, и это стоило денег.
     Драчуна обычно выпускали именно в  тех  случаях,  когда  кто-нибудь  из
участников матча  оказывался  преждевременно  нокаутированным.  В  субботние
вечера он торговал у входа на стадион пирожками, и всякий раз,  когда  из-за
тяжелых ворот доносился дикий рев зрителей, сопровождающий обычно нокаут, он
снимал передник и отправлялся на стадион узнать, не пора ли ему выходить  на
ринг.
     Завсегдатаи стадиона хорошо знали его. Его называли "львом  отпущения".
Он всегда доводил бой до конца, причем боксировал весьма энергично. За годы,
что он отпал боксу - уличному и на ринге,  -  он  постиг  множество  трюков,
порой сомнительного свойства,  позволявших  ему  выстоять  в  боях  с  более
молодыми и сильными противниками. Он умел рассечь бровь противника шнуровкой
своих перчаток, чтобы капающая кровь слепила тому глаза.  Он  прибегал  и  к
недозволенным приемам, но делал это так искусно, что его  никто  никогда  не
обвинял в нечистой игре. Когда молодой,  неопытный  боксер  прижимал  его  к
канату, он  защищал  лицо,  прикрывался  локтем,  а  затем  с  презрительной
усмешкой  бросался  в  атаку  и  преследовал  противника   по   пятам,   как
рассвирепевший бульдог.
     После боя он, зачастую даже не смыв кровь с лица, возвращался  к  своей
тележке и снова  продавал  пирожки  своим  постоянным  покупателям,  которые
осыпали его поздравлениями и были очень довольны, что могут с видом  знатока
порассуждать о его победах. Все  считали,  что  Драчун  свой  человек  среди
подонков мельбурнского общества, и  знакомство  с  ним  очень  льстило  иным
почтенным, респектабельным людям, которые твердо верили,  что  их  авторитет
среди друзей возрастет оттого, что они смогут со знанием дела потолковать  о
жуликах и участниках уличных драк. Им достаточно было перекинуться словом  с
боксером, чтобы счесть себя специалистом по боксу, достаточно  поздороваться
с каким-нибудь бандитом, чтобы почувствовать себя причастным  к  преступному
миру.
     Они пересыпали речь уличными и спортивными  терминами,  и  из-за  этого
речь  их  теряла  свою  естественность,  становилась  вычурной.  Находясь  в
обществе приятелей, они  приветливо  здоровались  с  Драчуном,  с  гордостью
представляли его как своего знакомца, однако тщательно  избегали  его,  если
вблизи находился полицейский.
     - Кроме этих пирожков он и другие  печет,  -  сказал  мне  о  нем  один
человек. - Если фараон заметил вас вместе с ним, он это запомнит.
     Увидев Драчуна впервые, я остановился, прислушиваясь  к  его  выкрикам:
"Горячие пирожки,  сосиски!  Горячие  пирожки!  С  пылу,  с  жару!  Пирожки,
сосиски!"
     У него был пронзительный голос, который легко  было  расслышать  сквозь
уличный шум и гам, и все же он сливался с этим шумом, был от него неотделим.
Этот голос как бы заявлял о живом присутствии человека на улице, заполненной
грохотом и скрежетом машин.
     Я подошел и стал рядом с ним спиной к огню.
     - Как делишки? - спросил я его.
     - Не плохо, - ответил он и, в свою  очередь,  спросил:  -  На  выставку
приехал?
     - Нет, - сказал я. - С чего это ты взял?
     Мои слова ему почему-то понравились. Мельбурнская  сельскохозяйственная
выставка, устраивавшаяся ежегодно в сентябре и длившаяся неделю,  привлекала
в город тысячи загорелых фермеров,  которые  с  раннего  утра  толпились  на
улицах у входа в  гостиницы  и  которых  мельбурнцы  называли  "деревенскими
простофилями".
     Город приветливо встречал их - вид фермеров лишний раз подчеркивал  его
превосходство и разжигал аппетит. В магазинах росли цены, и разные пройдохи,
вроде Драчуна, готовы были облапошить любого человека, который  осматривался
по сторонам или разглядывал, задрав голову,  крыши  домов.  Драчун  выслушал
меня с улыбкой и задумался:
     - Что верно, то верно - по тебе не скажешь, - сказал он наконец. - А ты
чем промышляешь?
     - Да так, просто околачиваюсь, - сказал я. Но затем, поддавшись желанию
доказать, что и я кое-что собой представляю, добавил: - Я служу клерком. - И
сразу же почувствовал, что мне с ним легко, как со старым приятелем. Затем я
сказал: - А я знаю Стрелка Гарриса. Он, по-моему, говорил,  что  работал  на
тебя.
     - Где ты встречал Стрелка  Гарриса?  -  спросил  он,  и  в  его  глазах
загорелся интерес.
     - В Уоллоби-крик. Он работал там в трактире.
     - Верно, ему временно надо было исчезнуть с глаз полиции. Все время  он
на ходу. На месте не засиживается. Сейчас он снова у меня. Иногда по вечерам
выходит с тележкой. Еще увидишься с ним.
     Он поднял голову и прокричал:
     - Кому пирожков, кому сосисок? - Затем снова заговорил со мной: - А  ты
что там делал?
     - Работал в канцелярии окружного Управления.
     - На много монет нагрел тебя Стрелок  Гаррис?  Судя  по  выражению  его
глаз, он был в курсе дела.
     - Да нет, не особенно - всего на несколько шиллингов,  когда  играли  в
карты. Он усмехнулся:
     - Ты, наверно, не мастак по этой части.
     - Это верно!
     - Ну, а теперь как дела?
     - Как и раньше - сижу на мели.
     -  Да,  нелегко  заставить  этих  подлецов  раскошелиться.  Сколько  ни
бьешься, все равно никогда гроша за душой нет.
     Рядом с нами остановилась девушка с  равнодушным,  грубо  размалеванным
лицом и спросила:
     - Обход сегодня кто делает, Кэссиди?
     - Нет, - сказал Драчун,  -  можешь  не  бояться.  Когда  она  ушла,  он
посмотрел ей вслед и заметил:
     - Они этой Кэссиди из полиции как огня боятся. Только сунь какой-нибудь
девчонке шиллинг, она тут же тебя засадит.
     Бродячий  люд  подходил  к  тележке  Драчуна  передохнуть  у   огонька.
Некоторые  останавливались  поговорить,  или   что-нибудь   разузнать,   или
поделиться бедой, которую одиночество делает непереносимой.
     Проститутки с Коллинз-стрит, не сумевшие  заполучить  до  девяти  часов
клиента, подходили посплетничать; рабочие, возвращавшиеся с  поздней  смены,
задерживались купить пирожок; завсегдатаи  скачек  и  всякого  рода  "жучки"
собирались здесь по пятницам вечером, чтобы раздобыть закулисные сведения  о
скаковых лошадях, детишки убегали от матерей, чтобы погладить пони; толстые,
с опухшими от ревматизма ногами, уборщицы покупали пирожки, чтобы  поужинать
ими дома. Приходили сюда подзакусить и моряки со  стоявших  в  порту  судов.
Ласкары с индийского парохода жевали  хлебцы,  греясь  у  печки;  фермеры  с
потертыми чемоданами  останавливались,  чтобы  справиться,  как  попасть  на
нужную улицу; мужчины, искавшие женщин,  могли  получить  здесь  необходимые
сведения. Тут никогда не наступало затишье, жизнь не прекращалась ни на миг.
     Тележку Драчуна можно было сравнить с ложей в театре, на сцене которого
мужчины и женщины великолепно разыгрывали драматические роли, уготованные им
судьбой  и  обстоятельствами.  Они  играли  жизнь,  свою   жизнь.   Трагедия
смешивалась с комедией, подчас сливаясь, а затем приходя в столкновение, - и
тогда, как при вспышке магния, было ясно видно, где кончается трагическое  и
начинается смешное.
     В этой драме вы встречались с благородством и с  самопожертвованием,  с
жадностью и с похотью. В ней не было логики и хромала режиссура, подчас  она
оставалась незаконченной. Но в основе ее, все оправдывая и возвышая,  лежала
правда. Это была увлекательнейшая драма, смысл которой можно  было  постичь,
лишь находясь на подмостках. Только исполняя в ней какую-то роль, можно было
понять, что предшествовало данной сцене, что последует за ней,  -  только  в
этом случае вы понимали, что эта сложная постановка отнюдь не  нагромождение
разрозненных эпизодов и что эпизоды эти все ближе подводят вас  к  пониманию
главной темы - борьбе человека за лучшее будущее.
     Участвовать в этом! Быть там! Боже, какой мне достался чудесный удел!
     Драма разыгрывалась на фоне мерцающих огней, нарядных витрин,  звенящих
трамваев, дыма, стлавшегося над тележкой пирожника, ярко  пылающей  печурки,
потока людей, идущих с вокзала и на вокзал.
     Каждый вечер я стоял у тележки Драчуна, смотрел на представление драмы,
участвовал в нем. Тележка с пирожками стала моим домом.


ГЛАВА 2

     Было уже около девяти вечера, когда из  здания  вокзала  вышел  молодой
человек; он держал в  руке  чемодан,  перетянутый  двумя  ремнями.  Поставив
чемодан на рбочи-ну тротуара, он стал осматриваться. На нем был синий костюм
из саржи, купленный несколько лет назад, когда  нынешний  владелец  его  был
помоложе и потоньше. Теперь костюм был ему мал. Ни воротничка,  ни  галстука
на молодом человеке не было.
     Нетрудно было догадаться, что он приехал из провинции, и я был  уверен,
что он сейчас подойдет к тележке с пирожками и  попросит  рекомендовать  ему
место для ночлега.
     Я не раз видел приезжих, которые, выйдя из вокзала,  останавливались  и
осматривались подобно этому молодому человеку. Все это были провинциалы,  не
имевшие родственников в городе. Часто их поездка  в  Мельбурн  была  вызвана
болезнью кого-то из членов семьи, и они приезжали в город, не  заказав  себе
предварительно номер в гостинице.
     Я легко мог вообразить, как, готовясь к поездке,  они  толковали  между
собой: поедем всего на несколько дней и остановимся в  гостинице  -  там  ты
сможешь показаться хорошему врачу. И обойдется это недорого.
     Гостиница  в  их   представлении   была   похожа   на   ту,   где   они
останавливались, когда ездили на еженедельную  ярмарку  в  ближний  городок.
Когда они обсуждали предстоящую поездку  у  себя  в  зарослях,  Мельбурн  не
казался им таким уж большим. Но когда они  выходили  из  вокзала  -  размеры
города приводили их в изумление. Городской шум оглушал их. Высокие здания  и
улицы, заполненные оживленной толпой, пугали. Прохожие спешили мимо них,  не
удостаивая взглядом. Все вокруг было странно и необычно, и  они  чувствовали
себя потерянными. И вот в эту минуту в поле их  зрения  попадала  тележка  с
пирожками.
     - Давай-ка спросим его, - вероятно, говорил приезжий  своим  спутникам,
и,  спотыкаясь  под  тяжестью  чемоданов  и  со   страхом   посматривая   на
проносящиеся мимо автомобили и звенящие трамваи, они пересекали улицу.
     Я говорил со многими из них. Они  неизменно  вызывали  у  меня  чувство
жалости. Драчун никогда не проявлял интереса к тем, кто  приезжал  с  женой.
Такой человек уже не был  беззащитным.  Драчуна  интересовал  лишь  одинокий
провинциал. Он таил в себе немало возможностей; прежде всего, у него  обычно
водились деньги. Приезжие парочки Драчун предоставлял  мне;  я  знал,  какая
гостиница им нужна, и направлял их по соответствующему адресу.
     Молодой человек, о котором шла речь выше, несколько минут осматривался,
прежде чем перейти улицу. Затем он купил пирожок у Драчуна,  который  решил,
что это обыкновенный работяга и внимания не заслуживает. Стоя рядом со мной,
приезжий жевал пирожок, видимо раздумывая, что ему делать дальше.
     - Надолго к нам? - спросил я,
     - Сам не знаю,  -  ответил  он.  -  Хотел  бы,  черт  возьми,  поскорей
выбраться отсюда.
     - А чем занимаешься?
     - На лесопилке работаю. Около Мэрисвилля.
     Слово "Мэрисвилль"  неизменно  навевало  мне  воспоминание  о  ясеневых
рощах, о деревьях  с  верхушками,  уходящими  в  туманную  высь,  с  мощными
стволами, вдоль которых полосками свисает кора.
     - Здоровые там деревья, - заметил я.
     - Подходящие, - согласился он. - Иное вымахает в сто восемьдесят футов,
без единой ветки. Сам понимаешь, что такое бревно больше ста футов в  длину.
Красота! Да они все там такие.
     - Ты - рубщик?
     - Нет, пильщик. Распиливаем бревна. Работал на спаренной пиле, и в  ней
стало что-то заедать. Сейчас на время отлучки меня подменил  приятель,  и  я
чего-то опасаюсь. Надеюсь, что он наладил пилу, а то, если она  перегреется,
дело плохо. Я говорил ему, но это такой парень,  что  у  него  хоть  кол  на
голове теши.
     Он еще немного поговорил о своих товарищах по работе,  но  видно  было,
что его что-то тревожит.
     - Я, собственно, доктора повидать приехал, - неожиданно  сказал  он.  -
Неделя уж, как со мной что-то стряслось.
     - А что такое? - спросил я.
     - Подцепил от девчонки, с которой гулял. Так-то она ничего, я на нее не
в обиде, только кто-то ее наделил, а она меня.
     - Не повезло тебе, - сказал я.  -  Надо  поскорее  показаться  доктору,
нельзя это запускать.
     - Я тоже так думаю. Один дружок мне сказал: раздобудь раствор селитры -
через две недели будешь здоров,  как  новорожденный  младенец.  Но  попробуй
достань* что-нибудь в зарослях. А другой парень - он когда-то сам подцепил -
посоветовал мне пить скипидар с сахарной водой. Черт возьми, не знаешь,  что
и придумать. А еще один сказал, что лучше всего свинцовая  мазь.  Я  бы  рад
был, да где ее возьмешь? Когда все это со мной стряслось,  решил  поехать  в
город. С такой хворобой много не наработаешь. Вообще-то я никогда не унываю,
но ведь неладно получается: сам  ты  здесь,  а  ребята  там.  И  нелегко  им
приходится - в этом-то вея беда. А самый мой верный дружок - Дон, у нас  все
пополам. Если бы я оказался безработным, а он нет, то  половину  получки  он
отдал бы мне. Я знаю его с малых лет. Всегда вместе были.  А  сейчас  он  за
меня отдувается. Это не по правилам. Хотя он-то знает, что я не виноват. Вот
чертовщина. Он постоял с минуту, рассматривая улицу.
     - Я знал одного парня, так он трижды переболел. Ну, я-то уж  больше  не
подцеплю, шутишь! Он поднял чемодан.
     - Надо идти. На Берк-стрит должна быть гостиница.  Дон  как-то  ночевал
там.
     - Всего, - сказал я. - Желаю удачи.
     - Всего.
     Я провожал его взглядом, пока он переходил улицу.
     - На что он плачется? - спросил Драчун.
     - Подцепил болячку.
     - Ты сказал ему, чтобы он пошел в клинику?
     - Нет, а разве надо было послать его в клинику?
     - А как же? Говори всем, чтобы  шли  в  клинику.  Ведь  не  проходит  и
вечера, чтобы какой-нибудь малый не пристал с расспросами, как избавиться от
такой болячки. В Мельбурне ими хоть пруд  пруди.  А  тот  малый,  с  кем  ты
говорил, не похож на других. Каждому готов разболтать. Городские парни -  те
никогда не выставляют напоказ, прячутся, как фараон, которому подбили  глаз.
С ними ты поделикатней - очень уж обидчивы.
     Так, стоя у тележки с пирожками, я  обогащался  опытом.  Я  узнал,  что
гонорея - это болезнь молодежи, болезнь юных повес и гуляк. Страх подхватить
эту болезнь преследовал  их,  как  дикий  зверь,  затаившийся  в  дебрях  их
сексуальных влечений. Они говорили о ней  часто  и  наигранно  презрительным
тоном, с усмешкой отрицая ее  опасность.  Иные,  боясь  взглянуть  правде  в
глаза, хвастались своей болезнью,  несли  ее  как  флаг,  как  символ  своих
успехов, своей мужской силы. Таким казалось,  что  это  утверждает  за  ними
репутацию людей, видавших виды, прошедших огонь и воду, ставит их выше  тех,
кто с неуверенностью и сомнением относится к "романам", из-за которых  можно
подцепить болезнь.
     Я терпеть не мог хулиганов, бродивших  по  улицам  целыми  шайками.  На
окраинах они чувствовали себя как дома. В городе  же  растворялись  в  общей
массе, теряли свое лицо и свою силу.
     У всех у них была своя причина, почему они  стали  такими:  распавшаяся
семья, пьяница отец, окружающая обстановка, - все это заставляло  их  искать
опоры в шайках, где верность  друг  другу  и  своей  шайке  была  незыблемым
законом.
     Дома никто не относился к ним с уважением. Родители смотрели на них как
на детей и обращались с ними соответственно. Отец  обычно  кричал  на  своих
отпрысков,  требуя  повиновения,  пытаясь  таким  образом   утвердить   свой
авторитет  перед  лицом  назревающего  недовольства,   сначала   робкого   и
пассивного, затем все более открытого и дерзкого, постепенно переходящего  в
бунт.
     Подрастающая молодежь нуждалась в уважении.  Она  хотела,  чтобы  к  ее
мнению прислушивались, чтобы с чуткостью подходили к волнующим ее  вопросам,
чтобы ею восхищались, чтобы ее хвалили, относились к ней с  некоторой  долей
почтения.
     Дома ничего подобного и в помине нет, а в шайке можно  этого  добиться,
если ты достаточно  груб,  силен,  задирист.  И  подростки  старались  стать
такими. Когда твое имя попадало в газеты после мелкой кражи или какой-нибудь
хулиганской выходки, вся шайка  шумно  тебя  приветствовала.  Ты  становился
персоной. Ты мог  задирать  нос,  требовать  и  добиваться  послушания.  Эти
подростки развивали в себе лишь те  качества,  которые  развить  было  проще
всего.
     Соблазнить девушку - означало возвыситься во мнении шайки. Парни только
и говорили что о "девчонках", о "девках" и вели на них настоящую и  жестокую
охоту.
     Жалкого вида девушки, всегда державшиеся  парами  и  не  выходившие  из
танцевальных залов, становились разносчицами болезни, которую они заполучили
от какого-нибудь молодого щеголя. Узнав, что девушка, с которой они  были  в
связи,  заразилась,  парни  старательно  избегали  ее,  и  ей  волей-неволей
приходилось искать себе компанию в других залах, где ее  не  знали.  Девушки
эти  не  были  проститутками.  Просто  они   были   достойными   партнершами
охотившихся за ними парней.
     Те немногие хулиганы, с которыми я был знаком, смотрели на меня как  на
человека далекого и чуждого их миру,  неспособного,  хотя  бы  из-за  своего
физического недостатка, следовать их образу жизни. Они меня не уважали и  не
любили, питая ко мне лишь плохо скрываемое презрение. В своей  оценке  людей
они руководствовались не разумом, а чувством  и  могли  без  всякого  повода
обрушиться с грубейшей бранью на первого встречного беззащитного человека.
     Когда группа хулиганов приближалась к тележке с пирожками,  я  застывал
на месте, с озлоблением ожидая оскорбительных намеков. При первом же обидном
слове я подходил к ним поближе и отчитывал их с таким чувством уверенности в
своих силах, обличал их с таким красноречием, что они обычно отступали.
     То, что я не хотел сносить обиды, нравилось  Драчуну,  и  он  иной  раз
подзадоривал меня веселыми выкриками: "А ну-ка наподдай им!"
     Присутствие Драчуна служило мне защитой. Хулиганы боялись его.  Он  был
известен. Его имя встречалось в газетах. Он был силачом. Он был фигурой.  Он
был тем, чем они хотели бы стать. Одного его резкого слова было  достаточно,
чтобы они пустились наутек.
     При встрече с проституткой эти парни испытывали неловкость и  держались
с ней почтительно. Проститутки не  удостаивали  их  вниманием.  Их  основную
клиентуру составляли женатые мужчины, а эти молодые  наглые  шалопаи  только
раздражали их.
     - Проваливай отсюда, молокосос, тебе давно уже  пора  в  колыбельку,  -
огрызнулась  одна  из  них,  когда  какой-то  развязный   паренек,   пытаясь
произвести впечатление на  своих  приятелей,  заговорил  с  ней  фамильярным
тоном.
     Совсем  по-иному  держались  эти  женщины   с   возможными   клиентами.
Приветливы они не бывали ни с кем, но к немолодым мужчинам, в чьих карманах'
водились деньги,  обращавшимся  к  ним  негромким  сдержанным  голосом,  они
проявляли известное внимание. Но  не  более  того.  Они  смотрели  на  своих
клиентов пристальным, оценивающим взглядом  и,  используя  все  свое  знание
мужчин,  быстро  соображали,  как  отнестись   к   сделанному   им   робкому
предложению. За несколько  мгновений  они  умудрялись  определить  положение
обратившегося к ним мужчины, его опыт в обхождении с женщинами такого сорта,
его денежные средства, наконец, выяснить, нет ли у него каких-либо  порочных
наклонностей и извращений.
     Если они с кем-то заговаривали, то обычно только с  мужчинами,  ищущими
проститутку, - уговаривать их  не  приходилось.  Это  были  по  преимуществу
приезжие из провинции. Промаявшись довольно долго на  уличных  перекрестках,
рассматривая проходящих мимо женщин, они в конце  концов  оказывались