ряла ее, что это была с  ее
стороны только шалость. Линда как будто поверила нашим  объяснениям,  но  за
обедом царила неловкость... Около одиннадцати часов Людмила уехала. Я сказал
Линде:
   - Я надеюсь, дорогая, что ты  не  сердишься  на  кузину  за  эту  детскую
выходку? Я сам не ожидал такого странного поведения с ее стороны.
   Линда посмотрела на меня. Глаза ее беспокойно горели. Она ответила:
   - Я охотно верю этому. По все же я накажу тебя  за  легкомыслие.  Иди  за
мной и ни о чем не спрашивай.
   У нее была большая комната; две каменные колонны  поддерживали  старинный
потолок. Линда зажгла лампу и повернулась ко мне с загадочным выражением  на
лице. Я пошутил:
   - О, какое же наказание ты  мне  придумаешь,  глупенькая,  за  проступок,
которого я не совершил?
   Нежно, но повелительно, она толкнула меня к одной из колонн и сказала:
   - Я привяжу тебя к этой гранитной колонне. Лицо мое  выразило  удивление.
Линда приблизила свои губы и прошептала:
   - Ты не боишься, не правда ли? Ты не откажешься  исполнить  каприз  своей
возлюбленной? Я привяжу тебя так, чтобы твоя страсть разгорелась задолго  до
того, как я соглашусь потушить ее. Ну же! Поворачивайся, неверный любовник!
   Линда достала из сундука толстые веревки и, с необычайной для нее  силой,
привязала меня к колонне. Вы скажете мне, что все это было довольно комично?
Эта сцена, напоминавшая позорные столбы и  детский  пафос  Фенимора  Купера,
должна была бы меня позабавить! Но мне было невесело. Я был безумно влюблен,
и меня мучило какое-то  предчувствие.  Линда  нежно  простилась  со  мной  и
исчезла.
   Я ждал  пять,  десять,  пятнадцать  минут  в  этой  одинокой  комнате,  с
каменными стенами и тяжелой мебелью черного дуба.  Только  одна  подробность
смягчала суровость обстановки - очень низкая кровать, покрытая темным мехом;
он был слегка откинут, и виднелись простыни, украшенные  чудесной  вышивкой.
Комнату освещала голубоватая лампочка, вычурная, как кукла  XVIII  столетия.
Вдруг дверь отворилась.  Линда,  цветок  греха,  появилась  полуодетая.  Она
обворожительно улыбнулась мне. За  ней  на  пороге  комнаты  появилась  тень
мужчины. Линда ободряла колебавшегося незнакомца по-польски. Тот вошел.  Мое
изумление было так  велико,  что  сердце  сначала  замерло,  потом  забилось
бешеным темпом.  Я  не  был  в  состоянии  произнести  ни  звука.  Дровосек,
вероятно? Лесничий или ловчий? Линда заговорила с ним вполголоса,  показывая
на меня. Я напрасно напрягал мускулы, чтобы разорвать веревки: я был слишком
хорошо привязан. Я должен был оставаться пригвожденным и видеть,  как  Линда
обвила руками шею поляка, как ее легкое одеяние соскользнуло с плеч, как они
переместились на ложе, полновластным хозяином которого я себя считал...  Мне
нечего больше прибавить, леди Диана.
   Ручини бросил папироску, которая сморщилась на темной воде,  и  посмотрел
на леди Диану, неподвижно слушавшую его, с  руками,  закинутыми  за  голову.
Ручини рассмеялся  коротким  сухим  смехом,  напоминавшим  насмешливый  крик
ночной птицы.
   - Я был молод, леди Диана. Я жестоко страдал. Моя  пытка  длилась  больше
половины ночи. К четырем часам  утра  Линда  утомилась  от  любовных  игр  и
приказала незнакомцу  освободить  меня.  Тот  приблизился.  Но,  увидев  мой
взгляд, полный ненависти, она поняла, что я убью его, и отослала незнакомца.
Освободив меня, она проговорила хриплым голосом:
   - Я сказала, что накажу тебя за то, что ты изменил мне с Людмилой.
   - Что же вы сделали? - беспокойно воскликнула леди Диана.
   - Я сделал то, что сделал бы всякий отчаявшийся влюбленный.  Я  бросил  в
лицо этой женщине слово, достойное ее поведения, и помчался укладывать вещи.
Через четверть часа, глубокой ночью, я покинул замок, отправился  пешком  на
вокзал, находившийся от него в пяти  километрах,  и  сел  на  первый  поезд,
отходивший в Львов. Более уравновешенный человек отправился бы в Берлин  или
Вену утешаться  в  других  объятиях.  Но  я  был  слишком  разбит,  измучен,
подавлен. Я искал забвения в другом. Через некоторое время на мне была форма
легиона.
   Леди Диана закрыла глаза. Помолчав, она спросила:
   - А теперь как бы вы поступили?
   - Теперь я сказал бы Линде: моя дорогая, ваша изобретательность  достойна
Екатерины Великой.
   - Нет, дорогой мой, если бы вы любили ее, вы не сказали бы этого.
   - И все же сказал бы, потому что я больше не любил и  никогда  больше  не
полюблю.
   Жест  шутливого  протеста  шотландки  заставил  венецианца  улыбнуться  и
прибавить:
   - Я знаю все, что вы мне скажете.  Но  когда  я  говорю,  что  больше  не
полюблю, я имею  в  виду,  что  никогда  больше  не  отдамся  всепоглощающей
страсти. Конечно, я буду  еще  желать  многих  женщин.  Может  быть  полюблю
некоторых, но спокойно, мирно. Эпоха  молниеносных  страстей,  сердцебиений,
дежурств под дождем и писем, омытых слезами, - все это  отошло  для  меня  в
область предания. Мое  счастье  удовлетворяется  короткими  развлечениями  и
предпочитает осторожный крик перелетной птицы чириканью ручной сороки.
   - Значит, недостойное поведение одной женщины излечило  вас  навсегда  от
женщин вообще?
   - Не от женщин, но от любви.
   - А после вашего пребывания в легионе? Мне кажется, что  вы  должны  были
переродиться там и, сложив  оружие,  могли  встретить  кого-нибудь,  кто  бы
заставил вас забыть владелицу Карпатского замка.
   - Я действительно столкнулся с женщиной и  готов  был  влюбиться,  но,  к
счастью, судьба отвела руку, подносившую волшебный напиток к моим губам.
   - Расскажите мне об этом.
   - Она была парижанкой. Муж - англичанин. Я играл с ним в гольф в Виши. Он
представил меня своей жене, прелестному созданию, необыкновенно изящному.  Я
никогда не видел такого чуда красок, такого вкуса  линий,  такого  инстинкта
выдержки. Я настойчиво ухаживал за этой женщиной, как будто разделявшей  мою
страсть. Она предложила мне соединить  свою  жизнь  с  моей.  Я  с  радостью
согласился. В Биаррице нас захватил сыщик, нанятый ее мужем. На другой  день
моя сообщница исчезла. Позже я узнал, что все  это  было  подстроено,  чтобы
получить  развод  у  мужа  и  выйти  замуж  за  очень  богатого  американца,
предложившего ей свое сердце и миллионы в одном из нью-йоркских  ресторанов.
Я никогда не видел ее больше. Она завершила лечение, начатое полькой.
   Исповедь  патриция   заинтересовала   Диану.   Желая   вызвать   его   на
откровенность, леди Диана шутливо заметила:
   - Но вы прекрасны, Ручини. О,  да!  Вам  говорили  это  сотни  раз.  И  я
уверена, что тысячи женщин смотрели на вас  с  тайным  желанием  узнать  вас
поближе.
   -  Не  знаю.  Возможно,  что  я  не  полюбил  бы  даже  тех,  которые  бы
гарантировали мне на земле счастье. Это лишний раз доказывает, что любовь  -
это детская карусель, где кольца прицеплены как  попало.  Иногда  на  кольце
висит золотое сердце, иногда низкая душонка.
   - Где же истинная мудрость?
   - Смотреть, как вертится карусель.
   - А если ваш возраст не ставит вас еще в ряды зрителей?
   - Играть кольцами, не задумываясь над тем, что подвешено внизу.
   Моторная лодка прошла вдали,  взбудоражив  поверхность  воды  и  заставив
гондолу слегка покачнуться. Это вернуло леди Диану к  действительности.  Она
переспросила своего собеседника:
   - А теперь?
   - Теперь?
   - Что вы делаете?
   - Я живу счастливо, так как Эрос вывел меня из игры. Сидя над  сеткой,  я
считаю погибшие сердца.
   - Я хотела спросить, какое главное занятие вашей жизни?
   - У меня его нет.
   - Ручини, я не верю вам.  Вы  в  моих  глазах  олицетворение  деятельного
человека. Воля исходит от вас, как электрические  волны  от  беспроволочного
телеграфа. Нужно быть лишенной всякой чуткости, чтобы  не  почувствовать  на
расстоянии силу вашего "я". Поэтому не  говорите  мне,  что  вы  бродите  по
берегам Адриатики и мечтаете при луне, и потом,  не  вы  ли  сказали  мне  в
прошлый раз, что вы всегда занятый венецианец?
   - Суетливая муха тоже ведь занята. Леди Диана нетерпеливо пожала плечами.
   - Не считайте меня ласточкой, подхватывающей все, что  ей  ни  бросят.  Я
научилась  узнавать  людей,  а  вы  не  производите  впечатления   праздного
человека.
   - Ваше мнение мне льстит, дорогая леди Диана. Но оно не совсем заслужено.
Кто из нас может похвастаться тем, что он  осуществляет  все,  что  задумал?
Разве наш мир не является складом  неосуществленных  намерений?  Разве  наша
воля не похожа на пулю, вылетевшую  из  ружья?  Ее  начальная  скорость  все
уменьшается по мере движения вперед, и ее путь заканчивается в пыли.  Судьба
человеческих замыслов такова же.
   - Это не помешало вам, однако, выполнять срочное  задание  в  тот  вечер,
когда вы чуть не перевернули мою гондолу.
   - О, я  полагал,  что  вы  узнали  меня  теперь  достаточно,  чтобы  быть
уверенной, что такая причина не помешала бы мне вернуться  и  извиниться  за
свою неосторожность.
   - Я понимаю. Вы не желаете назвать мне род ваших занятий.  Вы  приоткрыли
мне страницу вашего интимного прошлого, но не считаете меня достойной  знать
вашу настоящую деятельность. Простите мне мою  невольную  нескромность;  она
больше не повторится.
   Леди Диана повернулась к Беппо и резко приказала:
   - Назад!
   Гондольер повернул лодку к острову  Сан-Джиорджио-Маджиоре,  возвышавшему
свои остроконечные колокольни на фоне звездного неба. Леди Диана  посмотрела
на далекие огни набережной Рабов, как бы совершенно не  замечая  присутствия
Ручини, сжавшего губы и молча смотревшего на нее.
   - Леди Диана, - проговорил  он  вдруг,  -  бывают  случаи,  когда  каждый
человек, достойный этого  имени,  не  имеет  права  раскрывать  тайну  своей
деятельности.  В  настоящий  момент  мое  положение  таково,  что   малейшая
неосторожность может вызвать ужасные последствия. Я  не  был  бы  откровенен
даже с собственной матерью, и вы должны понять мою скрытность.
   - Даже с женщиной, любовь которой  была  бы  настолько  велика,  что  она
предпочла бы умереть, нежели предать вас?
   - Даже с ней!
   Леди Диана саркастически усмехнулась.
   - Послушайте, Ручини!.. Не покушаетесь ли вы на фашизм?
   - Я всегда его поддерживал.
   - Жаль. Я не возражала бы против вечерней прогулки по лагуне  в  обществе
заговорщика; жизнь теперь так печально однообразна и лишена всяких красок.
   - Какое заблуждение! Никогда Европа не знала периода,  более  смутного  и
более благоприятного для приключений. Телеграф, железная дорога  и  всеобщее
избирательное право не убили романтику. Она наполняет все европейские улицы,
она подстерегает вас в углу вагона, на пароходе, на тротуаре столицы  или  в
курительной комнате отеля. Облачать ее в маску, капюшон и широкополую  шляпу
совсем не обязательно. Она прячется в сердцах, леди Диана!.. В горячее время
войны романтика  живет  внутри...  Она  прячется  в  темноте  подсознания  и
посещает экзальтированных и  полусумасшедших...  Некогда  ее  объектом  были
любовные похождения королевы, бегство незаконнорожденного  или  деятельность
какой-нибудь секты. Ныне она вдохновляет  любителей  запрещенных  наркотиков
или  убогих  студентов,  мечтающих   перевернуть   жизнь   общества.   Роман
миллиардера XX столетия гораздо богаче приключениями, чем  жизнь  пирата  во
времена Дандоло, и в наши дни  жизнь  однообразна  только  для  ограниченных
умов.
   - У вас убедительное красноречие, Ручини.
   - Я хорошо выражаю то,  что  чувствую.  Мое  слово,  в  противоположность
большинству моих соотечественников, только  следствие  действия.  Я  сначала
действую, а потом говорю.
   - За исключением тех случаев,  когда  вы  боитесь  неосторожности  вашего
друга... О, я, конечно, шучу, дорогой мой!
   - Разве ваша собственная  жизнь,  леди  Диана,  так  пестро  расцвеченная
приключениями   и   драматическими   событиями,    не    служит    блестящим
доказательством моей правоты?
   - Что вы о ней знаете?
   - Немного: но то, что я узнал о вашем  прошлом,  убедило  меня,  что  вас
трудно чем-нибудь удивить и что вы охотно согласились бы с Гете:
   "Нужно часто совершать глупости; чтобы продлить жизнь". Вы обладаете этой
смелостью жизни. Вы меня понимаете?.. Вы  объездили  весь  мир  и  научились
прожигать жизнь... Вы, как и я, испытали горечь  обмана  и  сладости  любви.
Тот, кто никогда не ел хлеба, омытого слезами, недостоин ни коснуться вашего
платья, ни пожать мою руку, обагренную кровью... Но ваш гондольер подъезжает
к Реццонико. Я должен попрощаться с вами и надолго. Завтра утром я уезжаю  в
Милан, а потом в Рим.
   - Ручини, вы приедете в Венецию к празднику, который я даю у себя в  ночь
Искупителя? Я буду бесконечно счастлива, если вы сможете  присутствовали  на
нем.
   - Ах, да!.. Джимми Баттерворс  говорил  мне,  что  молодежь,  входящая  в
состав "всей Венеции", решила короновать вас догарессой.
   - Простая фигура котильона!
   - Я протестую. Пять веков тому назад вы достойны были восседать во Дворце
Дожей и принимать с высоты вашего трона процессии двенадцати  патрицианок  в
золотых коронах в память о похищении  корсарами  невест  из  церкви  Святого
Петра...
   - Итак, вы вернетесь.., к восьми часам в субботу?
   - Я, безусловно, возвращусь  и  не  премину  присутствовать  при  триумфе
Дианы-Анадиомены, вышедшей воьвсеоружии из спокойных вод Лох-Ломонд.
   Ручини попрощался с леди Дианой и исчез за  утопавшим  в  зелени  забором
дворца Франкетти.
   Леди Диана вернулась во дворец, удовлетворенная и заинтригованная. Ночная
прогулка оставила странное впечатление, занявшее ее разум,  но  раздражавшее
ее чувственность. В ней происходила борьба тела и  духа.  Она  была  слишком
умна и осторожна и понимала ясно причину нервного  состояния,  вызванного  в
ней разговором с Ручини. Ей нравилось его ясное представление о вещах и  его
острое понимание людей. Но она страдала от его недоверия, слишком  явного  и
рассчитанного. Леди Диана  видела,  что  он  развлекал  ее,  как  развлекают
маленького ребенка,  рассказывая  ей  занимательную  сказку.  Он  бросил  ей
обрывки своей интимной жизни, как укротитель бросает в клетку  пантеры  шар,
чтобы рассеять ее скуку. Он открыл ей кусочек своего сердца, не соблаговолив
обнаружить свое внутреннее "я". В этом было что-то шокировавшее, унижавшее и
раздражавшее ее. Высокомерная и безразличная,  леди  Диана  привыкла  играть
сердцами воздыхателей.  Теперь  же  упорная  замкнутость  этого  человека  и
равнодушие к  проявляемому  ею  вниманию  оскорбляли  ее.  Одна  подробность
особенно удивляла ее. Ручини даже не намекнул на Джимми. Было ли присутствие
молодого американца так безразлично для него, что он  даже  не  соблаговолил
заметить этого? Было ли это полным безразличием или же изощренной  ловкостью
дипломата, знакомого со всеми тонкостями любовных похождений?
   В двенадцать без четверти леди Диана поднялась в галерею  второго  этажа.
Она с удивлением услыхала раскаты смеха в своем будуаре,  толкнула  дверь  и
увидела сэра Реджинальда Деклинга,  Андре  де  Мантиньяка,  Эриха  Краузе  и
Джимми, игравших в покер. Джимми, выигравший партию, сгребал несколько сотен
лир. Игроки поднялись, плавая в голубом дыму.
   - Как накурено, - воскликнула леди Диана, - и вам не стыдно  врываться  в
мой будуар?
   - Это вина Джимми, - ответил Деклинг. - Мы хотели играть в библиотеке, но
он предпочел устроить нас здесь.
   Джимми сжал леди Диану в своих объятиях с ловкостью молодого медвежонка и
воскликнул:
   -  Простите,  дорогая,  я  хотел  доставить   удовольствие   вашим   трем
поклонникам, устроив их в комнате, пропитанной вашим ароматом.
   Леди Диана небрежно посмотрела на карточный  стол.  Перед  Джимми  лежала
куча денег.
   - Диана, вы, наверное, изменили мне сегодня вечером. Мне чертовски везет.
   Она пожала плечами и презрительно сказала:
   - Как вы вульгарны, мой бедный друг!
   - Господа, я призываю вас в свидетели. В то время, как я  спокойно  играю
здесь, мадам прогуливается в гондоле с одним из  красивейших  представителей
Венеции. Согласитесь, что только такой снисходительный человек, как я, может
переносить подобное поведение.
   Леди Диана приблизилась к Джимми и, взбешенная, сказала с угрозой:
   - Еще одно слово в таком тоне, и завтра же я уезжаю!
   Джимми, состроив гримасу плачущего клоуна, забормотал:
   - Нет! нет!.. Не уезжать!... Мой плакать ужасно. Вы дама очень жестокий к
маленький Джимми.
   Мантиньяк счел нужным вмешаться:
   - Ведь вы сами видите, леди Диана, что наш друг шутит.
   Но леди Диана не была в настроении шутить.
   - Этот болван переходит всякие границы!
   - Позвольте, разве я не прав?.. - продолжал упрямый янки. - Я  даю  Диане
вечерний отпуск, а она пользуется им, чтобы мечтать при звездах  в  обществе
Ручини. Давайте, друзья мои, протестовать. Если мы не положим  этому  конец,
Диана всем нам наклеит нос с властителем ее дум...
   Джимми не успел закончить своей тирады. Ее прервала пощечина леди  Дианы,
сопровождаемая смехом Мантиньяка, Деклинга и Краузе.
   - Не сердитесь, дорогой друг, -  проговорил  Мантиньяк  примирительно.  -
Джимми по натуре юморист и забавляется тем, что дразнит вас.
   - Вечерний отпуск! Не думаете же вы  в  самом  деле,  что  я  нуждаюсь  в
разрешении этого паяца, чтобы делать, что мне угодно, и посещать,  кого  мне
вздумается...
   Эрих Краузе поднял свой бритый череп и осведомился:
   - Вы знаете графа Ручини?
   Леди Диана тотчас же повернулась к Краузе.
   - Да, я знаю его, а вы?
   - Я тоже.., но очень мало. Мы встретились с ним однажды в Берлине.
   - Берлине?.. Расскажите мне про это.
   - Пожалуйста! - прервал ее Джимми, - вы видите, как она интересуется этим
Дон-Жуаном!
   Деклинг заставил Джимми замолчать.
   - Джимми, вам не давали слова. Не мешайте говорить Краузе.
   - Я сейчас вам точно расскажу, при каких обстоятельствах  я  услыхал  имя
этого итальянца. В 1919 году я был членом экономико-технического совета  при
ВАФКО, иначе говоря, германской комиссии по перемирию. Однажды меня  посетил
Селим-Бей, турок, с которым я был в деловых отношениях во  время  войны.  Он
предложил использовать мое влияние для закупки некоторых  товаров;  каких  -
сейчас не припомню. Сделка предусматривала оплату наличными, в долларах,  на
имя графа Ручини, под его личную ответственность. Я спросил турка, для  кого
предназначается товар и от чьего имени действует граф  Ручини.  Он  ответил,
что Ручини - венецианский дворянин, был во время войны одним из  начальников
итальянской контрразведки в  Риме,  что  он  действует  от  имени  одной  из
южноамериканских республик и что какой-то бразильский пароход берет на  себя
доставку груза в Гамбург. Все шло как  по  маслу,  но  вдруг  наше  бюро  на
Вильгельмштрассе сообщило мне, что сделка с Селим-Беем и  Ручини  сорвалась.
Какой-то шпион узнал обо всем  и  предупредил  англичан.  Несколько  месяцев
спустя я встретился с графом Ручини в вестибюле  отеля  "Эспланад",  где  он
находился в обществе Селим-Бея и бывшего  адъютанта  египетского  эмира.  Мы
перебросились несколькими словами. Турок благодушно сказал  мне:  "Англичане
провалили наше дельце. Я  сожалею,  что  напрасно  беспокоил  вас,  господин
доктор, и очень извиняюсь перед вами". - Я  начал  возражать;  в  это  время
Ручини заметил: " Это неважно, милостивый государь. Англичане  на  этот  раз
выиграли, в следующий - они потеряют". Вот, собственно, и все, что было.
   Леди Диана, слушавшая Краузе с живейшим интересом, спросила:
   - Что вы заключаете из всего этого, Эрих?
   - Ничего. Но если вы хотите, чтобы я говорил с вами вполне откровенно,  я
вам отвечу, что отсюда можно вывести два заключения: во-первых, граф  Ручини
не имел ни малейшего намерения передавать товар южноамериканской республике.
   - Почему?
   - В этом случае британское посольство  никогда  не  вмешалось  бы  в  эту
историю.
   - А во-вторых?
   - Граф Ручини не выно