робыл только три дня в городе и две  недели в  тюрьме. Мне ничего
не довелось повидать, даже мараскиновых полей, -- ответил Шиннер.
     -- Они потешаются  над вами, -- пояснил  Жорж дядюшке Леже, -- мараскин
присылают в ящиках.
     В это время  карета  Пьеротена  спускалась по крутой  дороге  в  долину
Сен-Бриса,  направляясь  к  трактиру,   который  находится  в  центре  этого
многолюдного городка, и  где Пьеротен обычно останавливался на  часок, чтобы
дать лошадям передохнуть, накормить их овсом и  напоить. Было около половины
второго.
     -- Э-э! Кого я вижу! Дядюшка Леже! -- воскликнул хозяин трактира, когда
почтовая карета остановилась у крыльца. -- Вы завтракаете?
     -- Каждый день по разу, -- ответил толстяк. -- Надо заморить червячка.
     -- И мы тоже  позавтракаем, -- сказал Жорж, взяв свою трость на караул,
как ружье, чем вызвал восхищение Оскара.
     Но  когда  беззаботный  авантюрист извлек из бокового кармана  плетеный
соломенный портсигар, вынул оттуда золотистую сигару и, в ожидании завтрака,
закурил ее, стоя на пороге, Оскар пришел в бешенство.
     -- Употребляете? -- спросил Жорж Оскара.
     -- Иногда, -- ответил  недавний  школьник, выпятив цыплячью  грудь и по
мере сил придав себе лихой вид.
     Жорж протянул портсигар Оскару и Шиннеру.
     -- Черт возьми! -- заметил великий художник. -- Сигары по десять су!
     -- Это остатки  тех, что я привез из Испании, -- пояснил авантюрист.--А
вы будете завтракать?
     --  Нет, -- ответил  художник,  -- меня  ждут  в  замке. Кроме того,  я
закусил перед отъездом.
     -- А вы? -- обратился Жорж к Оскару.
     -- Я уже позавтракал,--ответил тот.
     Оскар отдал бы десять лет жизни за сапоги и панталоны со штрипками, как
у  Жоржа.  Он чихал, кашлял,  сплевывал и, давясь  дымом, с  трудом  скрывал
гримасу.
     -- Вы не умеете курить, -- сказал Шиннер, -- смотрите!
     Шиннер с невозмутимым видом затянулся  и, не дрогнув ни одним мускулом,
выпустил  дым через  нос. Потом затянулся еще раз, задержал дым  в  горле и,
вынув сигару изо рта, не без щегольства выдохнул его.
     -- Вот как это делается, молодой человек, -- сказал великий художник.
     -- Да, молодой  человек; но можно и иначе, -- вмешался Жорж и, подражая
Шиннеру, затянулся, но проглотил весь дым.
     "А мои родители еще воображают,  что  дали мне  хорошее воспитание", --
подумал бедный Оскар, пытаясь  курить  с  той  же  непринужденностью, что  и
Шиннер.
     Вдруг он  почувствовал  столь сильный приступ тошноты, что обрадовался,
когда  Мистигри  выхватил  у него сигару  и спросил,  докуривая  ее с  явным
наслаждением:
     -- Вы ничем заразным не больны?
     Оскар горько пожалел, что  недостаточно  силен: ему очень хотелось дать
Мистигри по уху.
     --  Вот  как! --  сказал Оскар.-- Полковник Жорж  уже  заплатил  восемь
франков за  аликантское и пирожки, сорок  су --  за сигары, да теперь  еще и
завтрак обойдется ему...
     --  По меньшей мере в десять франков, -- ответил Мистигри. -- Но ничего
не поделаешь: большим голавлям большое плаванье.
     -- А знаете что,  дядюшка Леже, хорошо бы распить бутылочку бордоского,
-- предложил в эту минуту Жорж.
     --  Завтрак обойдется ему  в  двадцать франков! -- воскликнул Оскар. --
Итого -- тридцать с хвостиком.
     Убитый сознанием своего  ничтожества,  Оскар неловко уселся  на тумбу и
предался  размышлениям, совершенно не замечая, что  при  этом  его панталоны
задрались и открыли чулки как раз в том месте,  где к новой пятке был пришит
старый верх -- шедевр рукодельного мастерства г-жи Клапар.
     --  А мы,  оказывается,  собратья по  чулкам,--заявил  Мистигри, слегка
приподнимая штанину и показывая  нечто в  том же  роде. -- Но ведь известно,
что художник всегда без сапог.
     Эта  шутка  вызвала  улыбку у г-на де Серизи,  который,  скрестив руки,
стоял в воротах позади путешественников. Как ни безрассудны были эти молодые
люди, суровый государственный муж завидовал их недостаткам, ему нравилась их
задорная хвастливость, он восхищался живостью их шуток.
     -- Ну что? Покупаете  вы  ферму Мулино? Ведь  вы же  ездили  в Париж за
деньгами,  --  спросил  трактирщик  дядюшку  Леже,  показывая ему в  конюшне
лошадку, которую хотел продать. -- Если вам удастся оставить в дураках графа
де Серизи, пэра Франции и министра, -- это будет весьма занятно.
     Лицо престарелого министра было по-прежнему непроницаемо, он повернулся
и внимательно посмотрел на фермера.
     -- Дело в шляпе, -- ответил вполголоса Леже трактирщику.
     --  Тем  лучше.  Люблю,  когда дворянам  натягивают нос... А  если  вам
понадобится для этой цели тысчонок двадцать, я вам ссужу.  Но Франсуа, кучер
шестичасового  тушаровского дилижанса, только  что сообщил мне,  будто  граф
пригласил господина Маргерона отобедать в Прэле нынче же вечером.
     --  Таков  план его сиятельства, однако  и  мы не дураки, --  отозвался
дядюшка Леже.
     --  Граф устроит какое-нибудь местечко сыну  господина Маргерона, вы же
никакими местами не распоряжаетесь! -- сказал фермеру трактирщик.
     -- Нет; но если за графа стоят министры, то за меня постоит сам  король
Людовик Восемнадцатый, -- прошептал Леже на  ухо трактирщику. -- Сорок тысяч
его портретов,  которые  я вручил господину Моро,  помогут  мне, под носом у
графа,  перехватить Мулино за двести  шестьдесят тысяч  франков наличными, а
господин  де  Серизи  потом рад будет  перекупить ферму  у  меня  за  триста
шестьдесят тысяч, лишь бы землю не распродали по частям с торгов.
     -- Недурно, куманек! -- воскликнул трактирщик.
     -- Ловко подстроено? -- спросил фермер.
     -- В конце концов для графа ферма стоит этих денег.
     -- Теперь Мулино  приносит шесть тысяч чистыми, я возобновлю договор по
семи  с  половиной  тысяч франков  еще  на восемнадцать  лет. Таким  образом
капитал  будет  помещен  больше  чем  из  двух  с половиной  процентов. Граф
окажется  не в накладе.  А чтобы  не  было  обидно  господину Моро,  он  сам
предложит  меня  графу в качестве  арендатора и  сделает  вид,  будто только
защищает интересы  своего  господина,  поместив  его  деньги  почти из  трех
процентов и найдя человека, который хорошо заплатит за аренду.
     -- А сколько Моро получит всего?
     --  Ну,  если  де  Серизи ему  даст  десять  тысяч  франков,--  так  он
заработает на этом пятьдесят тысяч. Но он их заслужил.
     -- А в конце концов наплевать графу на Прэль! Он  и без того богат!  --
сказал трактирщик. -- Я лично его никогда в глаза не видал.
     -- И я тоже, -- отозвался дядюшка Леже, -- но должен же он когда-нибудь
поселиться  здесь,  иначе  он  не  выбросил  бы  двухсот  тысяч  франков  на
внутреннюю отделку. В доме -- прямо как у короля.
     --  Что  же, Моро давно пора  подумать  и о  своей  выгоде,  -- заметил
трактирщик.
     -- Разумеется; ведь когда тут поселятся  господа, они во все начнут нос
совать.
     Граф  не  пропустил ни  словечка из этого  разговора, хоть  он и  велся
вполголоса.
     "Итак, я уже получил здесь все доказательства, за  которыми еду туда,--
подумал он, глядя на толстяка фермера, возвращавшегося в кухню. Может  быть,
это  пока только  одни проекты?  Может быть, Моро еще не  дал  согласия?" --
утешал себя граф, настолько претила  ему мысль об участии его управляющего в
этих махинациях.
     Пьеротен пошел поить лошадей. Де Серизи решил, что возница намеревается
позавтракать  с фермером  и трактирщиком. После того,  что  граф услышал, он
боялся, как бы владелец "кукушки" не выдал его.
     "Все эти люди в заговоре против нас, -- подумал он, -- и расстроить  их
планы -- святое дело".
     -- Пьеротен, -- сказал он  вполголоса, обращаясь к вознице, -- я обещал
тебе десять золотых за то, что ты сохранишь мой секрет; но  если ты и впредь
согласен скрывать кто  я (а я  сейчас же узнаю, как только  ты проговоришься
или сделаешь малейший намек кому бы то ни было и где бы то ни было в течение
этого дня  --  даже  в Лиль-Адане),  ты получишь от меня завтра утром, когда
будешь  ехать  обратно, тысячу  франков, чтобы расплатиться за новую карету.
Поэтому,   для  большей  верности,  --  продолжал  граф,  хлопнув  по  плечу
побледневшего от радости Пьеротена, -- не ходи-ка ты завтракать, а оставайся
при лошадях.
     --  Понял, ваше  сиятельство,  не сомневайтесь!  Это вы насчет  дядюшки
Леже?
     -- Насчет всех, -- отозвался граф.
     --  Будьте покойны...  Поторапливайтесь,--сказал  Пьеротен,  распахивая
дверь кухни, -- мы опаздываем. Слушайте, дядюшка Леже, вы же знаете, что нам
придется подниматься в гору; мне есть не хочется, я потихоньку поеду вперед,
а вы меня догоните, вам полезно поразмять ноги.
     --   Вот  неугомонный!  --  заметил  трактирщик.  --  И  ты  не  хочешь
позавтракать с нами? Полковник ставит бутылку  вина в пятьдесят су и бутылку
шампанского.
     -- Не могу. Я везу рыбу для званого обеда,  ее нужно доставить в Стор к
трем часам. С таким клиентом и с такой рыбой шутить не приходится.
     --  Ну  что  же,  -- сказал  дядюшка  Леже  трактирщику,  -- запряги  в
кабриолет  своего   рысака,  которого  ты  мне  предлагаешь...   Мы  догоним
Пьеротена, а  покуда спокойно позавтракаем; кстати  я  увижу, какова лошадь.
Втроем мы вполне поместимся в твоей трясучке.
     К большому удовольствию графа, Пьеротен сам пошел закладывать. Шиннер и
Мистигри  отправились вперед. Едва Пьеротен, догнав художников на  дороге из
Сен-Бриса  в  Понсель,  доехал  до бугра, с которого виден Экуэн, менильская
колокольня  и  леса,  обрамляющие очаровательный  пейзаж,  как топот лошади,
скакавшей галопом,  и  дребезжанье экипажа возвестили о  приближении дядюшки
Леже и адъютанта Мины, пересевших затем  в дилижанс. Когда Пьеротен свернул,
чтобы начать спуск к Муаселю,  Жорж, без умолку  болтавший с дядюшкой Леже о
прелестях сенбрисской трактирщицы, воскликнул:
     -- Смотрите-ка, великий маэстро, а ведь пейзажик-то недурен!
     -- Ну, вас он не должен поражать, вы же видели Восток и Испанию.
     -- От них осталось еще две сигары! Если  это никого не стеснит, давайте
прикончим  их,  Шиннер.  С этого молокососа  хватило и  нескольких  затяжек,
накурился!
     Дядюшка Леже и граф промолчали. Это было принято за согласие, и болтуны
умолкли.
     Оскар, задетый тем, что его назвали молокососом, заявил, в то время как
молодые люди раскуривали сигары:
     --  Если  я и не  был адъютантом  Мины,  сударь,  и если я не бывал  на
Востоке, то я,  может  быть, еще поеду туда. Надеюсь,  что когда я  достигну
вашего  возраста, карьера, к  которой я предназначаюсь родителями, освободит
меня  от необходимости путешествовать  в "кукушках".  Став  важной  особой и
заняв высокое положение, я его уже не лишусь.
     --  Et  caetera  punctum  [И  точка  (лат.).],  --  докончил  Мистигри,
передразнивая  Оскара,  голос  которого  напоминал  хриплое  пение  молодого
петушка  и  придавал  его  речам  еще  больший  комизм, ибо  бедный  мальчик
находился в том возрасте, когда пробиваются усы и ломается голос. -- Что же,
-- добавил Мистигри, -- никогда не знаешь, где займешь, где потеряешь.
     --  Ну,  -- заявил  Шиннер, -- лошади скоро уж будут не в силах  тащить
такой груз.
     -- А  ваша семья к какой же карьере вас предназначает, молодой человек?
-- спросил Жорж с серьезным видом.
     -- К дипломатической, -- ответил Оскар.
     В ответ раздался  дружный взрыв  хохота,  точно взвились три ракеты, --
рассмеялись Мистигри,  великий художник и дядюшка  Леже.  Граф  тоже  не мог
сдержать улыбки. Жорж был невозмутим.
     -- Клянусь  Аллахом, тут не над  чем смеяться, -- сказал  полковник. --
Одно  только:  мне  кажется, молодой  человек,  --  продолжал он,  -- что  в
настоящее время общественное положение  вашей уважаемой матушки  мало похоже
на  положение  посольши... Провожая вас, она держала в руках самую мещанскую
корзинку, а башмаки у нее подбиты гвоздями.
     --  У моей матери, сударь?  --  возразил  Оскар, с  негодованием  пожав
плечами. -- Но это же экономка, она служит у нас!
     -- "Служит  у  нас"... конечно, звучит  чрезвычайно аристократично,  --
воскликнул граф, прерывая Оскара.
     -- Король всегда говорит о себе мы, -- горделиво ответил Оскар.
     Все  опять чуть не расхохотались и остановил их только взгляд Жоржа; он
дал  понять художнику  и Мистигри, что с Оскаром нужно  обходиться  бережно,
чтобы разрабатывать  и  дальше  богатейшие залежи  смешного,  которые  в нем
таятся.
     -- Вы правы, сударь, -- обратился к графу великий художник, указывая на
Оскара, --  люди из общества всегда говорят "мы",  "у нас",  и только мелкий
люд говорит "я", "у  меня". Эти людишки  всегда стараются  показать, что они
располагают  тем,  чего  на  самом  деле  у них  нет.  Для человека с  такой
декорацией из орденов...
     -- Так вы, сударь, все-таки декоратор? -- спросил графа Мистигри.
     --   Вы  понятия   не   имеете  о   языке  придворных.   Прошу  у   вас
покровительства, ваше сиятельство, -- добавил Шиннер, обернувшись к Оскару.
     --  Я счастлив, -- сказал граф,  -- что мне  довелось путешествовать  с
тремя  особами,  которые уже знамениты или будут  знамениты: с прославленным
художником, с будущим  генералом и с молодым  дипломатом, который, я уверен,
со временем возвратит Бельгию Франции.
     Постыдно отрекшись  от родной  матери и чувствуя, до какой степени  его
спутники насмехаются над ним,  взбешенный Оскар решил во что бы то ни  стало
преодолеть их недоверие.
     -- Не все то золото, что блестит, -- изрек он,  причем глаза его метали
молнии.
     --  Не так! -- воскликнул Мистигри. -- Не все то золото, что смешит. Вы
недалеко уйдете в дипломатии, раз так плохо знаете наши пословицы.
     -- Если я и не знаю пословиц, то я знаю свою дорогу.
     -- И вы далеко уедете, -- сказал Жорж, -- ведь ваша экономка сунула вам
столько  провизии,  словно вы  отправляетесь  за тридевять земель:  печенье,
шоколад...
     -- Особый хлебец и шоколад, да, сударь, -- продолжал Оскар,  -- у  меня
слишком нежный желудок, чтобы переваривать трактирную жратву.
     -- Это выражение так же деликатно, как ваш желудок, -- заметил Жорж.
     -- Ах, люблю жратву! -- воскликнул великий художник.
     --  Это  слово  принято в  лучшем  обществе, --  пояснил Мистигри. -- Я
всегда его употребляю в кабачке под вывеской "Черная наседка".
     --  Вашим  наставником  был, вероятно,  какой-нибудь знаменитый  ученый
вроде академика Андрие или господина Руайе-Коллара ? -- осведомился Шиннер.
     --   Моего   наставника   зовут  аббат  Лоро,  он  теперь  викарием   в
Сен-Сюльписе,   --   продолжал   Оскар,   вспомнив  имя   своего   школьного
законоучителя.
     --  Это  хорошо,  что  вы  получили  домашнее  образование,  --  сказал
Мистигри,  --  ибо  сказано:  школа  мать  всякой  скуки.  Но  вы,  конечно,
вознаградите как следует вашего аббата?
     -- Разумеется; он будет со временем епископом, -- сказал Оскар.
     --  Благодаря   покровительству  вашей  семьи,  --  поддакнул  Жорж  не
сморгнув.
     -- Может быть,  мы  посодействуем  этому--у  нас  бывает запросто аббат
Фрессинус .
     -- Как? Вы знакомы с аббатом Фрессинусом? -- спросил граф.
     -- Он многим обязан моему отцу, -- отозвался Оскар.
     -- И вы, вероятно, направляетесь в свое поместье? -- осведомился Жорж.
     -- Нет, сударь; но я-то могу открыть вам, куда я еду. Я еду в Прэльский
замок к графу де Серизи.
     -- Ах, черт! Вы едете в Прэль? -- воскликнул Шиннер и покраснел, словно
рак.
     -- Вы знакомы с его сиятельством графом де Серизи? -- удивился Жорж.
     Папаша Леже обернулся, взглянул на Оскара и в изумлении спросил:
     -- Разве господин де Серизи в Прэле?
     -- Очевидно, раз я к нему еду, -- ответил Оскар,
     -- И вы видели графа вблизи? -- спросил Оскара господин де Серизи.
     -- Как  вижу вас,  --  заявил  Оскар.-- Его сын мой товарищ и почти мне
ровесник,  ему девятнадцать  лет; мы  чуть не каждый  день  катаемся  вместе
верхом.
     -- Бывает, что и туз свинье товарищ, -- изрек Мистигри.
     Тут Пьеротен подмигнул фермеру, и тот вполне успокоился
     --  Что  ж, -- обратился граф  к  Оскару, -- я счастлив быть в обществе
молодого человека,  который может рассказать мне о его сиятельстве;  я очень
хотел  бы воспользоваться покровительством графа в одном довольно важном для
меня  деле, и  притом ему  бы ничего не стоило оказать мне  эту услугу: речь
идет  об иске к американскому правительству. Я бы  желал  узнать  что-нибудь
относительно характера господина де Серизи.
     --  О! Если хотите добиться успеха, -- с лукавой улыбкой ответил Оскар,
--  обращайтесь не  к нему, а к его  супруге;  он влюблен  в нее до безумия,
никто лучше меня этого не знает; а жена терпеть его не может.
     -- Почему? -- спросил Жорж.
     -- У графа  отвратительная накожная болезнь, и  доктор Алибер , как  ни
старается, не может его вылечить. Поэтому господин де Серизи охотно отдал бы
половину своего громадного  состояния, чтобы  только иметь мою  грудь,  -- и
Оскар распахнул рубашку"  обнажая по-детски розовое тело.-- Он живет в своем
особняке   настоящим  отшельником.  Видеть  его  можно  только   по  большой
протекции. Встает он  до света  и  от трех до  восьми занимается, а с восьми
начинается  лечение  --  он принимает серные или  паровые ванны Его  парят в
особых железных котлах, и он все еще не теряет надежды выздороветь.
     -- Если он  так близок с королем, почему он не попросит, чтобы король к
нему прикоснулся? -- спросил Жорж.
     -- Значит, у этой женщины -- муж пeреный, -- заключил Мистигри.
     -- Граф обещал за свое исцеление одному знаменитому шотландскому врачу,
который его теперь пользует, тридцать тысяч франков,--продолжал свой рассказ
Оскар.
     -- Но  тогда и жену его нельзя  винить за то, что она  ищет... -- начал
было Шиннер.
     -- Еще бы,  -- прервал его Оскар.  -- Бедняга граф такой дряхлый, такой
сморщенный, что ему лет восемьдесят дать можно. Он высох,  как пергамент, и,
к сожалению, чует, чем для него это пахнет...
     -- Да, от него, должно быть, пахнет неважно, -- сострил дядюшка Леже.
     -- Не забывайте,  сударь, что он обожает свою жену и  не смеет упрекать
ее,  -- продолжал Оскар, -- он  разыгрывает  с нею такие сцены, что можно со
смеху помереть, точь-в-точь как Арнольф в комедии Мольера...
     Граф изумленно  смотрел на  Пьеротена,  а тот,  видя  его  спокойствие,
решил, что, значит, сынок мадам Клапар просто заврался.
     -- Поэтому, сударь, -- продолжал Оскар, обращаясь  к графу, --  если вы
хотите добиться  успеха  в  своем  деле,  обратитесь  к  маркизу д'Эглемону.
Склоните на свою  сторону этого давнишнего обожателя госпожи де Серизи, и вы
сразу завоюете и жену и мужа...
     -- То есть сразу двух зайцев убьете, -- вставил Мистигри.
     -- Но,  послушайте,  вы, стало быть, видели  графа  раздетым?--удивился
художник. -- Вы его камердинер?
     -- Камердинер?! -- возопил Оскар.
     --  Но  ведь  про друга не  рассказывают же таких вещей в дилижансе, --
продолжал Мистигри. -- Осторожность, молодой человек, мать  глухоты. Я лично
вас не слушаю, молодой человек.
     -- К этому случаю подходит изречение: скажи, кому яму роешь, а я скажу,
чего ты стоишь,-- вставил Шиннер.
     -- Заметьте, великий  маэстро,  -- наставительно  изрек Жорж, -- нельзя
отзываться дурно о  людях, которых не знаешь, а  этот мальчик сейчас доказал
нам, что он знает Серизи, как свои пять пальцев. Если  бы он нам рассказывал
только о его супруге, можно было бы предположить, что он с ней...
     --  Ни слова больше о графине  де  Серизи, молодые  люди! -- воскликнул
граф. --  Я  друг  ее  брата, маркиза де  Ронкероля,  и  тот,  кто осмелится
набросить тень на честь графини, ответит мне за свои слова.
     -- Вы, сударь, совершенно правы, --  живо  отозвался  художник,  --  не
следует играть честью женщины!
     --  Бог  мой! Честь и дамы!