мерах некоторых коридоров и комнат дворца
что-то не сходится. А  уж  я  методически  перемерял  все  на  месте,  потом
прошелся по панелям стен и  паркетному  полу  с  дрелью  и  кухонным  ножом,
нащупывая двери в параллельный мир, который мы обнаружили.
     Хэй-хо.

                                   * * *

     Так что читал я один. Мне сейчас кажется, что не было ни единой  книги,
изданной на любом из индо-европейских языков перед  первой  мировой  войной,
которую бы я не прочел вслух.
     Но запоминала все Элиза, и она говорила мне, чем  мы  будем  заниматься
дальше. И только Элиза умела сопоставить две мысли, между которыми как будто
не было ничего общего, и создать совершенно новую идею. Только  Элиза  могла
соображать.

                                   * * *

     Мы получали в основном устаревшие сведения, потому что после 1912  года
во дворец почти не привозили книг. Они по  большей  части  вообще  не  имели
возраста. А еще больше там было чистейших глупостей, вроде  танцев,  которые
мы разучили.
     Стоит мне захотеть, и я могу  сплясать  вполне  приличную,  исторически
точную версию тарантеллы, прямо здесь, на развалинах Нью-Йорка.

                                   * * *

     Были ли мы с Элизой настоящим гением, когда думали вместе?
     Приходится отвечать утвердительно, особенно если принять  во  внимание,
что у нас не было никаких учителей. И не сочтите меня за хвастуна -  ведь  я
всего лишь половинка этого разума.
     Мы, насколько мне помнится,  критически  пересмотрели  теорию  эволюции
Дарвина, на том основании, что существа, пытающиеся  усовершенствовать  свое
строение - скажем, отрастить крылья или нарастить панцырь, - окажутся ужасно
беззащитными. И их слопают более практичные животные -  значительно  раньше,
чем их чудесные новые приспособления будут доведены до совершенства.
     Мы сделали по крайней мере одно предсказание,  которое  было  настолько
точным, что я даже сейчас, когда об этом подумаю, прихожу в священный ужас.
     Слушайте: мы начали с разгадки  тайны  -  каким  образом  древние  люди
воздвигли пирамиды в Египте и в  Мексике,  колоссальные  головы  на  острове
Пасхи  и  доисторические  каменные  арки  Стоунхенджа,  не  имея   в   своем
распоряжении современных знаний и машин.
     Мы пришли к заключению, что в древние времена были  периоды  уменьшения
силы тяжести, так что люди могли бы запросто запускать  "блинчики"  по  воде
громадными каменными плитами.
     Мы предположили, что  для  Земли  вообще  ненормальна  постоянная  сила
тяжести в течение длительных периодов. Мы предсказали, что  в  любую  минуту
тяжесть может стать такой же капризной, как ветры, жара и мороз, как грозы и
проливные дожди.

                                   * * *

     Да, и еще мы с Элизой набрались нахальства и раскритиковали Конституцию
Соединенных Штатов Америки. Мы  доказывали,  что  это  -  еще  один  путь  к
всеобщим  несчастьям  и  нищете,  потому  что  достижение  более  или  менее
счастливого и достойного существования для простых людей опирается  на  силу
этих самых людей - а вот практических механизмов, которые могли  бы  сделать
народ, в отличие от его избранных представителей, сильным, в Конституции как
раз и не было.
     Мы утверждали, что сочинители Конституции, как видно, в упор не  видели
тех  прекрасных  людей,  у  которых  не  было  ни  большого  богатства,   ни
влиятельных  друзей,  ни  солидных  должностей  в  государстве,  но  которые
обладали истинной, подлинной силой.
     Однако нам казалось более вероятным, что сочинители Конституции  просто
не заметили естественной, а значит, почти неизбежной склонности человеческих
особей в экстремальных и стрессовых ситуациях стремиться к слиянию  в  новые
семьи. Мы с Элизой  отметили,  что  это  случалось  одинаково  часто  и  при
демократии, и при тирании, ввиду того, что люди во всем  мире  одинаковы,  а
цивилизация коснулась их только вчера.
     Избранники народа будут, очевидно, составлять  мощную  и  прославленную
семью избранников народа - и вследствие этого,  вполне  естественно,  станут
недоверчивыми, заносчивыми и скаредными по отношению ко всем другим  семьям,
а  это  в  свою  очередь  опять  приведет  к  неравенству,  к   раздроблению
человечества.
     Мы с Элизой, рассуждая как половинки единого гения, предложили внести в
Конституцию поправки, которые гарантировали бы любому гражданину,  каким  бы
он ни был сереньким, или ненормальным, или  некомпетентным,  или  уродливым,
место равноправного члена какой-то семьи, столь же сильной и столь же полной
тайной ксенофобии, как и семья, сложившаяся из "слуг народа".
     Ай да мы!

                                   * * *

     Хэй-хо.

ГЛАВА 7

     Вот было бы хорошо, особенно для Элизы - она ведь была девочка, -  если
бы мы с ней оказались просто гадкими утятами, если бы мы стали  со  временем
прекрасными лебедями. Но мы просто становились все нелепее, все уродливее  с
каждым Днем.
     Некоторые преимущества у мужчины двухметрового роста все же были.  Меня
ценили как игрока в баскетбол и в начальной школе и в колледже, хотя  я  был
ужасно узкоплечий, голосок у меня был писклявый, что твоя флейта-пикколо,  а
на подбородке и на лобке даже щетинки не было. Ну а  потом,  когда  голос  у
меня погрубел и я выставил свою кандидатуру в сенат от штата  Вермонт,  я  с
полным  правом  напечатал  на  своих  плакатах:  "Большое  дело  -  большому
человеку!"
     Но вот Элиза - а она была одного со мной роста - не могла  и  надеяться
найти себе хоть какую-то компанию. Нет в обществе  никакой  подходящей  роли
для особи  женского  пола  с  двенадцатью  пальцами  на  руках,  двенадцатью
пальцами на ногах, четырьмя грудями и вдобавок - неандерталоидной  половинки
гения, при весе в один квинтал и росте в два метра.

                                   * * *

     Мы почти с пеленок знали, что у нас нет никаких шансов выиграть конкурс
красоты.
     Элиза об этом сказала, кстати, пророческие  слова.  Было  ей  тогда  не
больше восьми. Она сказала, что, может быть,  на  Марсе  могла  бы  выиграть
конкурс красоты, стать "Мисс Марс".
     Как вы знаете, ей было суждено умереть на Марсе.
     И приз ей был назначен - обвал из  гидропирита  железа,  называемого  в
просторечии "Золото Дурака".
     Хэй-хо.

                                   * * *

     Было даже такое время в нашем детстве, когда мы единодушно решили,  что
нам очень повезло, что мы не красавчики. Судя по  всем  романам,  которые  я
читал своим пискливым голосом, сопровождая  чтение  иногда  и  жестами,  все
красавицы и красавцы подвергались  бесконечным  посягательствам  со  стороны
одержимых страстью незнакомцев.
     Нам вовсе не хотелось, чтобы в нашу жизнь кто-то лез, потому что вдвоем
мы составляли не просто единый разум, а целую  Вселенную,  и  ни  с  кем  не
хотели ее делить.

                                   * * *

     Про наш внешний вид по крайней мере одно могу сказать:  одежда  на  нас
была самая дорогая, самая лучшая. Наши несусветные промеры, менявшиеся почти
неузнаваемо с каждым месяцем, посылались по почте, согласно инструкции наших
родителей, к самым лучшим портным, сапожникам, мастерам по  пошиву  белья  и
верхнего платья, к известнейшим галантерейщикам в мире.
     Наши няньки, которые нас раздевали и одевали,  придумали  себе  игру  и
радовались, как дети, переодевая нас для воображаемых торжественных случаев,
хотя мы в жизни никуда не выходили, - для миллионерских чаепитий, каникул  с
катаньем на лыжах, занятий в привилегированной приготовительной  школе,  для
выезда в театр - сюда, в Манхэттен, после  чего  планировался  ужин  и  море
шампанского.
     И прочее в том же роде.
     Хэй-хо.

                                   * * *

     Комизм  нашего  положения  мы  чувствовали.  Но,   несмотря   на   нашу
гениальность - когда мы думали вместе, - лет до пятнадцати нам не  приходило
в голову, что мы  угодили  в  самую  сердцевину  трагедии.  Мы  думали,  что
уродство просто забавляет людей из внешнего мира. Мы  не  догадывались,  что
наш вид может вызвать отвращение у людей, особенно когда они не ожидали  нас
увидеть.
     Мы не имели ни малейшего представления о том, как важно быть  красивым,
и поэтому, честно говоря, никак не могли взять в толк, про что идет  речь  в
"Гадком утенке" - я читал Элизе эту сказку  в  мавзолее  профессора  Илайхью
Рузвельта Свейна.
     Это сказка про птенца, которого вырастили утки, и, на  их  взгляд,  это
был самый неприглядный утенок, которого им приходилось видеть. Ну  а  потом,
когда он вырос, то оказался лебедем.
     Я помню, как Элиза заметила, что сказка была бы куда  интереснее,  если
бы птенец выбрался на берег и превратился в носорога.
     Хэй-хо.

ГЛАВА 8

     До того вечера, накануне нашего пятнадцатого дня рождения, мы с  Элизой
никогда ничего плохого о себе  не  слышали  -  даже  когда  подслушивали  из
потайных ходов.
     Слуги так к нам притерпелись, что никогда о нас и не  поминали,  ни  на
людях,  ни  секретничая  друг  с  другом.  Доктор  Мотт  почти  никогда   не
высказывался ни о чем, кроме нашего аппетита и  нашего  стула.  А  родителям
было так тошно, что они впадали в бессловесное состояние каждый раз - раз  в
год, - когда совершали межпланетный перелет на наш астероид. Отец, помнится,
пересказывал  матери,  запинаясь,  без  всякого  интереса,  разные  новости,
которые он вычитал из газет и журналов.
     Они всегда привозили  нам  игрушки  из  фирменного  магазина  Шварца  -
знаменитая фирма давала гарантию, что эти игрушки  полезны  для  умственного
развития трехлетних детишек.
     Хэй-хо.

                                   * * *

     Так-то. А сейчас пришли мне на память  все  тайны  жизни  человеческой,
которые я скрываю от Мелоди и Исидора, ради их душевного мира и спокойствия,
- например, я доподлинно знаю, что за гробом нас ничего хорошего не ждет,  и
так далее.
     И в который раз я поражаюсь, вспомнив ту тайну, которую от нас с Элизой
так долго скрывали. Всем тайнам тайна, а именно: наши родители дождаться  не
могли, пока мы наконец умрем.

                                   * * *

     Мы довольно мирно ждали нашего пятнадцатого рождения, полагая,  что  он
будет точь-в-точь как все предыдущие. Мы лениво  разыгрывали  обычный  фарс.
Родители приехали к ужину - ужинали мы в четыре часа дня. Подарки нам  дадут
завтра.
     Мы швыряли друг в друга разной едой. Я влепил Элизе плодом авокадо. Она
меня заляпала филе под соусом. Мы обстреляли пончиками горничную. Мы  делали
вид, будто знать не знаем, что наши родители уже приехали и  подглядывают  в
щелочку в двери.
     Ну вот, а потом, так и не повидав своих родителей,  мы  были  выкупаны,
припудрены  тальком,  облачены  в  пижамы,  и  купальные  халаты,  и  ночные
шлепанцы. Укладывали нас в пять - мы с  Элизой  притворялись,  что  спим  по
шестнадцать часов в сутки.
     Наши квалифицированные няньки, Овета Купер и Мэри Селвин Керк,  сказали
нам, что нас ждет в библиотеке чудесный сюрприз.
     Мы прикинулись идиотами, которые никак не поймут, что такое сюрприз.
     К тому времени мы вымахали во весь свой великанский рост.
     Я таскал за собой резиновый катерок - считалось, что  это  моя  любимая
игрушка. А у Элизы  в  копне  волос,  черных  как  смоль,  красовалась  алая
бархатная лента.

                                   * * *

     Как обычно, родителей от нас отгораживал громадный обеденный стол.  Как
обычно, наши родители потихоньку потягивали бренди.  Как  обычно,  в  камине
ярким пламенем, шипя и постреливая, горели сосновые  и  сыроватые  яблоневые
дрова. И как обычно, писанный маслом профессор  Илайхью  Рузвельт  Свейн  на
портрете над камином благостно сиял, наблюдая привычную церемонию.
     Когда нас к ним вывели, наши родители, как это  повелось,  встали.  Они
встретили нас улыбками, в которых мы все еще не могли  распознать  выражение
заискивающе-сладкого и острого ужаса.
     А мы, как обычно, притворились, будто они нам страшно нравятся,  только
мы не можем с ходу сообразить, кто они такие.

                                   * * *

     Как обычно, разговаривал с нами отец.
     - Как поживаете, Элиза и Уилбур? - сказал он. - Вы прекрасно выглядите.
Мы очень рады вас видеть. Вы нас помните?
     Мы с Элизой, пуская слюну, стали  советоваться,  изображая  смущение  и
бормоча по-древнегречески.
     Элиза, помнится, сказала мне по-гречески, что не может поверить,  чтобы
мы были сродни этим хорошеньким куколкам.
     Отец пришел нам на помощь. Он подсказал нам имя, которое  мы  ему  дали
много лет назад.
     - А я - Буль-плю! - крикнул он.
     Мы с Элизой притворились, что поражены. "Буль-плю!" - твердили мы  друг
другу. Мы не могли поверить, что на нас свалилось такое счастье.  "Буль-плю!
Буль-плю!" - кричали мы.
     - А это, - сказал отец, показывая на маму, - Мум-пум.
     Для нас с Элизой это была еще более сногсшибательная новость. "Мум-пум!
Мум-пум!" - завопили мы.
     И тут мы с Элизой, как и полагалось, совершили великое интеллектуальное
усилие. Без малейшего намека или подсказки со стороны мы сообразили что, раз
наши родители явились сюда, значит, близок наш день  рождения.  И  мы  стали
распевать слово, которым у нас обозначался день рождения: "Де-жжень!"
     Как обычно, мы сделали вид, что себя не помним от радости. Мы  прыгали,
как мячики. Мы к тому времени были такие великаны, что пол  стал  пружинить,
как сетка батута.
     Но тут мы с ходу замерли, притворяясь, как это; было  у  нас  заведено,
что от восторга впали в столбняк - якобы не в силах выдержать такое счастье.
     На этом обычно представление и заканчивалось. Нас после этого уводили.
     Хэй-хо.

ГЛАВА 9

     Нас положили в кроватки, сделанные по специальному заказу, - спальни  у
нас были отдельные, но рядом, через стенку. А в стенке была потайная  дверь.
Колыбельки наши были величиной с  железнодорожную  платформу.  Борта  у  них
закрывались со страшным лязганьем.
     Мы с  Элизой  сразу  же  притворились  спящими.  Но  через  полчаса  мы
оказались вместе, в комнате Элизы. Слуги никогда не проверяли, как мы  спим.
В конце концов, здоровье у нас было отменное, и мы обеспечили себе  отличную
репутацию; про нас говорили: "... они - чистое золото, когда спят".
     Так вот, мы спустились в  люк  под  Элизиной  кроваткой  и  вскоре  уже
подглядывали по очереди за нашими  родителями,  сидевшими  в  библиотеке,  -
через дырочку, которую собственноручно  просверлили  в  стене  и  в  верхнем
уголке рамы портрета профессора Илайхью Рузвельта Свейна.

                                   * * *

     Отец рассказывал матери последние новости, которые он вычитал вчера  из
журнала.  Оказывается,  Ученые  в   Китайской   Народной   Республике   вели
эксперименты с целью сделать людей меньше ростом, чтобы они поменьше  ели  и
на одежду не уходило бы столько материи.
     Мама уставилась на  огонь.  Отцу  пришлось  два  раза  сказать  ей  про
китайские слухи. Когда  он  повторил  это  во  второй  раз,  она  равнодушно
ответила, что китайцы, наверно, могут добиться всего, чего захотят.
     Всего около месяца назад китайцы послали две  сотни  исследователей  на
Марс - без каких бы то ни было космических кораблей. Весь мир ломал голову -
как им это удалось? А сами китайцы помалкивали.

                                   * * *

     Мать сказала, что американцы целую вечность ничего не открывали.
     - Оглянуться не успеешь, - сказала она, - опять новое открытие, и опять
его сделали китайцы.
     - А раньше все открытия делали мы, - сказала она.

                                   * * *

     Разговор был такой тупой,  темп  был  такой  замедленный,  словно  наши
красивые молодые родители  из  Манхэттена  были  по  шею  погружены  в  мед.
Казалось - а нам с Элизой давно  так  казалось,  -  что  над  ними  тяготеет
какое-то проклятие, заставляющее их говорить только о том, что их совершенно
не интересует.
     А ведь оно и на самом деле над ними тяготело, злое проклятие. Но  мы  с
Элизой не догадывались, в чем было дело. А дело было  вот  в  чем:  они  так
отчаянно желали смерти собственным детям, что едва  дышали,  полузадушенные,
почти парализованные.
     Но я могу поручиться за своих  родителей  в  одном,  хотя  у  меня  нет
никаких доказательств, кроме того,  что  я  чую  сердцем:  ни  один  из  них
никогда, ни под каким видом не обмолвился другому даже намеком на то, что он
или она желает нам смерти.
     Хэй-хо.

                                   * * *

     Но тут в камине как  бабахнет!  Сжатый  в  полости  сырого  ствола  пар
вырвался наружу.
     Ну, мама, конечно, из-за того, что она была, как  все  живые  существа,
целой симфонией химических реакций, закричала от страха. Химические вещества
требовали, чтобы она испустила крик в ответ на бабах.
     Но на этом химические вещества не успокоились. Им этого было мало.  Они
полагали, что настало время ей наконец сказать всю правду про то, как она на
самом деле относится ко мне и к Элизе. Так она и  сделала.  Мало  того,  все
как-то сразу пошло наперекосяк, когда она заговорила.  Она  судорожно  сжала
кулаки. Спина у нее сгорбилась, а лицо  сморщилось,  и  она  превратилась  в
старую-престарую ведьму.
     - Я их ненавижу, ненавижу, ненавижу, - сказала она.

                                   * * *

     Не прошло и нескольких секунд, как  мама  сказала  без  обиняков,  кого
именно она ненавидит.
     - Я ненавижу Уилбура Рокфеллера Свейна и Элизу Меллон Свейн, -  сказала
она.

ГЛАВА 10

     В тот вечер мама временно помешалась.
     Я потом узнал ее гораздо лучше. И хотя я так и не научился  любить  ее,
как  вообще  не  научился  любить,  я  всегда  восхищался  ее  непоколебимой
порядочностью по отношению ко всем и вся. Нет, обижать людей она  не  умела.
Когда она говорила с кем-то, при всех или наедине, ничья честь  ни  разу  не
пострадала.
     Так что на самом деле это не она, не наша мать, сказала  в  тот  вечер,
накануне нашего пятнадцатого дня рождения:
     - Ну как мне любить графа Дракулу и его краснощекую невесту? - Это  она
имела в виду меня и Элизу. Не она, не наша мать вслух спросила нашего отца:
     - Как я могла родить на свет пару слюнявых тотемных столбов?
     И прочее в том же духе.

                                   * * *

     А отец? Он обнял ее и прижал к себе. Он плакал от любви и жалости.
     - Калеб, о, Калеб, - сказала она, лежа у него на груди. - Это не я.
     - Конечно, не ты, - сказал он.
     - Прости меня, - сказала она.
     - О чем ты говоришь, - сказал он.
     - Простит ли меня Бог хоть когда-нибудь? - сказала она.
     - Уже простил, - сказал он.
     - Как будто в меня вселился дьявол, - сказала она.
     - Так оно и было, Тиш, - сказал он.
     Ее помешательство мало-помалу проходило.
     - О, Калеб ... - сказала ока.
     Если вам показалось, что я бью на жалость, то скажу  вам  сразу:  мы  с
Элизой в те дни были не более эмоционально ранимы, чем Великий Каменный  Лик
в Нью-Хэмпшире.
     Отцовская и материнская любовь была  нам  нужна  не  больше,  чем  рыбе
зонтик, как говорится.
     Поэтому, услышав недобрые слова матери, даже поняв, что она желает  нам
смерти,  мы  отреагировали  на  чисто  интеллектуальном  уровне.  Мы  любили
мудреные задачки. Может, мы найдем и решение маминой проблемы - конечно,  не
доводя дело до самоубийства.
     Она постепенно взяла себя в руки. Она укрепила свой дух  в  предвидении
сотни дней рождения своих детей, если Господь решит  подвергнуть  ее  такому
испытанию. Но перед тем, как ей это удалось, она сказала:
     - Я бы отдала все на свете, Калеб, за малейший признак  разумности,  за
то, чтобы хоть искорка человеческого мелькнула в глазах одного из близнецов.

                                   *