зяин?..--спросил Пьеротена его конюх, когда уже
не на что было больше смотреть.
     -- Четверть девятого, а пассажиров нет как нет, -- ответил Пьеротен. --
И  куда это они запропастились? Все равно запрягай!  И клади-то никакой нет.
Провалиться  мне на  этом  месте! Тушар не будет знать  вечером, куда девать
пассажиров, раз погода такая  хорошая, а  у меня всего-навсего четверо взяли
места заранее. Вот вам и суббота! И всегда так, когда деньги особенно нужны!
Собачье ремесло! Горе одно, а не ремесло!
     -- Ну, а будь пассажиры,  куда  бы вы их дели? Ведь у вас двуколка!  --
сказал в утешенье Пьеротену конюх, он же фактор.
     -- А новая-то карета на что? --возразил Пьеротен.
     -- Так она все-таки существует? --  спросил дородный овернец, обнажая в
улыбке белые, крупные, как миндаль, зубы.
     -- Ах ты,  старый дармоед! Завтра,  в воскресенье, мы прикатим в ней, а
тогда и вовсе потребуется восемнадцать пассажиров!
     --  Ну, раз будет новая карета, так  работа  пойдет  горячая, -- сказал
овернец.
     --  Не  хуже той кареты, что в Бомон ездит!  Как  жар  горит! Красная с
золотом, Тушары лопнут от  зависти! Теперь  мне двумя лошадьми не  обойтись.
Рыжему я уже  пару подобрал,  а  Козочка  поскачет в  пристяжке. Ну,  ладно,
запрягай,  -- сказал  Пьеротен, глядя в  сторону заставы Сен-Дени и  набивая
трубку.--Вон  там  идут дама и молодой человек со свертками  под мышкой. Они
ищут "Серебряный Лев", на "кукушек" они и  внимания не обратили. Э,  дама-то
как будто моя старая клиентка.
     -- Вам не раз  случалось отправляться с пустой  каретой, а приезжали на
место с полной, -- утешил его фактор.
     -- И  посылок-то нет ни одной, -- вздохнул Пьеротен. -- Провалиться мне
на этом месте! Ну и везет!
     И Пьеротен  сел на одну  из двух  больших тумб,  ограждавших  стены; но
сидел  он  с не  свойственным  ему  рассеянным  и  беспокойным  видом.  Этот
разговор, как будто и незначительный, расшевелил тревогу, таившуюся в сердце
Пьеротена. А что  могло смущать сердце Пьеротена, как не  прекрасная карета?
Блистать на дороге,  соперничать  с Тушарами, расширить  свое дело, слушать,
как пассажиры расхваливают удобства путешествия  в новых усовершенствованных
каретах, отдохнуть  от вечных  попреков за свою колымагу, таковы были весьма
похвальные,  хоть  и  честолюбивые  мечты  Пьеротена.  И  вот  лиль-аданский
возница, увлеченный  желанием  затмить  сотоварища, добиться, чтобы тот рано
или  поздно  уступил  ему  лиль-аданские  рейсы,  переоценил  свои силы.  Он
действительно заказал  экипаж  у  Фарри, Брейльмана и К°, каретных мастеров,
заменивших  квадратными  английскими рессорами  выгнутый  передок  и  другие
устаревшие французские  выдумки; но  недоверчивые  и прижимистые  фабриканты
соглашались  отпустить  карету только за  наличные. Эти  мудрые  коммерсанты
рассудили, что им вовсе не выгодно  изготовлять экипаж, который трудно будет
сбыть,  если он  останется у них на руках;  поэтому они приступили  к работе
только после того, как Пьеротен внес  задаток  в  две  тысячи франков. Чтобы
удовлетворить  справедливое   требование   каретных  мастеров,  честолюбивый
возница отдал все свои сбережения и залез в долги. И жена, и тесть, и друзья
его выложили все  до последней копейки. Вчера  он  ходил  взглянуть  на свою
великолепную,  только что выкрашенную  карету;  все было готово, можно  было
запрягать  хоть сейчас же,  -- оставалось только уплатить последний взнос. А
Пьеротену не  хватало  тысячи франков! Он не решался  попросить  эту сумму у
хозяина постоялого  двора, так  как и без того  задолжал ему.  За  неимением
тысячи  франков он  мог  потерять  две  тысячи, отданные вперед,  не  считая
пятисот франков, которые ему пришлось уплатить  за нового Рыжего, да трехсот
франков за новую упряжь, приобретенную  в  рассрочку на три  месяца. А он  в
порыве  отчаянья,  подстрекаемый  самолюбием,  во  всеуслышанье заявил,  что
завтра,  в воскресенье, приедет  в новой карете!  Он  надеялся, что, уплатив
полторы тысячи из  оставшихся  двух с  половиной,  смягчит  сердце  каретных
фабрикантов  и они отдадут ему карету, но  после недолгого раздумья Пьеротен
воскликнул вслух:
     -- Нет, это не люди! Это настоящие собаки! Выжиги!
     "А  что, если мне обратиться к господину Моро, прэльскому управляющему?
-- подумал он, осененный  новой  мыслью.-- Господин  Моро  человек душевный,
может быть он и одолжит мне на полгода под расписку".
     В эту минуту из конторы Тушаров вышел лакей без ливреи; на плече он нес
кожаный  чемодан.  Не  достав,  по-видимому,  места  в   дилижансе,  который
отправлялся в Шамбли в час дня, он обратился к возчику:
     -- Вы Пьеротен?
     --А дальше что? -- сказал Пьеротен.
     -- Не подождете ли вы с четверть часика моего хозяина? А не то я отнесу
чемодан домой и придется барину нанять кабриолет, только и всего.
     -- Подожду и полчасика, и три четверти, и еще столько же,  приятель, --
сказал Пьеротен, поглядывая на изящный кожаный чемодан,  тщательно увязанный
и запертый на медный замок с гербом.
     -- Ну, тогда берите, -- сказал лакей, снимая с плеча ношу.
     Пьеротен поднял чемодан, прикинул на вес, осмотрел.
     -- На, --  сказал хозяин дилижанса своему фактору,--  заверни получше в
сено да уложи в задний сундук. Фамилии на нем нет, -- прибавил он.
     -- Там есть герб его сиятельства, -- ответил лакей.
     --   Его   сиятельства?  Важная,   значит,   птица!  Пойдемте,   выпьем
стаканчик!--предложил  Пьеротен, подмигнув, и направился вместе  с  лакеем к
трактиру "Шахматная доска".
     -- Две рюмки  полынной! -- крикнул  он, входя.  -- Кто  же ваш хозяин и
куда он едет? Я вас что-то ни разу не видел, -- спросил Пьеротен, чокнувшись
с лакеем.
     -- На то есть особые причины, -- заметил лакей. -- Мой барин ездит-то к
вам  раз в год, да и то всегда на своих лошадях. Ему больше нравится  долина
Орж, у него там парк  лучше всех окрестных парижских  парков:  Версаль, да и
только! Это его родовое имение, и фамилию  он носит по нему. А вы  господина
Моро знаете?
     -- Прэльского управляющего? -- спросил Пьеротен.
     -- Так вот его сиятельство едет дня на два в Прэль.
     -- Значит, я повезу самого графа де Серизи? -- воскликнул Пьеротен.
     -- Да, приятель,  не  больше  не меньше. Только  послушайте, граф отдал
особое  распоряжение.  Если  у  вас  в  карете  будут  тамошние  жители,  не
проговоритесь, кого везете, --  граф хочет путешествовать как никтогнито, он
приказал сказать вам об этом и пообещал хорошо дать на водку.
     -- Может быть,  это путешествие втихомолку связано  с той сделкой, ради
которой приезжал в Париж дядюшка Леже, фермер из Мулино?
     -- Ничего не знаю,-- ответил лакей. -- В доме у нас все кувырком пошло.
Вчера вечером я  передал  кучеру  приказание графа в семь утра подать карету
цугом,  чтоб  ехать в Прэль; а в  семь  часов его сиятельство  отменили свое
распоряжение. Огюстен, графский камердинер, думает, что перемена вышла из-за
приходившей к графу дамы; Огюстену показалось, будто она из Прэля.
     --  Неужто  графу  на господина Моро  наговорили? Господин Моро человек
честный, человек правильный, ума палата. Да что уж там толковать! Пожелай он
только, он мог бы куда больше денег нажить, будьте покойны!..
     -- В таком случае напрасно он этого не сделал,-- наставительно  заметил
лакей.
     --  Значит, господин де Серизи  поселится, наконец,  в Прэле,  раз  дом
заново обставили и отделали? --  спросил, помолчав, Пьеротен. -- Правда, что
на это уже израсходовали двести тысяч франков?
     --  Если  бы  у  нас  с  вами  было  столько, сколько  они  сверх  того
израсходовали, мы бы жили барами. Да, если графиня туда пожалует, семье Моро
не так вольготно будет, -- сказал лакей с таинственным видом.
     --  Хороший  человек  господин Моро,  -- повторил Пьеротен, который  не
расстался еще с  мыслью попросить тысячу франков у управляющего.-- Работа  у
него не переводится, зря он не торгуется, из земли все, что можно, выжимает,
да еще не  для себя,  а для  хозяина!  Правильный  человек! Он часто ездит в
Париж и всегда со мной, на чай  не скупится и всякий раз дает поручения. Что
ни день -- Заказ, три-четыре покупки, и  для самого и  для супруги. На одних
поручениях заработаешь пятьдесят франков в месяц. Сама, может,  немножко нос
и задирает, но детей  своих любит; я за  ними и в  коллеж  езжу и обратно их
отвожу Каждый раз она мне сто су на чай дает, не хуже настоящей барыни. Зато
и я,  когда  от них или к ним кого вожу, каждый раз  к  самым воротам  замка
подъезжаю .. Надо же уважить, верно ведь?
     -- Говорят, у господина Моро ни гроша за душой не было, когда граф взял
его управляющим в Прэль,-- сказал лакей.
     -- Но за  семнадцать-то лет,  с 1806 года, мог же он что-нибудь нажить,
-- возразил Пьеротен.
     -- Что верно, то верно, --  сказал лакей, пожав плечами.-- Да, у господ
бывают всякие причуды! Надеюсь, что Моро кое-чем попользовался.
     --  Я часто к вам на дом  плетенки доставлял,  в особняк, что на  улице
Шоссе-д'Антэн, да так ни разу и не сподобился увидать ваших господ.
     -- Его сиятельство  хороший человек,  -- конфиденциально сообщил лакей,
-- но раз  он хочет, чтобы вы не проговорились насчет его никтогнито, значит
тут что-то кроется; по крайней мере  вое в  доме так думают, а то чего  ради
отменять карету цугом,  чего ради ехать в "кукушке"? Неужто пэр Франции не в
состоянии нанять коляску?
     -- За  коляску в два конца с него запросят франков сорок,  потом, скажу
вам про нашу дорогу, ежели вы ее не знаете, что по ней только белкам прыгать
впору: то вверх, то вниз,-- сказал Пьеротен -- Что пэр  Франции, что простой
человек -- никто  денег зря  бросать не любит. Если это путешествие касается
господина Моро  .  право  же, очень мне жалко будет,  если  с ним какая беда
приключится!  Провалиться мне  на  этом  месте!  Нельзя  ли  его  как-нибудь
предупредить? Он правильный  человек, очень правильный, ума  палата,  что уж
там говорить!
     -- Да и граф очень любит  господина Моро! -- сказал лакей. --  Но  если
хотите  послушаться доброго  совета:  не суйтесь в  чужие  дела.  Нам  своих
хватит.  Делайте то,  что от  вас  требуют, да не забывайте: с графом  шутки
плохи. А потом, ежели уж на то пошло, надо вам сказать, граф человек щедрый.
Если ему настолечко услужить, --  и лакей указал на кончик  ногтя, -- он вам
вернет во-о сколько, -- и он вытянул всю руку.
     Это разумное замечание со  стороны такой высокопоставленной  особы, как
второй камердинер графа де Серизи, а главное выразительный жест, которым оно
сопровождалось,  охладило   пыл  Пьеротена,  желавшего  услужить  прэльскому
управляющему.
     -- Ну, прощайте, господин Пьеротен, -- сказал лакей.
     Здесь  нам необходимо бросить беглый взгляд на жизнь графа де Серизи  и
его управляющего,  иначе  будет непонятна маленькая  драма, которой  суждено
было разыграться в карете Пьеротена.
     Господин  Югре де Серизи  происходит  по  прямой линии  от  знаменитого
председателя провинциального  парламента  Югре,  получившего  дворянство при
Франциске I.
     Герб этого рода -- щит, рассеченный золотом и чернью, кайма внутренняя,
все обрамлено двумя  ромбами со следующей надписью: "I, semper  melius eris"
["Иди [вперед] -- все время будешь становиться лучше" (лат.).]; этот девиз в
той  же  мере,  как и два  мотовила,  служащие  щитодержателями,  доказывает
скромность мещанских семей в те времена, когда сословия еще знали свое место
в  государстве,  а  также  наивность  старинных  нравов,  которая  видна  из
каламбура,  где eris в сочетании с начальным i и  конечным s в  слове melius
обозначает название (Serisy) поместья, возведенного в графство.
     Отец  графа  был  до революции  старшим  председателем  провинциального
парламента.  А сам граф в  возрасте  двадцати двух лет в  1787 году был  уже
государственным советником и заседал в Большом совете,  где обратил  на себя
внимание прекрасными докладами по очень сложным делам. Во время революции он
не эмигрировал, а отсиделся в своем поместье Серизи в окрестностях Арпажона,
где  уважение,   которым   пользовался  его   отец,   предохранило  его   от
преследований. В течение  нескольких  лет  он ухаживал  за  отцом,  которого
лишился  в  1794  году;  приблизительно в  это  же время его избрали в Совет
Пятисот; он принял на себя эти  обязанности, чтобы отвлечься от горьких дум.
После 18 брюмера первый консул стал заигрывать с г-ном де Серизи, также, как
и   со   всеми   представителями   судейских  семей;   он  назначил  его   в
государственный совет и поручил ему  восстановить одно  из самых расшатанных
ведомств.  Итак, отпрыск  известного в  истории рода стал  одним  из крупных
деятелей  сложной  и великолепной  системы, которой  мы  обязаны  Наполеону.
Вскоре государственный  советник покинул свой пост для  службы  в  одном  из
министерств. Император пожаловал  его графским  титулом, сделал  сенатором и
два  раза  подряд назначал проконсулом различных королевств.  В  1806  году,
сорока лет от роду, сенатор женился на сестре бывшего маркиза де  Ронкероля,
двадцатилетней  вдове и наследнице прославленного  республиканского генерала
Гобера.  Благодаря  этому  браку,  где  обе стороны  принадлежали  к  знати,
приумножилось  уже  и без  того  значительное  состояние  графа  де  Серизи,
породнившегося теперь с бывшим маркизом де Рувром, которого император возвел
в  графское  достоинство и сделал  камергером.  В 1814 году,  утомившись  от
непрерывных  трудов,  г-н Серизи,  пошатнувшееся здоровье которого требовало
отдыха,  отказался от всех  своих должностей,  покинул  провинцию,  во главе
которой его поставил  император, и вернулся в Париж; Наполеону, убедившемуся
в  дурном состоянии  здоровья  графа,  пришлось  уступить.  Этот  неутомимый
властелин,  не  веривший в утомление окружающих, принял сначала жалобы графа
на тяжелые недуги за  малодушие. Хотя  сенатор де Серизи и не  был в  опале,
говорили, что  он не  может  похвалиться милостями Наполеона. Поэтому  после
возвращения Бурбонов Людовик XVIII, которого сенатор де Серизи,  ставший уже
пэром  Франции,  признал за  своего законного государя,  оказал  ему большое
доверие, назначив членом  тайного совета и государственным  министром  .  20
марта  г-н де  Серизи  не  последовал  в Гент  , но  уведомил Наполеона, что
остается верным дому Бурбонов,  отказался  от пэрства  в период  Ста дней  и
удалился на время этого короткого царствования в свое поместье Серизи. После
второго  падения Наполеона граф, как и следовало ожидать, вернулся  в тайный
совет,   был   назначен   вице-председателем   государственного   совета   и
уполномоченным Франции по урегулированию претензий иностранных государств. В
личной  жизни  он был очень  скромен  и совсем  не  честолюбив,  однако имел
большое влияние  на  государственные дела.  Ни в одном  важном  политическом
мероприятии не обходились без его совета; но при дворе он не бывал и даже  в
собственном доме редко выходил к гостям. Его благородная  жизнь,  давно  уже
посвященная труду,  в конце концов превратилась  в  непрестанный труд.  Граф
круглый год вставал в четыре часа, занимался до полудня, затем исполнял свои
обязанности  пэра  Франции  и вице-председателя  государственного  совета  и
ложился в девять часов вечера. В воздаяние таких трудов король пожаловал его
многими орденами.  Г-н  де Серизи  уже давно был  кавалером большого  креста
ордена  Почетного  легиона, у него  был орден Золотого Руна, святого  Андрея
Первозванного, Прусского Орла, словом, ордена почти всех европейских дворов.
Он  был  самым незаметным  и в  то  же  время самым  необходимым  деятелем в
политическом мире. Понятно, что такому  человеку  были  безразличны почести,
милости,  шумный успех в свете. Но,  за исключением духовных  лиц,  никто не
ведет  такую  жизнь  без  особых  на  то  оснований.  Существовала  разгадка
непонятного поведения графа, и разгадка жестокая.
     Он был  влюблен  в свою будущую жену, еще  когда она состояла  в первом
браке,  и сохранил  эту страсть, несмотря  на  то, что  супружеская жизнь со
вдовой, которая никогда не теряла  самообладания как до,  так и после своего
второго замужества, принесла  ему много горьких минут;  жена г-на де  Серизи
была избалована его отеческой снисходительностью и  злоупотребляла данной ей
свободой.  Непрестанною  работой  он,  как  щитом, прикрывал свои  сердечные
огорчения, пряча их  от  посторонних с той тщательностью, с какой это  умеют
делать государственные деятели. Он понимал, как смешна была бы его  ревность
в глазах света, который  не допускал, чтобы престарелый министр мог страстно
любить  свою  жену.  Как удалось его  жене  околдовать его с первых же  дней
супружеской  жизни?  Как  случилось, что  вначале  он не  помышлял о  мести,
несмотря  на то, что страдал? Как случилось, что  затем он  уже  не  решался
мстить?  Как  случилось, что он  ждал и  напрасно  надеялся?  Какими  чарами
удалось  молодой, красивой и умной женщине поработить  его?  Выяснение  всех
этих вопросов затянуло бы нашу повесть, а догадаться, в чем  тут  было дело,
если не читатели, так  читательницы могут и без  того. Заметим  только,  что
тяжелые труды  и огорчения,  к  несчастью, лишили  графа  привлекательности,
необходимой  для мужчины, желающего выдержать опасное сравнение. Итак, самое
большое  тайное  горе   графа  состояло  в  том,  что   болезнь,   вызванная
исключительно  непосильной  работой,  лишила его  расположения жены.  Он был
очень, даже чрезмерно добр к графине и предоставлял ей полную свободу; у нее
бывал  весь Париж,  она уезжала  в  имение,  возвращалась  оттуда, когда  ей
вздумается, как будто все  еще  была вдовой; он  взял  на себя  заботы о  ее
состоянии и  доставлял ей все  удобства, словно  был  ее управляющим Графиня
питала к мужу глубокое уважение, ей даже нравился склад его ума, и она умела
осчастливить  его  своей  похвалой;  потому-то  она и  могла  вить из  него,
бедняги,  веревки,  стоило  ей  только  побеседовать с  ним часок-другой  По
примеру вельмож  былых времен граф так  дорожил добрым именем своей супруги,
что  отозваться  о  ней  недостаточно почтительно,  значило  бы  нанести ему
кровную обиду. В свете все восхищались благородством  его характера,  а г-жа
де Серизи  была безмерно обязана мужу  всякая другая  женщина, даже из столь
знатной  фамилии, как  Ронкероли,  не  будь она  женою графа,  давно бы  уже
загубила  свою  репутацию.  Графиня   была   очень  неблагодарной  женщиной,
неблагодарной,  но  очаровательной Время от времени она лила бальзам на раны
графа.
     Объясним  теперь причину неожиданного путешествия и инкогнито графа  де
Серизи.
     Богатый фермер из Бомона-на-Уазе по имени Леже арендовал ферму, участки
которой  вклинивались  в  земли  графа и  таким  образом  нарушали  единство
великолепного  имения Прэль. Ферма  эта  принадлежала бомонскому  жителю  по
фамилии  Маргерон. Срок аренды, заключенной с Леже в 1799 году, когда нельзя
было еще предвидеть будущий расцвет земледелия, приходил к концу, и владелец
ответил отказом  на предложение Леже возобновить договор. Г-н де Серизи, уже
давно  мечтавший  отделаться  от   неприятностей  и  споров,  которые  часто
вызываются  чересполосицей,  лелеял надежду купить эту ферму, ибо  он узнал,
что  честолюбивые  мечты  г-на  Маргерона  сводились  к  одному:  чтобы  его
единственный сын, в  то время простой сборщик налогов, был  назначен главным
сборщиком  податей в  Санли. Моро  предупредил своего  хозяина,  что в  лице
дядюшки  Леже он найдет опасного соперника. Фермер, отлично понимавший,  как
много  он выручит, если  продаст по частям ферму графу, мог предложить такую
сумму,  которая  вознаградила  бы  Маргерона-сына  за   потерю  преимуществ,
связанных  с  должностью  главного  сборщика податей. Два  дня  назад  граф,
спешивший покончить с покупкой, вызвал  своего нот