Прогноз Алан Маршалл.
    Это трава


     Перевод О. Кругерской и В. Рубина
     М.: Художественная литература, 1969.
     OCR Бычков М.Н.



             Это поистине мысли всех людей, во все времена, во всех странах,
                                              они родились не только во мне,
             Если они не твои, а только мои, они ничто или почти ничто,
             Если они не загадка и не разгадка загадки, они ничто,
             Если они не столько же вблизи от меня, сколько вдали от меня,
                                                                   они ничто.
             Это трава, что повсюду растет, где есть земля и вода,
             Это воздух для всех одинаковый, омывающий шар земной.

                                                     У. Уитмен, Листья травы
                                                   (Из поэмы "Песня о себе".
                                                     Перевод К. Чуковского)


                                                           Другу моему
                                                    доктору Иану Макдональду
                                                            посвящаю

 * КНИГА ПЕРВАЯ *

ГЛАВА 1

     Я сидел прямо против него, нас  разделял  только  большой  полированный
стол. Это был грузный человек, заполнивший собой мягкое вертящееся кресло  и
как бы слившийся с ним.
     Лицо у него было полное, обрюзглое, под мясистыми щеками и  подбородком
словно не было  костей.  Голубые  глаза  смотрели  на  меня  с.  той  особой
пристальностью,  которая  вырабатывается  привычкой   подмечать   все,   что
происходит вокруг. Глаза эти давно  потеряли  способность  выражать  простые
дружеские чувства. Слишком  долго  они  видели  в  людях  всего  лишь  части
механизма, предназначенного для его продвижения вверх, и не могли  сохранить
человечность, которую я по наивности искал в них.
     На нем был серый, хорошо сшитый костюм и белая рубашка,  выстиранная  и
накрахмаленная  в  одной  из  лучших  прачечных  города.  Манжеты   рубашки,
застегнутые золотыми  запонками,  виднелись  из-под  рукавов  пиджака  ровно
настолько, насколько полагалось. Кожа на руках была бледной  и  тонкой,  как
папиросная бумага. Тыльная сторона рук была покрыта  сеткой  мелких  морщин,
однако ладони оставались совсем молодыми.
     Вот уже шесть месяцев я встречался с людьми этого сорта.
     Он вертел в руках письмо, не читая. Он прочел  его  раньше.  Теперь  он
мысленно подыскивал слова, которые должен был сказать мне, слова неприятные,
но неизбежные, с его точки зрения.
     Я знал содержание письма - я сам его написал.  Оно  было  датировано  5
декабря 1920 года.

     "Многоуважаемый  сэр,  -  значилось  в  письме.  -  Из   объявления   в
сегодняшнем номере "Эйдж" я узнал, что Вы ищете для своей  конторы  младшего
клерка, и прошу принять меня на эту должность.
     Мне восемнадцать лет, я студент  Коммерческого  колледжа,  "где  изучаю
бухгалтерию. Сейчас готовлюсь к  выпускным  экзаменам.  Все  предварительные
экзамены я уже сдал.
     Прилагаю четыре характеристики-рекомендации. Рекомендации  служебной  у
меня нет, поскольку я еще нигде не работал в конторах.
     Буду благодарен, если вы примете меня для личной беседы, и я сообщу вам
тогда все необходимые дополнительные сведения.
                                                 С уважением, Алан Маршалл".

     Год назад, когда я только начал  рассылать  такие  письма  бизнесменам,
нуждающимся в клерках, в нем был еще один абзац:
     "К несчастью, из-за перенесенного в детстве  полиомиелита,  я  хожу  на
костылях. Это ни в какой мере не скажется на моей работе в качестве клерка и
не помешает мне носить тяжелые конторские книги".
     Я  не  получил  ни  одного  ответа  на  письмо  с  этим  чистосердечным
признанием,  и  долго  не  мог  понять,  в  чем  дело,  пока  наконец  отец,
встревоженный отсутствием ответов, сам не прочел одно из моих писем.
     Отец долго держал письмо в руках, затем перевернул его  и  поглядел  на
обратную сторону, как будто и ее вид имел значение. Потом он опустил  письмо
на стол, подошел к кухонному  окну  и  уставился  на  опоясывавшие  горизонт
голубые горы,  гряда  которых  подходила  вплотную  к  прилегавшему  к  дому
пологому фруктовому саду.
     Отец снял этот дом у подножья лесистых холмов  в  двенадцати  милях  от
Мельбурна специально, чтобы дать мне возможность изучать бухгалтерию.  Когда
мы еще жили в зарослях, я по конкурсу получил стипендию в одном коммерческом
колледже в Мельбурне, и  это  событие  показалось  моему  отцу  своего  рода
залогом моих грядущих успехов; он не сомневался,  что  в  недалеком  будущем
видные бизнесмены станут добиваться моих услуг.
     Сейчас он столкнулся с  действительностью  и  присматривался  к  ней  с
недоверием и затаенной неприязнью, поскольку действительность эта обрушилась
на него неожиданно и противоречила всем его представлениям о жизни.  Понятия
равенства и товарищества - духовные ценности, которые он впитал с детства  в
далеких зарослях и которые казались  ему  незыблемой  основой  человеческого
поведения - теперь пошатнулись из-за отношения людей  к  его  сыну.  В  моих
рассказах  о  встречах  с  бизнесменами  от  него  не  ускользала  ни   одна
подробность.
     Он обернулся ко мне и сказал:
     - Я бы на твоем месте выбросил  слова  насчет  костылей.  Видишь  ли...
понимаешь... Главное, добиться личной встречи -  тогда,  мне  думается,  все
устроится.
     Мне это показалось нечестным.
     - Рано или поздно они все равно узнают. Почему же мне  не  предупредить
их заранее? Если кто-то, кого я не предупредил заранее, пригласит  меня  для
беседы, я буду чувствовать себя обманщиком, - сказал я.
     - И зря, - возразил отец. - Что ты, собственно, сделал?  Никого  ты  не
обманул. Ты же написал в письме, что сообщишь все подробности  при  встрече.
Где же тут обман? Если, к примеру, кто-то попросит меня достать ему  ломовую
лошадь. Что ж, ломовую я и приведу. Но слепую. Конечно, я покупателю об этом
скажу, только пусть сначала посмотрит лошадь.  Одна  из  самых  лучших  моих
лошадей была слепой. Ты не обязан им все выкладывать заранее.
     - Ладно, - согласился я.
     И тогда я стал получать ответы на свои письма.  Меня  просили  зайти  в
контору  для  переговоров.  Постепенно  я  стал   привыкать   к   удивлению,
появлявшемуся на лицах тех, в чей кабинет я входил, к внезапному интересу, с
каким хозяин или управляющий углублялся в мое письмо, чтобы дать себе  время
оправиться от неожиданности. Затем он набирался решимости, распрямлял  плечи
и встречался со мной взглядом.
     - Так вы на костылях?
     - Да.
     Я объяснял, как это случилось.
     - Гм! Да... Печально.
     Поводы для отказа эти люди обычно высказывали  в  сочувственной  форме,
обильно пересыпая их общими фразами, и порой начинало казаться даже, что ими
руководит бессознательное желание заставить полюбоваться собой.
     Таким образом, некоторые бизнесмены бывали очень довольны  собой,  даже
горды тем, как  тактично  они  сумели  отказать  мне  в  работе,  другие  же
старались не смотреть мне в глаза, когда я поднимался, чтобы уйти.
     Я запомнил одного жизнерадостного  человека,  у  которого  была  весьма
бдительная секретарша.
     - Мне это очень знакомо. Представьте себе, я знаю о костылях  абсолютно
все. Сам ходил на костылях три месяца - несчастный случай  во  время  лыжной
прогулки. Меня пришлось потом очень долго возить на работу.
     Он посмотрел на свои руки,  которые  в  течение  трех  месяцев  сжимали
деревянные перекладины костылей, и улыбнулся.
     - Натирает подмышки. - Он не спрашивал,  он  делился  опытом.  -  Очень
немногие, говоря о костылях, представляют это себе. Я себе  в  кровь  стирал
подмышки.
     Много лет назад, так давно, что это уже казалось тяжелым сном,  я  тоже
стирал в кровь кожу под мышками. Теперь она загрубела, как подошва.
     - Да, это одно из осложнений, - сказал  я.  В  другой  конторе  высокий
человек с военной выправкой и седыми усами говорил более прямо:
     - Я знаю, что вас не обидит мое упоминание о вашем м...м...  ну,  вашем
физическом недостатке. Он очевиден,  и  было  бы  глупо  с  моей  стороны  и
несправедливо по отношению к вам замалчивать его. Видите ли, этот недостаток
делает вас непригодным для той конторской работы,  какая  требуется  в  наше
время, тут уж я ничем не могу помочь. Если разрешите, я бы  посоветовал  вам
научиться плести  корзинки  или  что-нибудь  в  этом  роде.  Я  слышал,  что
существуют заведения, где обучают таким вещам. Они специально созданы, чтобы
облегчать участь людям вроде вас, и приносят много пользы.
     Отец стоял в саду под яблоней, когда я рассказал ему об этом разговоре.
Глаза его  вдруг  сузились,  лицо  исказилось,  словно  ярость,  которую  он
старался подавить, все-таки вырвалась наружу.  Он  вскинул  голову  к  небу,
поднял сжатые кулаки, рывком опустил их и гневно выкрикнул:
     - Корзины! Будьте вы все прокляты!
     Вскоре я понял, что спорить с людьми, вызывавшими меня для переговоров,
бесполезно. Мои попытки убедить их в том, что я справлюсь с работой,  только
раздражали их.
     - В данном случае мне очень трудно быть откровенным, - сказал  один  из
них, не отводя глаз от своих ногтей и пробуя  крепость  их  ногтем  большого
пальца. - Но я вижу, что вы - человек, с которым лучше говорить прямо.
     Он на секунду оторвался от своих рук - и строго, поверх очков, поглядел
на меня, как бы усомнившись вдруг, действительно ли я таков, каким он  видит
меня.
     Я почувствовал, что он ждет  ответа;  может  быть,  я  стану  молить  о
сострадании или начну ломать руки.
     Но я сказал только:
     - Вы правы.
     - Беда в том, что вы калека. - Ногти снова завладели его  вниманием.  -
Работая у нас, вам придется доставать тяжелые бухгалтерские книги из сейфов,
класть их на стол.
     - Я могу носить бухгалтерские книги.
     - Да, да... Это хорошо. Но у нас есть лестницы.
     - Лестницы меня не пугают.
     Он  начал  раздражаться.  Чувствовалось,  что   обычно   он   восполнял
несостоятельность своих доводов громким голосом и сильными  выражениями,  но
сейчас он подавил желание прикрикнуть на меня и произнес медленно и внятно:
     - Вы не понимаете. Все мои  служащие  должны  быть  людьми  крепкими  и
здоровыми. Весьма сожалею.
     Он встал и открыл передо мной дверь.
     Дверь... дверь... дверь... Сколько  их  открывалось  и  закрывалось  за
мной,  длинная  вереница  дверей,  преграждавших  мне  путь  к   работе,   к
независимости!
     Люди эти обходились со мной по-разному, в зависимости от характера,  но
их отношение ко мне диктовалось одним стремлением - оградить свои  интересы,
свой бизнес. Бизнес означал для них прибыль, а прибыль достигалась умением и
работоспособностью служащих. Мои костыли символизировали беспомощность,  они
могли быть только бременем  для  бизнеса,  и  отнюдь  не  сулили  увеличение
прибылей.
     Однако вслух высказывались всякие другие причины.
     ...Теперь, сидя за большим полированным столом прямо против человека  с
толстыми обрюзглыми щеками, я смотрел на ониксовую  подставку,  из  которой,
как рога, торчали две ручки,  точно  защищая  хозяина,  и  размышляя,  какие
причины придумает он, чтобы отказать мне в работе. На  столе,  в  деревянной
полированной рамке стояла фотография женщины с двумя  маленькими  девочками.
Женщина в белом платье сидела на каменной ограде сада,  сбегавшего  вниз  по
склону холма, девочки прильнули к ней, обвив ее шею руками. Мне трудно  было
бы добраться до этого места из большого дома, крыло  которого  виднелось  на
фотографии. Костыли обязательно скользили бы по крутому спуску.
     Человек за столом, видимо, затруднялся выбрать подходящий  предлог  для
отказа. Он снова положил мое письмо на возвышающуюся перед ним стопку писем.
Чиркнул по ним большим пальцем и внимательно вгляделся в них, склонив голову
набок, как будто его интересовала высота этой стопки.
     - Да, - произнес он неуверенно, как бы принуждая себя принять  решение.
- Да...
     Он похлопал по пачке писем, словно давая понять, что  с  этим  кончено,
повернулся ко мне и сказал твердо:
     - Боюсь, вы не подойдете для этой работы. Огласив приговор, он  уже  не
считал нужным продолжать в том же духе. Удар нанесен, зачем  снова  заносить
топор?
     - Я был бы рад взять вас на работу, - продолжал он. - Но вы  просто  не
справитесь с ней.
     Обычно я сохранял хладнокровие, сталкиваясь с этими людьми, и  спокойно
наблюдал, как они подыскивают подходящие фразы для отказа, но  тут  я  молча
потупился.
     Отец как-то  рассказывал  мне  о  своем  знакомом  объездчике  лошадей,
который стремился прежде всего сломить их дух. Когда ему попадалась  горячая
лошадь, он, бывало, говорил: "Вот погоняю ее как  следует,  так  небось  вся
дурь разом соскочит".
     Я почувствовал себя такой лошадью. Десятки людей за письменными столами
вынуждали меня склонить голову.
     Как-то случайный встречный, усталый, изнуренный человек, сказал мне:
     - Когда у парня есть работа, ему сам черт  не  брат,  а  вот  когда  он
безработный, каждый может им помыкать, и ему хочется только бежать  от  всех
подальше.
     Мне захотелось бежать прочь от этого  человека  за  большим  письменным
столом, играющего в благородство.
     Он ждал, чтобы я заговорил. Как бы себе самому я высказал вслух  мысль,
стучавшую в моем мозгу:
     - Мне так нужны деньги...
     Кажется, он обрадовался, вероятно, почувствовал, что ему представляется
случай проявить великодушие и  доброту,  которые  он  считал  отличительными
чертами своего характера.
     - О! - воскликнул он. - Конечно, конечно!
     Он сунул руку в карман и вынул два шиллинга, но в этот момент я  поднял
голову; увидев мое лицо, он спрятал деньги обратно.
     Я мог бы сказать ему, что два шиллинга уже лежат у меня в кармане.
     Час  назад,  в  ожидании  назначенного  у  него  приема,  я  стоял   на
Берк-стрит, прислонившись спиной к бетонной  стене  универсального  магазина
Манера. Я устал и тяжело навалился на костыли,  -  так  мне  было  легче.  Я
смотрел на проходивших мимо людей - на стриженых девушек в маленьких шляпках
и коротких прямых платьях; на мужчин  в  синих  костюмах,  в  накрахмаленных
воротничках и  широкополых  фетровых  шляпах.  На  мостовой  предостерегающе
звенели трамваи, ломовики тащили телеги, груженные  пивными  бочонками.  Все
это двигалось, все имело определенную цель.
     Некоторые прохожие бросали на меня взгляд и быстро отводили  глаза.  Но
вот мой вид  привлек  к  себе  внимание  старой,  сгорбленной  женщины;  она
отделилась от потока людей и остановилась передо мной, вертя в руках  черную
сумку. Замок сумки был сделан из двух никелевых  шариков;  щелкнув,  женщина
открыла его.
     Пока ее тонкая, покрытая  веснушками  рука  рылась  в  сумке,  старушка
смотрела  на  меня  взглядом,  которого  возраст  не  совсем  лишил  теплоты
молодости. Лицо ее  увяло,  но  резко  прочеркнутые  морщины  придавали  ему
выразительность и силу.
     Она улыбнулась и ласково сказала:
     - Печально, что вы дошли до этого, но у меня когда-то был сын-калека, и
я знаю, что это значит. Она вложила мне в руку два шиллинга:
     - Здесь немного, но, может, пригодятся.
     Я почувствовал, как кровь бросилась  мне  в  лицо.  Несколько  прохожих
остановились, наблюдая эту  сцену.  Мне  хотелось  раствориться,  исчезнуть,
навсегда укрыться от людей. Я опустил два шиллинга в карман и взял ее руку.
     - Спасибо, - сказал я. - Может быть, вы никогда не  поймете,  как  ваша
доброта помогла мне. Хорошо бы все люди были такими, как вы.
     - Благослови вас бог, - тихо сказала она и ушла.
     Я встал. Человек, сидевший за полированным  столом,  явно  почувствовал
облегчение от того, что разговор окончен, он вскочил  и,  торопливо  обогнув
стол, подошел ко мне с протянутой рукой:
     - Разрешите, я вам помогу.
     - Спасибо. Я сам...


ГЛАВА 2

     И вот на одно из моих писем о  работе  я  получил  ответ  от  секретаря
Управления округа Донвейл.
     Контора Управления помещалась  в  уединенном  поселке  Уоллоби-крик,  в
двадцати восьми милях от Мельбурна. Лавка, кузница,  небольшая  гостиница  и
эта контора составляли центр поселка. Они стояли, тесно  прижавшись  друг  к
другу на вершине одного из многочисленных холмов  предгорья  Водораздельного
хребта, начинавшегося несколькими милями севернее.
     Вокруг  поселка,  открытые  солнцу,  лежали  отвоеванные   у   зарослей
пастбища. За  ними,  охраняя  подступы  к  горам,  простирались  девственные
заросли  -  застава  из  эвкалиптов  и  самшитов,   обреченно   дожидавшихся
наступления топора.
     В контору  требовался  младший  клерк  на  жалованье  в  двадцать  пять
шиллингов в неделю. Я считал, что на этот раз  все  шансы  в  мою  пользу  -
немногие позарятся на такую работу: трудно существовать на эти деньги, да  и
жилье и стол в такой глуши найти нелегко.
     "Не могли бы вы  приехать  в  контору  для  переговоров?"  -  спрашивал
секретарь в конце письма.
     Контора находилась в восьми милях от нашего  дома;  к  тому  же  дорога
лежала через горы. Отец повез меня в Уоллоби-крик на двуколке.  Мы  тряслись
по ухабам и рытвинам и рассуждали о будущей работе. Я был уверен, что получу
ее. Отец сомневался.
     - Смотри, держись с ним посолидней, - советовал он мне. - По тому,  как
человек просится на работу, можно определить, сколько  времени  он  ходит  в
безработных. Тот, кто совсем недавно потерял место, высоко держит голову. Он
уверен в себе. Лошадь еще не лягнула его. Парень, который  давно  сидит  без
работы, идет на верную неудачу. Он и входит-то в контору поджав  хвост,  как
побитый щенок. Держи себя по-другому. Ты не хуже того,  кто  тебя  нанимает.
Входи с улыбкой. Если он подумает, что ты давно не работаешь, он обязательно
решит, что это неспроста. Кстати, как его зовут?
     Я вынул из кармана письмо секретаря и заглянул в него.
     - Мистер Р.-Дж. Кроутер, - сказал я, посмотрев на подпись.
     - Вот черт! - воскликнул отец, сразу помрачнев.
     Мистер Р.-Дж. Кроутер  был  коренастый,  крепкий  человек,  с  круглыми
плечами и  длинной  вытянутой  вперед  шеей,  отчего  казалось,  что  голова
опережает   туловище.   Он   был   единственным   служащим   этой   конторы,
разместившейся  в  кирпичном  двухкомнатном  флигеле,  и  у  меня  создалось
впечатление, что он тяготится своей работой и был бы рад ее бросить. Говорил
он отрывисто, сердитым тоном, но чувствовалось, что раздражение его  вызвано
причинами личного характера и не направлено против меня.
     - Можете получить эту работу, если хотите, - сказал он коротко.  -  Она
временная, без всяких перспектив. У нас запущены налоговые  расчеты,  и  мне
нужна помощь.
     Он,  по-видимому,  не  нашел  в  моей  внешности  ничего  из  ряда  вон
выходящего. Человек этот был занят своими заботами, я его только отвлекал.
     - Можете начать хоть завтра с утра. - Он сидел, опустив  глаза,  словно
раздумывая, как отразится на нем самом это поспешное решение.
     Затем поднял голову и внимательно  посмотрел  на  меня.  В  глазах  его
появился интерес, он спросил:
     - А где вы будете жить? Ваш дом где-нибудь поблизости?
     - Хочу узнать, нельзя ли поселиться в гостинице, - сказал я. - Мне было
бы слишком далеко ездить сюда из дома каждый день.
     Он покачал головой и процедил:
     - Местечко так себе.
     Я решил, что речь идет о пище.
     - Я равнодушен к еде, - поспешил я заверить его.
     - Вот как? - Он соблаговолил улыбнуться. - Ну что ж, может, вам  там  и
понравится. Только есть ли у них место?
     - Я сейчас схожу и узнаю. - Гостиница была рядом.
     - Прекрасно. Перед отъездом сообщите  мне,  как  вы  устроились.  -  Он
взглянул в окно. - Э