- Мне очень жаль, - сказал он из моего кармана,  -  простите,  но  ваша
цивилизация - так называемая цивилизация - чересчур  примитивна.  Вы  просто
ничего не поймете.
     - Угу, - сказал я.

                                   * * *

     И на все мои вопросы он повторял один и тот же ответ  -  фактически  он
давал мне понять, что я слишком глуп и все равно ничего не соображу.

                                   * * *

     Когда мы добрались до каменной крышки люка, который вел в мавзолей, мне
не сразу удалось его открыть.
     - На плечо бери, на плечо, - пищал он. - Кирпич подсунь!
     Его советы были такие простенькие, что я подумал: у  китайцев  едва  ли
больше опыта в обращении с силой тяжести, чем у меня самого.
     Хэй-хо.

                                   * * *

     Люк наконец открылся, и мы поднялись в мавзолей. Я,  наверно,  выглядел
еще большим страшилой, чем обычно. Я был с головы до ног обвешан паутиной.
     Я вынул Фу Манчу из кармана и, согласно его желанию,  водрузил  его  на
свинцовую крышку гроба профессора Илайхью Рузвельта Свейна.
     У меня была при себе всего одна свечка. Но Фу  Манчу  вынул  из  своего
портфельчика  маленькую  коробочку.  Она  залила  все  вокруг  ослепительным
светом, который напомнил мне  магниевую  ракету,  озарявшую  нашу  с  Элизой
встречу в Бостоне - в те давние времена.
     Он попросил меня вынуть рукопись из урны. Она отлично сохранилась.
     - Да это наверняка просто мусор, - сказал я.
     - Для вас - возможно, - сказал он и попросил меня разгладить  бумаги  и
положить их на крышку саркофага, что я и сделал.
     - Неужели мы знали в детстве что-то, до чего китайцы не  додумались?  -
сказал я.
     - Вам повезло, - сказал он и начал расхаживать взад-вперед по  рукописи
в своих миниатюрных черных  кроссовочках,  временами  останавливаясь,  чтобы
что-то переснять. Особенно его заинтересовала наша статья о силе тяжести - а
может, мне это кажется сейчас, когда я знаю, во что это вылилось.

                                   * * *

     Наконец китаец кончил работу. Он поблагодарил меня за помощь и  сказал,
что настало время ему дематериализоваться и вернуться к себе в Китай.
     - Хоть что-нибудь стоящее раскопали? - спросил я его.
     Он улыбнулся.
     - Билет на Марс для одной довольно рослой белой леди из Перу, - ответил
он.
     Хэй-хо.

ГЛАВА 31

     Три недели  спустя,  в  мой  день  рождения  (пятидесятый),  я  с  утра
отправился верхом на Будвейзере за почтой в деревню.
     Там была записка от Элизы. Очень короткая:
     "Желаю нам счастливого дня рождения! Отправляюсь в Китай!"
     Судя по штампу на марке, письмо было двухнедельной давности. С  той  же
почтой пришли новости и посвежее.
     "С глубоким прискорбием сообщаю, что Ваша сестра погибла  под  оползнем
на Марсе". Подпись: "Фу Манчу".

                                   * * *

     Я прочел эти трагические  вести,  стоя  на  старом  деревянном  крыльце
почты, в тени соседней церквушки.
     На меня накатило потрясающее ощущение,  которому  я  поначалу  приписал
чисто психологическое происхождение. Я думал, это первая реакция  на  тяжкое
горе. Мне казалось, что я врос в доски крыльца. Я не  мог  оторвать  от  них
ноги. Мало того - мои щеки, губы, да и  все  мое  лицо,  казалось,  сползает
вниз, как тающий воск.
     На самом-то деле это была возросшая до невероятности сила тяжести.
     В церкви что-то грохнуло. Это колокол сорвался с колокольни.
     Тут и я проломил  насквозь  ветхие  доски  и  шлепнулся  на  землю  под
крыльцом.

                                   * * *

     И в других местах по всему миру лопались тросы лифтов,  падали  с  неба
самолеты, тонули пароходы, оси автомобилей ломались, мосты рушились в воду и
так далее.
     Ужас что творилось.

ГЛАВА 32

     Первый чудовищный удар силы тяжести продолжался меньше минуты,  но  мир
никогда не смог от него оправиться.
     Я выбрался, оглушенный, из-под крыльца почты, когда все пришло в норму.
Собрал свои письма.
     Будвейзер погибла.  Она  упорно  старалась  устоять  на  ногах.  У  нее
вывалились все внутренности.

                                   * * *

     Со мной, как видно, приключилось  что-то  вроде  контузии.  Из  деревни
доносились крики, люди звали на  помощь,  а  я  был  единственным  врачом  в
округе. Но я взял и ушел.
     Я помню, как бродил среди наших фамильных яблонь.
     Помню, как остановился на фамильном кладбище и  с  полной  серьезностью
распечатал конверт от Компании Элай Лилли, фармацевтической фирмы. Там  была
дюжина таблеток, на пробу - по форме и цвету они  не  отличались  от  мятных
драже.
     Сопроводительный буклет, который я  внимательно  изучил,  сообщал,  что
препарат  называется  "три-бензо-Хорошимил".  В  названии  фирма  стремилась
подчеркнуть, что пилюли обеспечивают хорошее поведение, или,  более  научно,
социально приемлемое поведение.
     Эти пилюли предназначались для лечения антисоциальных симптомов болезни
Туретта;  люди,  страдающие   этой   болезнью,   непроизвольно   выкрикивают
неприличные слова и делают непристойные жесты, где бы они ни находились.
     Я был в таком расстройстве, что мне захотелось немедленно принять  пару
пилюль. Так я и сделал.
     Прошло две минуты,  и  вдруг  все  мое  существо  охватило  блаженство,
уверенность в себе - я в жизни такого не испытывал.
     Так началась моя наркомания, длившаяся почти тридцать лет.
     Хэй-хо.

                                   * * *

     Только чудом в моей больнице никто не умер. Кровати и инвалидные кресла
у нескольких более тяжелых детишек сломались.
     Одна из сестер провалилась в люк, который раньше был скрыт под кроватью
Элизы. Она сломала обе ноги.
     Мама, слава Богу, все это проспала.
     Когда она проснулась, я стоял в ногах ее кровати. Она еще  раз  сказала
мне, как она ненавидит все искусственное.
     - Знаю, мама, - сказал я. - Я с  тобой  совершенно  согласен.  Назад  к
Природе, - сказал я.

                                   * * *

     Я до сего дня так и не знаю, был ли этот чудовищный скачок силы тяжести
явлением Природы или это натворили китайцы.
     Тогда мне показалось, что была какая-то связь между этим феноменом и Фу
Манчу, который переснимал нашу с Элизой статью о силе тяжести.
     Так что я, накачанный  до  чертиков  три-бензо-Хорошимилом,  забрал  из
мавзолея все наши рукописи.

                                   * * *

     Статью про силу тяжести я так и не понял.  Вместе  с  Элизой  мы  были,
пожалуй, в десять тысяч раз умнее, чем поодиночке.
     Однако наша  утопическая  идея  перестройки  Америки  на  основе  тысяч
искусственно расширенных семей до меня дошла.  Кстати,  Фу  Манчу  нашел  ее
смехотворной.
     - Типичные детские фантазии, - заметил он.

                                   * * *

     Я зачитался этой статьей. Там говорилось, что для Америки  искусственно
расширенные семьи - дело обычное. Все врачи чувствовали себя  родственниками
других врачей,  адвокаты  -  адвокатов,  писатели  -  писателей,  спортсмены
спортсменов, политики - политиков и так далее.
     Мы с Элизой отметили, что встречаются,  однако,  и  плохие  расширенные
семьи. Они отбраковывали  детей,  стариков,  домашних  хозяек,  вообще  всех
неудачников   и   бедолаг.   Заметьте:   интересы    их    были    настолько
специализированы,  что   они   казались   постороннему   наблюдателю   почти
сумасшедшими.
     "Идеальная расширенная семья, -  написали  мы  с  Элизой  в  те  давние
времена, - должна включать  в  себя  пропорциональное  представительство  от
самых разных американцев, в зависимости от их численности.  Создание  десяти
тысяч таких семей, к примеру, обогатит Америку десятью тысячами своего  рода
парламентов, которые будут искренне и со знанием дела обсуждать то, о чем  в
наше время с пеной у  рта  разглагольствует  горстка  лицемеров,  а  именно:
благосостояние всего человечества".

                                   * * *

     Я читал, пока меня не прервала наша старшая сестра. Она  сообщила  мне,
что наши перепуганные маленькие пациенты наконец все заснули.
     Я поблагодарил ее за хорошие вести. А  потом  услышал,  как  говорю  ей
обычным, будничным голосом:
     - Кстати, напишите-ка в Компанию Элай  Лилли,  в  Индианаполисе,  чтобы
прислала две тысячи упаковок этого их  нового  лекарства  -  оно  называется
"три-бензо-Хорошимил".
     Хэй-хо.

ГЛАВА 33

     Моя мать умерла через две недели. Сила тяжести нас не беспокоила  целых
двадцать лет.
     И время летело. Мне оно теперь  казалось  смутным  пятном,  как  птица,
машущая крыльями  в  тумане  -  у  меня  все  перед  глазами  туманилось  от
возраставших доз три-бензо-Хорошимила.

                                   * * *

     Где-то в этом тумане я закрыл свою больницу, окончательно  расстался  с
медициной и был избран сенатором Соединенных Штатов от штата Вермонт.
     И время летело.
     В один прекрасный день оказалось, что я  выставил  свою  кандидатуру  в
Президенты. Мой слуга приколол нагрудный значок моей партии к лацкану  моего
фрака. На нем был лозунг, который помог мне выиграть кампанию:

КОНЕЦ ОДИНОЧЕСТВУ!

                                   * * *

     За время предвыборной кампании я был здесь,  в  Нью-Йорке,  всего  один
раз. Я говорил речь со ступенек Публичной библиотеки на углу Сорок второй  и
Пятой авеню. В те времена этот остров был еще мирным приморским курортом. Он
так и не оправился от того, первого толчка силы тяжести, у него полетели все
лифты, все туннели залило водой, все мосты покорежило, кроме Бруклинского.
     Тут сила тяжести опять стала пакостничать. Это  были  уже  не  короткие
толчки. Если этим и вправду занимались китайцы, то они научились увеличивать
и уменьшать ее постепенно -  может,  хотели  уменьшить  разрушения  и  порчу
недвижимости. Теперь она прибывала и убывала величаво, как морские приливы и
отливы.

                                   * * *

     Когда я  держал  речь  на  ступеньках  библиотеки,  сила  тяжести  была
солидная. Я решил произносить свою речь, сидя в кресле.  Я  был  трезв,  как
стеклышко, но все равно качался в кресле, как  пьяный  английский  сквайр  в
добрые старые времена.
     Мои слушатели, в основном пенсионеры, просто лежали в  лежку  на  Пятой
авеню - полиция ее перекрыла, но  там  никакого  движения  не  предвиделось.
Где-то в районе Мэдисон-авеню хлопнул слабенький  взрыв.  Никому  не  нужные
небоскребы постепенно разбирали на кирпич.

                                   * * *

     Я говорил об одиночестве в Америке. Это была  та  самая  тема,  которая
была мне нужна, чтобы победить, и мне здорово повезло, потому что ни  о  чем
другом я говорить не мог.
     Какая жалость, сказал я, что я не появился в истории  Америки  пораньше
со своими простым и эффективным проектом борьбы с  одиночеством.  Я  сказал,
что все вредные излишества и опасные преступления американцев в прошлом были
результатом одиночества, а не приверженности греху.
     Когда я кончил говорить, какой-то старик подполз ко  мне  и  рассказал,
как он тратился на страхование жизни, покупал разные акции  и  хозяйственные
товары вовсе не потому, что ему они  нравились  или  были  нужны,  а  только
потому, что коммивояжеры вроде бы обещали стать его родственниками.
     - Родни у меня не было, а я не могу без родни, - сказал он.
     - Никто не может, - сказал я.
     Он сказал мне, что едва не спился, стараясь породниться с  пьяницами  в
барах.
     - Мне начинало казаться, что  бармен  мне  отец  родной,  понимаешь?  -
сказал он. И тут вдруг оказывалось, что бар пора закрывать.
     - Понимаю,  -  сказал  я.  Я  сказал  ему  полуправду,  которая  всегда
приносила мне успех в предвыборной борьбе.
     - Я сам был до того одинок, - сказал я, - что единственным существом, с
которым я мог отвести душу, была кобыла по имени Будвейзер.
     И я ему рассказал, как погибла Будвейзер.

                                   * * *

     Пока мы  беседовали,  я  время  от  времени  подносил  ладонь  ко  рту,
притворяясь, что сдерживаю невольное восклицание или что-нибудь в этом роде.
На самом деле я кидал в рот маленькие зеленые пилюльки. К тому  времени  они
были запрещены, и производство их было прекращено. Но у  меня  был  запас  -
может, целый бушель - в здании Сената.
     Этим пилюлькам я был обязан своей неизменной галантностью и оптимизмом,
а может,  и  тем,  что  очень  медленно  старился  по  сравнению  с  другими
мужчинами. Мне тогда было семьдесят, а я был полон сил, как будто мне  вдвое
меньше.
     Я даже женился на молоденькой красотке, Софи  Ротшильд  Свейн,  которой
было всего двадцать три.
     - Если вас выберут, и у меня  будет  куча  искусственных  родичей...  -
сказал старик. Помолчав, он спросил: - Сколько их там, вы говорили?
     - Десять тысяч братьев и сестер, - поведал я ему. - Сто девяносто тысяч
двоюродных.
     - Не многовато ли? - сказал он.
     - А разве мы только что не решили единодушно, что в такой  громадной  и
нескладной стране, как наша, нам нужно иметь как можно больше родственников?
- сказал я. Предположим, попадаете вы в Вайоминг - ну, разве не  утешительно
знать, что там у вас куча родственников?
     Он призадумался. И наконец сказал:
     - Да... пожалуй... похоже на то...
     - Как я уже объяснял в своей речи, - сказал я ему, - ваше новое  второе
имя будет имя существительное: название цветка, или фрукта, или  овоща,  или
бобового растения, или птицы, пресмыкающегося или рыбы,  или  моллюска,  или
драгоценного камня, минерала или химического элемента - а через дефис  будет
писаться цифра от единицы до двадцати.
     Я его спросил, как его зовут в настоящее время.
     - Элмер Гленвиль Грассо, - сказал он.
     - Ну вот, - сказал я. А вы можете стать, скажем, Элмером Уран-3 Грассо.
И  все,  у  кого  второе  имя  включает  "Уран",  станут  вашими   братьями.
Двоюродными.
     - Тогда у меня еще будет вопросик, - сказал он. - А что, если я  заимею
искусственного родственничка, которого я на дух не переношу?

                                   * * *

     - Подумаешь, что тут особенного, если человек терпеть не  может  своего
родственника? - сказал я. - Признайтесь, мистер Грассо, что  человечество  с
этим знакомо миллион лет, а?
     А потом я ему сказал откровенную похабщину. Я к  похабщине  не  привык,
как видно даже  из  этой  вот  книжки.  За  долгие  годы  моей  общественной
деятельности я ни разу не сказал американскому народу ничего неподобающего.
     Поэтому,   когда   я   наконец   сказал   грубое   слово,   это   имело
сногсшибательный эффект. А я сделал это специально, чтобы у всех врезалось в
память, как прекрасно приспособлена моя новая социальная схема  к  интересам
среднего человека.
     Мистер Грассо  не  был  первым,  кого  я  подверг  испытанию  внезапным
ошеломляющим переходом к грубой прямоте. Я уже успел применить этот прием на
радио. Телевидения давно и в помине не было.
     - Мистер Грассо, - сказал я, - я буду глубоко разочарован,  если  после
того, как вы  за  меня  проголосуете,  вы  не  скажете  своим  искусственным
родственникам: "Брат, или сестра, или кузен, - применительно к ситуации, - а
почему бы тебе не трахнуть с лета катящийся бублик?  А  почему  бы  тебе  не
трахнуть с лета лунуууууууууууу?"

                                   * * *

     - И знаете, что сделают родственнички, которым вы  скажете  эти  слова,
мистер Грассо? - продолжал я. - Пойдут по домам и станут придумывать, как бы
им сделаться еще более хорошими родственниками!

                                   * * *

     - Вы только подумайте, насколько вам станет легче жить,  когда  реформа
будет проведена в жизнь, если, к примеру, к вам подойдет нищий и попросит  у
вас денег?
     - Я чего-то не понял, - сказал старик.
     - Как же, - сказал я, - вы спрашиваете этого попрошайку, как его второе
имя.  И  он  вам  отвечает:  "Устрица-19",   или   "Бурундук-1",   или   там
"Незабудка-13", или что-то в этом роде.
     А вы ему и говорите: "Приятель, я-то сам - Уран-3. У тебя сто девяносто
тысяч двоюродных братьев и сестер. Сироткой тебя никак не назовешь.  У  меня
своих родственников хватает, есть о ком позаботиться. Так что не трахнуть ли
тебе с лета катящийся бублик? Не трахнуть ли тебе с лета лунуууууууууууу?

ГЛАВА 34

     Когда меня избрали президентом, запасы топлива были настолько истощены,
что первая  серьезная  проблема,  которая  встала  передо  мной  после  моей
инаугурации,  заключалась  в  том,  как  обеспечить  достаточное  количество
электроэнергии для  снабжения  компьютеров,  которые  будут  выдавать  новые
вторые имена.
     Я задействовал всех лошадей, фургоны и солдат жалкой армии, доставшейся
мне от моего предшественника, чтобы свозили тонны  бумаги  из  Национального
Архива на теплоэлектростанции. Все эти документы остались  от  администрации
президента Ричарда М. Никсона, единственного в истории президента,  которого
заставили выйти в отставку.

                                   * * *

     Я лично присутствовал в Архиве, наблюдал  за  работой.  Я  обратился  к
солдатам и немногочисленным пешеходам со  ступенек  здания.  Я  сказал,  что
мистер Никсон и его соратники были неуравновешенны на  почве  одиночества  в
самой тяжелой форме.
     - Он обещал нас всех сплотить, а вместо этого всех разобщил,  -  сказал
я. - И вдруг - раз-два! Он вздумал нас все же сплотить воедино!
     Я позировал фотографам под аркой Архива, на которой было написано:

ПРОШЛОЕ - ЭТО ПРОЛОГ.

     - В душе они вовсе не были преступниками, - сказал я. - Но им до смерти
хотелось вступить в братство, каким им казалась Организованная Преступность.

                                   * * *

     - В  этом  доме  хранится  такое  множество  преступлений,  совершенных
членами правительства, страдавшими от одиночества, - сказал я, - что надпись
на арке могла бы быть вот какая: "Лучше семья мафиози, чем никакой семьи".
     - Я полагаю, что мы сейчас стоим на рубеже, где кончается эра  подобных
трагических выкрутас. Пролог подошел к концу, друзья, соседи и родственники.
Пусть же начнется главная часть нашей благородной деятельности.
     - Благодарю за внимание, - сказал я.

                                   * * *

     Не  было  больших  газет,  не  было  национальных  журналов,  так   что
напечатать мои слова было негде. Громадные типографии  все  позакрывались  -
из-за нехватки топлива. Микрофонов тоже не было. Были просто люди.
     Хэй-хо.

                                   * * *

     Я раздал солдатам специальные  награды,  чтобы  отметить  это  событие.
Награда представляла собой голубую ленту, на которой  болталась  пластиковая
кругляшка.
     Я им объяснил,  наполовину  в  шутку,  наполовину  всерьез,  что  лента
символизирует "Синюю  птицу  Счастья".  А  на  кругляшке,  разумеется,  были
написаны эти слова:

КОНЕЦ ОДИНОЧЕСТВУ!

ГЛАВА 35

     Здесь у нас, в  Национальном  Парке  Небоскребов,  позднее  утро.  Сила
тяжести сносная, но Мелоди с Исидором не будут  строить  пирамиду  младенца.
Сегодня у нас намечен пикник  на  верхушке  Билдинг.  Молодежь  стала  такой
общительной потому, что до моего дня рождения осталось два дня. Вот здорово!
     Они больше всего на свете любят дни рождения!
     Мелоди ощипывает курицу, которую нам принес  утром  раб  Веры  Белка-57
Цаппы. Раб принес также два каравая хлеба и два литра крепкого пива. Он  при
помощи пантомимы показал нам,  как  он  нас  хорошо  напитал.  Он  приставил
донышки двух пивных бутылок к своей груди, делая вид, что это его соски,  из
которых можно напиться отличного пива. Мы смеялись. Мы хлопали в ладоши.

                                   * * *

     Мелоди бросает щепотки перьев вверх. Они взлетают к небу  из-за