дверь  и,  не
проявляя ни малейшего удивления, попросила леди Диану подняться этажом выше.
Остановившись в темном коридоре, она постучала в дверь.
   - Войдите, - ответили оттуда.
   Старушка открыла дверь, и леди Диана вошла. В комнате находился мужчина в
черной  сутане,  с  продолговатым  загорелым   лицом,   с   синим   выбритым
подбородком, с неестественно блестящими глазами под  густыми  ресницами.  Он
поднялся и грациозно поклонился. Это  был  высокий  мужчина,  с  благородной
осанкой, величественный, несмотря на свою худобу. На его левой руке,  тонкой
и хрупкой руке прелата, блестел аметистовый перстень. Патер спросил:
   - Я имею честь говорить с леди Уайнхем?
   - Да, сударь!.. Кто вы такой?
   Человек в черном предложил своей гостье соломенный  стул  и,  важно  стоя
перед ней, как черная тень, подавляя ее своей величиной, представился:
   - Антонио де Сала, монах ордена иезуитов.

Глава 7

   Комната патера де Сала в доме Саккарди была еще банальнее, чем остальные.
На  пустом  комоде  черного  полированного  дерева  возвышалось   серебряное
распятие на пьедестале из  черного  дерева,  меж  двух  пустых  канделябров.
Единственная лампа, спускавшаяся с потолка, безжалостно освещала холодную  и
неприветливую комнату.
   Синие глаза леди Дианы впились в черные зрачки иезуита, и она  решительно
заговорила первая:
   - Итак, это вы, отец мой, автор этого странного письма?
   - Да, я, леди Уайнхем!
   - Я называю его странным, так как  не  понимаю  причины,  побудившей  вас
послать его. Граф Ручини почти обещал мне  присутствовать  на  моем  балу  в
Реццонико. Мне кажется, что, если он не мог явиться, то  мог  бы  извиниться
без вашего посредничества.  Обыкновенно  духовник  берется  за  перо,  чтобы
объяснить  поведение  ребенка,   вверенного   его   попечению;   приходится,
следовательно, предположить, что Ручини находится под вашей опекой?
   - Ваши выводы правильны, леди Уайнхем!.. Спешу сообщить вам, что  за  два
часа до своего отъезда в Триест Ручини передал мне письмо, адресованное вам.
Я предполагаю, что  в  нем  содержится  извинение  по  поводу  невозможности
приехать к вам.
   - Дальше?
   - Вы не получили этого письма, так как  я  не  вручил  его  механику  для
передачи вам.
   Леди Диана привскочила от удивления и воскликнула:
   -  А,  это  интересно...  Вы  берете  на  себя   смелость   перехватывать
корреспонденцию.   У   вас   очень   странное   представление   о   правилах
цивилизованного общества. Я знаю, что иезуитский орден - это шпага, рукоятка
которой в Риме, а клинок повсюду. Но я не ожидала, что  это  ужасное  оружие
будет угрожать моей хрупкой груди. Я попрошу вас передать мне письмо.
   - Ваше желание будет сейчас же исполнено, леди Уайнхем!
   Отец де Сала открыл ящик и протянул леди Диане конверт. Она узнала почерк
Ручини и иронически заметила:
   - Вы его не вскрывали?
   - Я не позволил бы себе этого.
   Ответ иезуита обезоружил леди Диану. Она быстро  прочла  несколько  строк
извинения Ручини и сказала монаху:
   - Я не могу понять, почему вы  сочли  нужным  задерживать  с  одиннадцати
часов письмо, которое вручаете мне невскрытым в час ночи.
   - По двум причинам, леди Уайнхем: первая  -  мой  поступок  заставил  вас
явиться ко мне и выслушать все, что я имею вам сообщить. Вторая причина  та,
что если бы вы были  предупреждены  двумя  часами  раньше,  вы  бы  захотели
увидеть Ручини. Возможно, что, поддавшись вашему очарованию, он уклонился бы
от выполнения своего долга, призывавшего его ехать сегодня ночью в Триест. Я
действовал, как осторожный человек, удаляя  с  его  пути  сирену  с  опасным
очарованием и губительной властью.
   - Это насмешка, отец мой?
   - Нет, леди Уайнхем! Я далек сегодня от иронии. Момент слишком  серьезен.
Я пригласил вас, чтобы дать вам совет.
   Отец де Сала, ходивший по комнате взад и вперед, вдруг остановился, держа
руки под своей длинной сутаной. Худое лицо отшельника подчеркивало суровость
его черт. Он торжественно произнес:
   - Леди Уайнхем, вы должны уйти с дороги графа Ручини...
   Продолжительное молчание...  Молчание,  предвещавшее  наступление  грозы,
воцарилось в комнате. Между дрожащей  от  гнева  догарессой  и  непреклонным
иезуитом была объявлена открытая война. Две гордости столкнулись.  Две  воли
скрестили шпаги. Леди Диана приоткрыла черный плащ, обнаруживший  розовую  с
золотом парчу ее роскошного наряда, и в пренебрежительной  позе,  выражавшей
ее мысль лучше всяких слов, воскликнула, смеясь:
   -  Итак,  отец  мой,  по  приказу  вашего  ордена  граф  Ручини  объявлен
неприкосновенным!.. Я знаю!.. Я знаю!.. "Ad  majorem  dei  glortiam".    Но  я   позволю   себе
противопоставить вашему девизу мою любовь и мое право.
   - Не смейтесь, леди Диана, я говорю с вами, вполне убежденный, что  делаю
доброе дело.
   -  И  все-таки  вам  придется  выносить  мой  смех.  Вы   советуете   мне
отстраниться от Ручини... Но почему?  Разве  я  отверженная,  которая  может
угрожать добродетели Телемака, вверенного вашей  защите?  Разве  я  совершаю
преступление, если нахожу удовольствие  в  обществе  патриция,  который  мне
нравится. Или контроль ордена иезуитов распространяется на  весь  мир,  и  я
обязана подчиняться его законам?
   Меня когда-то учили, отец мой, что вы и ваши сообщники мечтаете захватить
в свои руки направление умов всего мира... Это, по-видимому, правда.  Случай
хотел, чтобы я, слабая женщина, стала на пути  ваших  намерений,  и  вот  вы
появляетесь передо  мной  с  легионом  черных  призраков,  составляющих  ваш
кортеж.
   - Я не становлюсь на вашем пути, леди Уайнхем, а появляюсь сзади  вас,  и
не приказываю, а стараюсь убедить вас. Я не  угрожаю,  у  меня  нет  на  это
никакого морального права, я только советую. Я не останавливаю вас за ручку,
я лишь даю вам знак на расстоянии.
   - Я это вижу, отец мой! Я не знаю секретных инструкций, завещанных вашему
ордену покойным Игнатием  Лойолой.  Я  в  ваших  глазах  только  веселящаяся
красавица, порхающая при свете  люстр  и  марающая  в  грязи  корону  своего
благородного рода... Но не думайте,  что  вы  убедили  меня  глубиной  ваших
аргументов и неотразимостью  вашей  логики.  Я  предпочитаю  чистой  совести
чистоту цвета моего лица.
   - Вы полагаете, леди Диана, что состояние вашей совести не может повлиять
на свежий цвет лица, которым вы так гордитесь? Не думаете  ли  вы,  что  мой
совет вызван какими-либо ничтожными побуждениями?
   Борьба противников ожесточалась.  Борьба  мирской  любви  и  аскетизма  в
мрачной обстановке полуразрушенного дома! Леди  Диана  больше  не  смеялась.
Смелость вмешательства этого мрачного  пророка  переходила  всякие  границы.
Чтобы какой-то  неизвестный  человек,  даже  во  всеоружии  духовного  сана,
осмелился коснуться ее частной жизни!  Леди  Диана  дрожала  от  невыносимой
обиды. В ней возмущалось оскорбленное самолюбие атеистки и эпикурейки.
   -  Это  поистине  поразительно,  отец!  Только  в  вашей   стране   можно
подвергнуться такому покушению на личную свободу. Неужели вы забыли,  что  я
родилась  в  стране,  давшей  миру  "Habeas   Corpus"?..   Дерзость   вашего
предупреждения становится почти комической. Еще никто в мире не  осмеливался
диктовать мне, как себя  вести,  когда  я  подчинялась  велению  сердца  или
капризу тела. Я никогда не делала ни дурного, ни особенно хорошего. Заметьте
себе, что для меня существует только один закон -  закон  моей  фантазии.  И
если бы я не уважала ваш сан, я давно ушла бы из комнаты и  не  слушала  вас
дальше.
   Отец де Сала невозмутимо выслушал речь  своей  красивой  собеседницы.  Не
двигаясь, не изменяя своего возвышенного тона, он ответил:
   - Теперь я понимаю, как много оскорбительного заключается в  моих  словах
для такой женщины, как  вы.  Я  выражался  с  прямотой  служителя  Бога,  не
привыкшего прикрашивать истину красивыми словами; я действовал  в  интересах
графа Ручини и ваших. Верьте мне! Оставьте графа Ручини...
   - Кто вы? И какую роль играете вы в его жизни, чтобы  так  интересоваться
его судьбой?
   - Друг, леди Уайнхем, не больше и не меньше.
   - Не расшифровывается ли ваше слово "друг", как сообщник?
   - Да, если сообщничество заключается в объединении  двух  мужчин  во  имя
правосудия.
   - Дон Кихот и Санчо Панса?
   - Ваш сарказм меня не  трогает,  леди  Уайнхем!  Как  друг  и  доверенный
Ручини, я снова повторяю вам: уходите с его пути.
   - Но...
   - О, я знаю. До сих пор у него было достаточно сил сопротивляться  вашему
очарованию. Но наша плоть слаба, и я уверен, что вы  покорите  Ручини,  если
будете настаивать на свиданиях с ним. Не протестуйте.  Я  читаю  в  сердцах,
сударыня! Жизнь духовного лица отдалила меня от света,  но  я  не  разучился
понимать человеческую душу и угадывать зло под  видом  красоты.  Все  в  вас
убеждает меня, что вы твердо решили занести Ручини в список побежденных вами
поклонников. Я немного знаком с вашим прошлым, леди Уайнхем, и с  поведением
женщин вашего класса. Мы знаем, что прелестная  шотландка  влачит  за  своей
колесницей больше пленников, чем возвращавшийся с триумфом римский диктатор.
Европа полна разговорами о  ваших  похождениях.  Мы  научились  остерегаться
таких опасных противниц, как вы, и боимся, что  Ручини  недостаточно  постиг
эту науку.
   Леди Диана привскочила от возмущения.
   - Вы правы, отец! Вы разгадали верно мои  намерения;  Ручини  -  человек,
предназначенный мне судьбой, и я решила полюбить  его.  Мое  чувство  найдет
отклик в его душе, и моего решения  не  изменят  ни  ваши  угрозы,  ни  ваши
предупреждения.
   - О, пожалуйста, не будем говорить  об  угрозах,  леди  Уайнхем!  Времена
инквизиции прошли, и  мое  вмешательство  совершенно  иного  порядка.  Я  не
собираюсь хватать вас за горло, а просто хотел бы  убедить  вас  силой  моих
доводов. Мы не пугаем грешника, а предпочитаем убеждать его.
   - До сих пор ваши доводы сводились к одному: заставить меня уйти  с  пути
Ручини. Вы говорили мне о торжестве справедливости, но разве  справедливость
находится во вражде с любовью?
   Отец де Сала подошел к леди Диане и сказал:
   - Эта справедливость несовместима с вашим чувством.
   И так как леди Диана смотрела на него, не понимая, он объяснил:
   - Леди Уайнхем, вы принадлежите к враждебной Ручини нации, с  которой  он
должен вступить в бой. Это все, что я могу вам сказать.
   - Вступить в бой? На земле царит как будто мир?
   - Мир не больше, чем маска.  Европейцы  прикрывают  ею  неизлечимую  язву
войны. Мы бессильны превратить гиен в ягнят, и  нам  остается  только  одно,
бороться во имя справедливости и наказания виновных.
   - Наказание виновных? Но кто же виновный?
   - Один из ваших  соотечественников,  леди  Уайнхем,  человек,  не  только
нанесший  бесчестие  гербу  Ручини,  но  совершивший  преступление,  которое
осталось безнаказанным.
   - Вы говорите о справедливости  и  правосудии,  отец;  вам  следовало  бы
употребить слово "месть", так как, мне  кажется,  что  речь  идет  скорее  о
последней, чем о первом; но ведь ваша мораль  как  будто  учит  "подставлять
другую щеку"?
   -  Леди  Уайнхем,  наш  великий  учитель  Лессиус  сказал:   "Отступления
допустимы, когда имеются для этого серьезные причины".
   - Кто же мой соотечественник, которого Ручини предполагает наказывать  за
преступление?
   - Его имя не играет роли, леди Уайнхем! Могу сообщить вам  лишь,  что  он
существует и что правосудие свершится.
   Леди Диана поднялась.
   - И вы вырабатываете детали этого правосудия в этом странном доме?
   - Этого требует тайна наших собраний. В 1537 году на месте  этого  самого
дома Лойола  и  его  сообщники  назначали  свидания  для  выработки  статута
будущего общества. Пригласив вас сюда, я нарушил  наше  постановление;  если
вам  угодно,  Ручини  может  не  знать  этого.  Но  я  считал  своим  долгом
предупредить вас вовремя, чтобы вы могли  подумать,  прежде  чем  продолжать
флирт с моим другом. Если вы настаиваете  на  этом,  я  заявляю  вам  вполне
серьезно, что вы ставите перед Ручини трагическую задачу и подвергаете  себя
большому риску. Я действовал, как приказывал мне мой долг. Это  все,  что  я
имею право сказать!
   - Я не отрицаю ваших добрых намерений, отец,  но  заявляю  вам  не  менее
серьезно, что я ничего не изменю в своих планах. Любовь  сильнее  разума,  а
опасность еще никогда не заставляла ее отступать.
   - Это большое несчастье, сударыня!
   - Еще один вопрос... Вы говорите, что я ставлю перед  Ручини  трагическую
задачу; вы, конечно, говорите о красивой брюнетке, живущей в квартире  графа
Ручини на улице Святых Апостолов, которая провожала его на  вокзал  при  его
отъезде в Милан и которая присутствовала  в  прошлый  раз  на  вашем  тайном
собрании в этой самой комнате?
   Монах изумленно посмотрел на леди Диану.
   - Я вижу, вы довольно хорошо осведомлены.
   - Вы знаете, на какую женщину я намекаю?
   - Да.
   - Следовательно, если я не откажусь от своих намерений, я рискую  навлечь
на себя месть его любовницы?
   Отец  де  Сала  с  высокомерным  удивлением   посмотрел   на   прекрасную
посетительницу и проговорил, отчеканивая слова:
   - Вы ошибаетесь, леди Уайнхем! Дама, о которой вы говорите, не любовница,
а сестра графа Ручини.

***

   Сидя в глубине моторной лодки на подушках из желтой кожи, леди  Диана  не
могла забыть образ иезуита-монаха с  пронзительными  черными  глазами.  Так,
вероятно, еретик никогда не забывал жестокого лица палача, пытавшего его  на
суде инквизиции.
   Она ясно видела, как он широкими шагами меряет мрачную комнату;  вот  он,
неподвижный и хмурый, остановился  между  распятием  и  старыми  занавесами.
Какая странная личность, и какой несовременной она кажется в этом  обществе,
где царят  всех  нивелирующая  одежда,  банальные  желания  и  эгоистические
аппетиты! И в то время, как  лодка  плыла  мимо  темных  домов,  леди  Диана
беспрестанно думала о вмешательстве де Сала. Не было ли все  это  деликатным
способом, придуманным Ручини, чтобы избавиться от нее? Она не  хотела  этому
верить и решила, что иезуит действовал по собственной инициативе. Но  зачем?
Что побуждало его - беспристрастное желание  или  отвращение  к  женщине?  И
почему  этот  священник  поддерживал  Ручини  в  его  преступлении,   сильно
походившем на месть, если все слышанное ею  от  монаха  было  правдой?  Кого
хотел наказать Ручини и каким образом? К  сожалению,  все  эти  задачи  были
неразрешимы вследствие упорной скрытности отца де Сала.
   Особенно занимала леди Диану англофобия Ручини. В разговоре с ней  он  не
проявлял своего отношения к британской нации, но слова  иезуита  подтвердили
предположения Краузе. По-видимому,  Ручини  питал  к  англичанам  упорную  и
тайную ненависть, руководившую его действиями в течение нескольких  лет.  Но
странно - это только увеличивало его обаяние в глазах леди Дианы. Однажды  в
Лондоне она сказала, смеясь, принцу Селиману: "От любви до ненависти -  один
шаг".
   И  действительно,  для  такой  женщины,  как  она,  неприязнь  Ручини   к
англичанам была лишним козырем для победы над ним. Ее совершенно не задевало
желание Ручини отомстить одному из ее соотечественников, но  оскорбляло  то,
что он не считал ее достойной доверия, и что он мог думать, что она упрекнет
его за удовлетворение справедливого чувства мести.
   "Беатриче" вошла в Большой канал и  прошла  мимо  моста  Брагора.  Налево
между таможней, сверкавшей бенгальскими  огнями,  и  островом  Сан-Джорджио,
окруженным огненными кольцами, лился с Джудекки свет фонарей и  лампочек  на
флотилию скопившихся лодок.
   Леди  Диана  вспомнила  свою  последнюю  ночную  прогулку  с  Ручини   по
молчаливой и пустынной лагуне. Где она увидит его  снова?  И  удобно  ли  ей
теперь вмешиваться в жизнь патриция после ее  разговора  с  монахом?  Ручини
начал было флирт с ней, но, может быть, он и не собирался продолжать его?  И
тогда? В первый раз в жизни она окажется брошенной  и  униженной  человеком,
которому готова была отдать всю силу своей  страсти.  Глухая  тоска  сжимала
сердце,  и  раздражавшая  ее  неуверенность  заставляла  тускнеть  праздник,
придавая  мрачные   краски   настоящему   и   обволакивая   серым   покровом
безвыходности будущее.
   У  нее  вдруг  созрело  решение  не  появляться  больше  во  дворце.  Она
предоставит своим гостям думать все, что  годно,  и  уедет  первым  утренним
поездом. Верона... Падуя... Озера... Все равно, что.  Лишь  бы  не  Венеция,
лишь бы не Реццонико! Она оставит Джимми  с  его  коктейлями  и  постарается
найти покой голове и мир сердцу в тишине  временного  уединения.  Во  всяком
случае, она попытается...
   Леди Диана поспешно вошла в палаццо, жужжащий,  как  потревоженный  улей,
вошла в коридор, сообщавшийся с будуаром. Вдруг раздались поспешные шаги,  и
появилась сильно взволнованная Эмма.
   - Миледи, он здесь... Леди Диана сделала слабый жест:
   - Понятно.., меня хотят видеть внизу... Убедите Джимми вернуться в  залы,
только не говорите ему, что я только что приехала... Ступайте  же  скорее..,
скорее.
   - Но, миледи, вы ошибаетесь: вас ждет не мистер Джимми,  а  граф  Ручини.
Леди Диана страшно побледнела:
   - Что вы говорите?
   - Господин пришел уже с полчаса; он  не  пошел  в  залы,  потому  что  он
костюмирован, и вызвал меня. Я сказала ему, что вы скоро вернетесь и что...
   Леди Диана не слушала больше Эмму. Она подошла к будуару  и  остановилась
на пороге.
   Венецианец в дорожном костюме действительно был там. Он подошел к  Диане,
с восхищением глядя на нее, и поцеловал ей руку с неожиданным пылом:
   -  Какое  чудесное  явление,  какое   великолепие   красоты,   carissima!
Воскресшая догаресса!.. Выслушайте меня.., ваше время еще драгоценнее моего.
Вы вправе удивляться моему присутствию после того, как только  что  получили
мою извинительную записку. Сегодня ночью я уезжаю в Триест. Перед отъездом я
хотел проститься с вами, я решил, что моя  записка  недостаточна,  и  пришел
выразить лично мое сожаление и извинение в том,  что  я  не  сдержал  своего
слова.
   - Мое удивление так велико, что я не нахожу слов!
   Ручини заметил ее черный плащ и удивленно спросил:
   -  Но...  Откуда  вы?  Ваша  горничная  уверяла  меня,  что   вы   сейчас
вернетесь... Вы, значит, не были дома?..
   - Я возвращаюсь с улицы Святого Луки, где имела честь беседовать с  отцом
Антонио де Сала.
   Ручини нахмурил брови и повторил:
   - Антонио де Сала?
   Леди Диана рассказала  Ручини  о  своем  разговоре  с  иезуитом.  Ручини,
безусловно, ничего не знал об этом, так как слушал леди Диану с  напряженным
вниманием. Когда Диана окончила, он сказал:
   -  Мой  друг,  Антонио  де  Сала,  говорил  с  вами  обо  всем  под  свою
ответственность. Вы можете быть уверены, что я ничего не знал об этом...
   - Я в этом не сомневалась.
   - .. И что я сожалею о его несдержанности.
   - Вам неприятно, что я узнала немного больше о вашей жизни? Вам  кажется,
что я упрекну вас  за  неприязнь  к  моим  соотечественникам?  Удовольствие,
которое я испытываю при виде вас здесь,  лучшее  доказательство,  что  я  не
сержусь, а, наоборот, очень тронута тем, что вы решили попрощаться  со  мной
перед отъездом в Триест.
   Ручини встал, взял руку Дианы и долго держал ее, прежде  чем  запечатлеть
на ней общепринятый поцелуй.
   - Не прощайте, а до свидания, леди Диана! Если вам угодно будет, конечно,
приехать через две недели  в  Рим,  мы  там  встретимся,  и  тогда  я  смогу
высказать вам все мое доверие... Я открою вам  многое,  отдав  себя  на  ваш
беспристрастный суд и доверившись силе вашей скромности.
   - И то, и другое в вашем распоряжении, Ручини!  Когда  вы  лучше  узнаете
меня,  вы  доверитесь  мне  без  всякого  страха.  Отправляйтесь,  куда  вас
призывает долг. Если моя дружба может поддержать  вас,  помните,  что  я  не
сожалею о мучительных минутах