моя жива...
Но в коммуналке, где она  прописана,  живет  какая-то  совершенно  чужая
женщина, просто квартирантка...
   Она дала Леве адрес Жени - так зовут мою дочь, и это  оказалась  твоя
московская квартира. Это  невероятно,  но,  судя  по  всему,  ты  с  ней
знакома!.. Женя Петрова, что ты знаешь о ней?
   Ева долго смотрела на нее.
   - Так не бывает, - наконец сказала она. - Вы все это выдумали.
   У Натали на глазах выступили слезы:
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Мне никогда не нравилось мужское имя Евгения. Поэтому уже в училище
меня все стали звать Евой. А фамилия Анохина у меня по мужу.  Вы  -  моя
мать? Это абсурд! У вас нет доказательств.
   Натали достала из сумочки фотографию, среди  которых  Ева  увидела  и
свою мать. И тут она потеряла сознание.

***

   Очнулась она уже в доме Натали. Возле нее сидел доктор Симон.
   - Как ты нас напугала! - Он вздохнул и засуетился  возле  столика  со
шприцами.
   В комнате пахло лекарством. - Мы сделали тебе два  укола,  но  ты  не
приходила в себя... Ну и дела творятся в этом мире...
   - Где Натали?
   - Вот тоже сумасшедшая... Заперлась  в  своей  комнате,  разглядывает
твой портрет и плачет.
   - Послушайте, неужели все, что она мне сейчас рассказала, - правда?
   - У нее слабое сердце, ей нельзя так волноваться. Я  очень  боюсь  за
нее.
   В комнату вошел Лева.
   - Ну, мать, ты даешь! Сроду не знал, что ты  Евгения.  Я  тебя,  дуру
несчастную, ищу по всему Подмосковью, стольких друзей подключил,  архивы
запрашивал.., а ты - вот она, рядом... Кому  расскажи  -  не  поверят...
Представляешь, как удивится Бернар? А Гришка?
   - А ты ему еще не звонил?
   - Кому, Бернару?
   - Нет, Грише.
   - Звонил, но там трубку никто не берет.
   Наверное, он в Италии...
   - Можно? -  В  дверях  появилась  бледная,  с  покрасневшими  веками,
Натали. Она была в черном кружевном пеньюаре, с сигаретой в руках.  Лева
сразу ушел. - Симон сказал мне, что ты пришла в себя. - Она  села  возле
Евы и взяла ее за руку. - Значит, так...
   Ты вовсе не обязана называть меня матерью  и  вообще  питать  ко  мне
несуществующие дочерние чувства... Но мне-то этого не запретишь...
   Ты не сможешь запретить  мне  заботиться  о  тебе.  И  еще...  -  Она
опустилась на колени и  поцеловала  Евину  руку.  -  Прости  меня,  если
сможешь... Особенно за твою маму. Я понимаю,  что  именно  она  является
твоей настоящей матерью... Мне очень жаль, что ее уже нет с нами...
   Но ты.., ты - жива! И я весь остаток своих  дней  буду  любить  тебя.
Теперь мне есть для кого жить, и я, конечно же, не поеду на Корфу...
   Здесь, в Париже, возле тебя, мое место... Ты не  представляешь  себе,
как я счастлива... Ты так странно смотришь на меня... Женечка...
   - Зовите меня Евой, - дрогнувшим голосом  произнесла  Ева.  -  Я  так
привыкла.
   Она  вдруг  подумала  о  том,   что   Натали   действительно   нельзя
волноваться, но та словно прочитала ее мысли и поспешила успокоить:
   - Симон сделал мне укол, со мной все в порядке. Ты  поспишь  еще  или
поужинаешь?
   - А где Бернар? - тихо спросила Ева.
   - Он здесь, сидит в твоей  мастерской  и  читает  какую-то  книгу.  Я
понимаю, как тебе сейчас трудно. Но он давно тебя простил.
   - А я знаю, кто украл мои картины" - слабо улыбнулась  Ева,  понимая,
как же ничтожны были ее мысли,  раз  она  сумела  предать  и  Натали,  и
Бернара... Она совершенно не разбирается в людях.
   - Роберте? Вот негодяй! Хорошо, я выйду на него через своих  людей  и
выкуплю твои шедевры. - Она склонилась над Евой и поцеловала ее.  -  Все
будет хорошо.
   Она вышла, но через минуту вбежала, лицо ее радостно сияло:
   - Угадай, кто к нам приехал?
   - И кто же?
   - Гриша! Послушай, какие у тебя хорошие друзья! Он тоже  ждет,  когда
ты выйдешь.
   Ева оделась и спустилась  в  гостиную,  где  собрались  Гриша,  Лева,
Натали, Симон и Бернар.
   Она поцеловала Гришу и села за  стол.  На  Бернара  она  смотреть  не
решалась. Прекрасный сон продолжался.
   Прямо из-за стола поехали в ресторан, затем до утра ходили по  барам.
Бернар старался держаться ближе к Еве, а она блаженствовала от  сознания
того, что все они, все ее дорогие мужчины, рядом. И пусть это ненадолго,
но все равно...
   - Стойте! - вдруг  воскликнула  она,  когда  они  на  машине  Бернара
возвращались домой. - Меня же дома ждет Обломов!
   - Кто? - спросили ее хором.
   - Моя собака. Обломов.
   И Бернар, не говоря ни слова, развернул машину и помчался, словно всю
жизнь знал дорогу, к ее дому.
   В кухне она обнаружила полное блюдце молока и  нарезанное  маленькими
кусочками мясо.
   Обломов, от ушей и до хвоста вымазанный в  молоке,  крепко  спал  под
стулом. Вокруг виднелись лужи. Ева взяла его на руки и поцеловала в нос.
   Пока Натали варила кофе, Гриша с  Левой  ходили  по  дому  в  поисках
места, где можно было прилечь  и  отдохнуть,  Ева  осталась  в  гостиной
наедине с Бернаром. Он молча смотрел, как она укачивает Обломова, а  она
ждала, когда он заговорит первым. Наконец она не выдержала:
   - Получилась какая-то  ерунда...  Ты  прости  меня,  Бернар,  но  мои
картины - мои дети. На меня нашло какое-то затмение. И еще эта пленка...
Все смешалось. Мне показалось, что все меня предали.
   Он подошел и обнял ее.
   - Я звонил тебе сегодня... Ты была не одна?
   - Должно быть, Вирджини взяла трубку, - сказала  она,  чувствуя,  что
краснеет.
   - Это была ты. С Левой. Он останется здесь? Надолго?
   - Нет. Они уедут. Завтра же полетят на Корсику, у Гриши там клиент.
   Пойми, Бернар, мне нужно было  время,  чтобы  мысленно  расстаться  с
ними. Левка и Гриша - часть моей жизни. Быть может, если бы не  они,  не
их доброе отношение ко мне, и не было бы Евы  Анохиной.  Они  оба  очень
много сделали для меня. Но  я  выбрала  тебя.  А  ты...  ты  должен  или
принимать меня такой, какая я есть, или уйти из  моей  жизни.  Наверное,
встреть я тебя много раньше, не было бы ни  Левы,  ни  Гриши...  Но  так
случилось, и надо продолжать жить.
   - Но я - мужчина и не намерен делить тебя ни с кем.
   - А меня и не надо делить. Я  принадлежу  только  себе.  Не  усложняй
ничего, а попытайся понять меня.
   - Это понять невозможно, но я  люблю  тебя...  Я  не  знаю,  что  мне
делать.
   - Тебе подсказать? - Она положила  Обломова  в  кресло,  поднялась  и
обвила руками шею Бернара, прижалась к нему. - Как долго я ждала,  когда
ты придешь ко мне...
   Зазвонил телефон. Она подняла трубку.
   - Ева, я приду к тебе сейчас? - спросил Франсуа.
   - Вы извините меня, но у меня сейчас гости.., приехали из Москвы... Я
вам перезвоню, хорошо? - Она положила трубку.
   - А это кто?
   - Блюм. Хочет показать мне свою статью...
   Ну что ты так на меня смотришь...
   - Да нет, я ничего... Просто Блюм сейчас в Риме.
   Ева покраснела.
   - Значит, он позвонил из Рима, - раздраженно ответила  она  и  больно
ущипнула Бернара за руку. - Чего ты хочешь от меня?
   - Поедем отсюда... Прошу тебя, прямо сейчас.
   - Но я не могу! У меня же гости!
   - Они наверняка спят. Объясни все Натали и поедем.
   Натали вошла в гостиную с подносом, на котором стояли три чашки кофе.
   - Вы куда-то собрались? Гриша с Левой уже спят. Они оккупировали твою
спальню, и теперь бесполезно что-либо предпринимать.
   Даже не разделись, спят, как ангелочки... Я тоже, наверное, пойду.
   - Мы подвезем тебя, - сказал Бернар. - А потом поедем  на  "Коллетт".
Натали, прошу тебя, вернись сюда утром, покорми их  завтраком,  а  потом
подъедем и мы...

***

   - Так, значит, это ты подогнал ее сюда? - спросила Ева, когда  они  с
Бернаром подъехали к самому берегу Сены, к тому самому  месту,  где  она
вчера любовалась яхтой.
   Была  ночь,  луна  плескалась  в  темных  речных  водах,  на  которых
покачивалась белоснежная  "Коллетт".  Редкие  прохожие  бросали  на  них
любопытные взгляды.
   - Лучше бы мы не возвращались тогда, а  плавали  себе  и  плавали  до
самой смерти, - усмехнулся Бернар и обнял Еву. - Ты не замерзла?
   Он снял свитер и укутал им плечи Евы.
   - Пойдем. Я покажу тебе что-то интересное.
   Они поднялись на яхту, и Бернар пригласил Еву в самую большую  каюту,
которая в свое время служила им салоном, где он, Ева и Сара пили кофе  и
играли в  вист.  Он  включил  свет,  и  Ева  долгое  время  смотрела  на
разложенные на огромном столе холсты. Это были  ее  картины,  вырезанные
безжалостной рукой из рам и теперь сложенные одна на другую.
   - Откуда?! - спросила она, еще не веря в то, что увидела. - Я  ничего
не понимаю. Так что, это действительно ты?
   - Я их пытался выкупить у Робертса через своего друга, Пейрара,  того
самого, в квартире у которого мы были, когда ты только приехала в Париж.
Но подумал и решил подключить к этому  делу  полицию.  Мы  все  устроили
таким образом, что как только Роберте показал нам картины, так  его  тут
же и арестовали. Нам помогал Блюм.
   Ева осторожно коснулась ладонями прохладных  холстов,  словно  боясь,
что они исчезнут.
   Бернар обнял ее и усадил на диван.
   - Теперь ты мне расскажи... Что это за история с Женей Петровой?
   Она вздохнула.
   - Понимаешь,  это  невероятно,  но  Натали  действительно  мать  Жени
Петровой, моей сестры, которая умерла очень давно,  еще  в  младенческом
возрасте. Ее отец, Виктор Петров, приезжал к нам,  он  искал  Натали  и,
думая, что моя  мама  скрывает  ее,  бывал  у  нас  довольно  часто.  Он
буквально преследовал мою мать...
   Быть может, их кто-то и видел вместе.  Но  после  смерти  девочки  он
перестал приходить.
   Мама вышла замуж за моего отца, и вскоре родилась я. Очевидно, Натали
подумала, что я и есть ее дочь.
   - Но тогда почему у тебя девичья фамилия - Петрова?
   - Потому что мой отец тоже был Петров.
   Николай Петров. Вот такая странная история.
   - А почему же ты ничего не рассказала Натали?
   - Зачем? Пусть она думает, что я - ее дочь. Ей и так было нелегко всю
жизнь носить в себе эту тяжесть... Кроме того, у нее слабое здоровье.
   - Она говорит о том, что вы с  ней  похожи...  Я  имею  в  виду  твой
портрет.
   - Нет. Просто ей хочется, чтобы мы были похожи. Она  обманывает  сама
себя. Но раз ей от этого легче, то пусть все остается как есть.
   Думаю, что и портрет-то она мне заказывала, чтобы  представить  себе,
какой могла бы быть ее настоящая дочь. Хотя  сходство,  конечно,  у  нас
есть. Ведь моя мать - ее родная сестра, а они были похожи как две  капли
воды. Не чужие ведь...

***

   Внезапно раздались шаги. Кто-то ходил по палубе.
   - Кто это? - в страхе прошептала Ева, прижимаясь к Бернару. -  Может,
это хозяин?
   - Хозяина "Коллетт" ты видишь перед собой, - улыбнулся Бернар  и  еще
крепче обнял Еву. - Но по палубе действительно кто-то ходит...
   Они вышли из каюты. Бернар  поднялся  на  несколько  ступенек,  чтобы
посмотреть, и вдруг закричал кому-то:
   - Что ты здесь делаешь? А, мерзавка?
   Ева вслед за ним выбралась наверх и увидела убегающую Сару, которая с
силой швырнула за борт какой-то предмет. Бернар догнал ее и  схватил  за
руку.
   - Представляешь, эта негодяйка  поливала  яхту  бензином.  Чувствуешь
запах? А в руках у нее была зажигалка...  Ты  собиралась  поджечь  яхту?
Зачем? Ты что, сошла с ума?
   Сара, во всем черном, с развевающими волосами, с ненавистью  смотрела
на Еву.
   - Это все ты! - закричала она. - Ты испортила мне всю жизнь!  Сначала
отбила у меня вот его... Да-да, он обещал на мне жениться!
   А потом сделала так, что  посадили  в  тюрьму  моего  жениха!  Майкла
Робертса! Это я, я помогла ему украсть эти картины, будь  они  прокляты!
Мне надо было их сжечь дотла... Вы не имеете права на  наследство  моего
отца. Вы - ничтожные людишки, живущие за счет других.
   Мой отец - Ги Субиз, и, если бы он  знал  о  моем  существовании,  он
сделал бы именно меня, а не  Натали,  своей  наследницей.  А  теперь  вы
живете в моем доме, спите на моих постелях,  едите  из  моих  фарфоровых
тарелок И носите мои драгоценности. Я ненавижу вас!
   Я уничтожу вас!
   Бернар  схватил  ее  в  охапку  и  понес  к  мостику.  Там  он,  едва
удерживаясь на ногах и рискуя упасть в  воду,  перенес  ее  на  берег  и
усадил в машину, попросил Еву подождать его.
   - Это правда, что ты обещал на ней жениться? - задала  она  волнующий
ее вопрос, когда он вернулся.
   - Да. Сара - тоже часть моей жизни. И ты должна принимать меня таким,
каков я есть, - улыбнулся он. - Теперь мы квиты?
   - Квиты.
   Смыв с палубы бензин, Бернар свернул холсты, завернул их в  одеяло  и
запер "Коллетт".