* *

     Для нас это была пара пустяков.
     Хэй-хо.

                                   * * *

     Мы вернулись в Элизину комнату,  и  мы  написали  большое  послание  на
простыне. Подождав, пока наши родители крепко заснут,  мы  прокрались  в  их
спальню через фальшивую заднюю стенку шкафа. Мы повесили  свое  послание  на
стенку, чтобы оно сразу попалось им на глаза, как только они проснутся.
     Вот что там было написано:

ДОРОГИЕ МАТЕР И ПАТЕР. КРАСИВЫМИ МЫ СТАТЬ НЕ МОЖЕМ, НО  МЫ  МОЖЕМ  БЫТЬ
УМНЫМИ ИЛИ ГЛУПЫМИ - В ЗАВИСИМОСТИ ОТ ТОГО, КАКИМИ НАС ХОЧЕТ ВИДЕТЬ МИР.
     ВАШИ ПРЕДАННЫЕ И ГОТОВЫЕ К УСЛУГАМ

ЭЛИЗА МЕЛЛОН СВЕЙН
                                                      УИЛБУР РОКФЕЛЛЕР СВЕЙН

     Хэй-хо.

ГЛАВА 11

     Вот так мы с Элизой разрушили наш рай - нашу Вселенную на двоих.

                                   * * *

     На следующее утро мы проснулись раньше родителей, задолго до того,  как
слуги должны были прийти нас одевать. Мы все еще думали, что  живем  в  раю,
пока одевались (самостоятельно).
     Помнится, я выбрал тройку спокойного синего цвета в  мелкую  полосочку.
Элиза решила надеть пуховый свитер, твидовую юбку и жемчуга.
     Мы договорились, что первой в беседу вступит Элиза - у нее был  звучный
альт. Моему голосу не хватало значительности, чтобы  достаточно  спокойно  и
убедительно объявить, что мир только что перевернулся вверх тормашками.
     Вспомните, пожалуйста, что до этих пор единственное,  что  кто-либо  от
нас слышал, было: "Агу", "Угу" и прочее в таком роде.
     Овету Купер,  нашу  квалифицированную  няню,  мы  встретили  в  зале  с
колоннами и стенами зеленого мрамора. Она поразилась, увидев нас одетыми.
     Но, прежде чем она успела что-то  сказать,  мы  с  Элизой  прислонились
голова к голове (буквально, как раз над  самыми  ушами).  И  созданный  нами
таким образом единый гений заговорил с Оветой  голосом  Элизы,  дивным,  как
виолончель.
     Вот что этот голос сказал:
     - Доброе утро, Овета. С этого дня для всех нас начинается новая  жизнь.
Как вы сами видите, мы с Уилбуром больше не идиоты.  Ночью  произошло  чудо.
Сбылась мечта наших родителей. Мы исцелены.
     Лично для вас, Овета, все останется по-прежнему: и квартира, и  цветной
телевизор, а жалованье вам, возможно, даже прибавят - в  награду  за  труды,
которые помогли свершиться чуду. Для  нашего  персонала  все  останется  без
перемен, кроме одного: жизнь здесь станет еще веселее, еще легче,  чем  была
раньше.
     Овета, унылый американский заморыш, застыла, как  кролик,  завороженный
гремучей змеей. Но мы с Элизой вовсе не  были  гремучей  змеей.  Когда  наши
головы соприкасались, мы были одним из самых славных гениев, каких знал мир.

                                   * * *

     - Мы больше не будем обедать  в  кафельной  столовой,  -  сказал  голос
Элизы. - У нас прекрасные манеры, сами  увидите.  Пожалуйста,  накройте  нам
завтрак в солярии и дайте знать, когда Матер и Патер встанут. И будет  очень
мило с вашей стороны, если вы с сегодняшнего утра будете  обращаться  к  нам
"Мастер Уилбур" и "Мисс Элиза". Можете идти и сообщить остальным о чуде.
     Овета стояла столбом. Пришлось мне щелкнуть пальцами у нее  под  носом,
чтобы она вышла из транса.
     Она сделала реверанс.
     - Как скажете, мисс  Элиза,  -  сказала  она.  И  пошла  сообщать  всем
потрясающие новости.

                                   * * *

     Мы уселись в солярии, и тут наш персонал  стал  потихоньку  собираться,
смущенно поглядывая на молодых хозяина и хозяйку, в которых мы превратились.
     Мы приветствовали слуг, называя их полные имена. Мы задавали им вопросы
по-дружески, чтобы они поняли, что мы вникаем в  их  жизнь  до  мелочей.  Мы
извинились за то, что превращение  произошло  слишком  быстро  и,  возможно,
кое-кого напугало.
     - Мы просто не понимали, - сказала Элиза, -  что  кому-нибудь  хочется,
чтобы мы поумнели.
     К тому времени мы уже так освоились, так овладели ситуацией,  что  и  я
отважился заговорить о важных вещах. Мой  тонкий  голос  больше  не  казался
писклявым и глупым.
     - При вашем содействии, - сказал я, - мы прославим этот дом  мудростью,
так же, как в прошлые дни покрыли его позором идиотизма. И пусть снесут  все
заборы.
     - Вопросы есть? - спросила Элиза.
     Вопросов не было.

                                   * * *

     Кто-то вызвал доктора Мотта.

                                   * * *

     Наша мать не спустилась к завтраку. Она осталась  лежать  в  постели  -
окаменелая.
     Отец спустился один. Он  так  и  был  в  ночной  пижаме.  Небритый.  И,
несмотря на свою молодость, выглядел измученным, немощным.
     Нам с Элизой показалось странно, что вид у него вовсе не счастливый. Мы
приветствовали его не только по-английски, но и еще на нескольких  известных
нам языках.
     Именно на одно из этих иноязычных приветствий он наконец откликнулся.
     - Бонжур, - сказал он.
     - Садись-ка, садись-ка! - весело сказала Элиза.
     Бедняга упал на стул.

                                   * * *

     Конечно, его грызло чувство вины  за  то,  что  он  допустил,  чтобы  с
разумными человеческими существами,  да  еще  с  его  собственной  плотью  и
кровью, так долго обращались как с идиотами.
     Хуже того: и собственная совесть, и разные  советчики  прежде  убеждали
его, что нет ничего страшного в том, что он нас не любит - мы же  все  равно
были не способны  на  глубокие  чувства,  и  объективно  в  нас  нет  ничего
достойного любви нормального человека. Теперь же он был обязан нас любить  и
не надеялся, что это ему по силам.
     Он был в ужасе, когда до него дошло то, что наша мать знала заранее, до
того, как спустилась вниз.  А  именно:  мудрость  и  утонченность  чувств  в
отвратительных  телах,  как  у  нас  с  Элизой,  сделают   нас   еще   более
омерзительными.
     Отец был в этом не виноват, и мать не виновата. Виноватых не было.  Для
всех людей, вообще для всех теплокровных животных, если уж на то пошло, было
естественным как дыхание желать скорой смерти выродкам. Это был инстинкт.
     И вот мы с Элизой разбудили этот инстинкт, превратив его в  невыносимую
трагедию.
     Не ведая, что творим, мы с Элизой наложили древнее проклятие чудовищ на
всех нормальных существ. Мы потребовали уважения к себе.

ГЛАВА 12

     Во всей этой суматохе мы не заметили, как  наши  головы  разъединились,
разошлись на несколько футов - значит, мы больше не могли мыслить гениально.
     Мы стали настолько несообразительными, что  решили  -  отец  просто  не
выспался.  Заставили  его  выпить  кофе,  старались  расшевелить   забавными
песенками и загадками, которых мы знали уйму.
     Помню, я его спросил, знает ли он, почему сливки дороже, чем молоко.
     Он пробормотал, что не знает.
     Тогда Элиза ему и говорит:
     - Потому что коровы ни за что не хотят приседать над такими  маленькими
бутылочками.
     Мы хохотали как безумные. Мы катались  по  полу.  Потом  Элиза  встала,
наклонилась над отцом, уперев руки в боки, и пожурила его ласково, как будто
он маленький мальчишка.
     - Ах ты соня-засоня! - сказала она. - Ах ты соня-засоня!
     В эту минуту появился доктор Стюарт Роулингз Мотт.

                                   * * *

     Хотя доктору Мотту сообщили по телефону о нашем внезапном преображении,
похоже было, что для него этот день начался как любой другой. Он  сказал  то
же самое, что и всегда, приезжая во дворец:
     - Как делишки, детишки?
     Тогда я сказал первую разумную фразу,  какую  услышал  от  меня  доктор
Мотт.
     - Да вот папа никак не проснется, - сказал я.
     - Вот как, - ответил он. В награду за свою закругленную фразу я получил
едва заметную улыбку.
     Доктор Мотт вел себя до невероятности буднично, он даже  отвернулся  от
нас, чтобы поговорить с Оветой Купер, нашей нянькой. Судя по всему, ее  мать
чем-то болела - там, в деревне.
     - Овета, - сказал доктор Мотт, - вам будет приятно узнать, что у  вашей
матушки температура почти нормальная.
     Отца рассердила такая невозмутимость, и он обрадовался, что есть на ком
сорвать раздражение.
     - Сколько это тянется, доктор? - спросил он. - Давно  ли  вы  узнали  о
том, что они разумны?
     Доктор Мотт бросил взгляд на часы.
     - Примерно сорок пять минут назад, - сказал он.
     - Вы, кажется, нисколько не удивлены, - сказал отец.
     Доктор Мотт немного подумал, потом пожал плечами.
     - Разумеется, я очень _рад_ за всех вас, - сказал он.
     Доктор Мотт сказал эти слова настолько безрадостно, что  это  заставило
нас с Элизой опять сблизить головы.
     Что-то тут было нечисто, и нам было совершенно необходимо понять, в чем
дело.

                                   * * *

     Наш гений нам не изменил. Он дал нам  понять,  что  на  самом  деле  мы
влипли в куда более безвыходное положение, чем раньше.
     Но на нашего гения,  как  и  на  всех  прочих  гениев,  порой  нападала
монументальная наивность. Так вышло и в тот раз. Он нам подсказал, что  надо
сделать: быстренько вернуться в состояние идиотизма. И  тогда  все  будет  в
порядке.
     - Ату, - сказала Элиза.
     - Угу, - сказал я.
     Я громко пукнул. Элиза пустила слюни.
     Я взял булочку с маслом  и  запустил  ее  в  лицо  Овете  Купер.  Элиза
обернулась к отцу.
     - Буль-плю! - сказала она.
     - Мум-пум! - крикнул я.
     Отец расплакался.

ГЛАВА 13

     С тех пор, как я начал писать эти мемуары, прошло  шесть  дней.  Четыре
дня тяжесть была средняя - привычная, как в старые времена. Вчера  она  была
очень сильная, я еле выбрался из  постели  -  сплю  я  в  гнезде  из  разных
лохмотьев в вестибюле Эмпайр Стейт Билдинг. Когда мне понадобилось  в  шахту
для лифта - мы пользуемся ею вместо уборной, - я пробирался  через  чащу  из
подсвечников на четвереньках.
     Хэй-хо.
     Ну, а в первый день тяжесть была маленькая, и сегодня опять такая же. И
опять у меня эрекция,  и  у  Исидора,  любовника  моей  внучки,  тоже.  Как,
впрочем, у каждого мужчины на острове.

                                   * * *

     Вот Мелоди с Исидором, прихватив с собой туристский  ленч,  отправились
на перекресток Бродвея с Сорок второй улицей - они там строят в  дни  легкой
тяжести что-то вроде пирамиды.
     Они не обтесывают плиты и  блоки,  чтобы  построить  ее,  и  вообще  не
стесняются в выборе материала. Вместо камня они суют туда и куски рельсов, и
бочки из-под горючего, и шины, и обломки автомобилей, и мебель из офисов,  и
сиденья из театров, в общем,  всякую  рухлядь.  Но  я  смотрел,  что  у  них
получается. Когда они ее закончат, это явно будет не просто куча мусора. Это
будет настоящая пирамида.

                                   * * *

     Так что археологи будущего, прочтя  мои  записки,  будут  избавлены  от
бесплодного труда - раскопок этой пирамиды. Им  не  понадобится  искать  то,
ради чего она сделана. Там нет ни секретных камер, ни потайных сокровищниц.
     То, ради чего построена пирамида, - сущая мелочь, и  она  спрятана  под
крышкой люка, лежащего в основании  пирамиды.  Это  тельце  мертворожденного
ребенка мужского пола. Младенец покоится в нарядной коробке, которая некогда
служила пепельницей для дорогих сигар. Эту  коробку  положили  на  дно  люка
четыре  года  назад,  среди  путаницы  кабелей  и   труб   -   Мелоди,   его
двенадцатилетняя мать, я, его прадедушка,  и  наша  ближайшая  соседка,  наш
дорогой друг, Вера Белка-5 Цаппа.
     Пирамиду придумали строить Мелоди и Исидор, который стал ее  любовником
позднее. Это надгробие - памятник жизни, которая не была прожита,  человеку,
которого даже не успели назвать человеческим именем.
     Хэй-хо.

                                   * * *

     И вовсе ни к чему рыться в пирамиде, чтобы достать коробку. К ней можно
подобраться через соседние люки.
     Берегитесь крыс.

                                   * * *

     В виду того, что младенец был моим наследником, пирамиду можно  назвать
так: "Гробница Принца Подсвечников".

                                   * * *

     Имя отца Принца Подсвечников осталось неизвестным. Он обошелся с Мелоди
довольно бесцеремонно на окраине Скенектеди. Она  шла  из  Детройта,  что  в
Мичиганском Королевстве, к Острову Смерти, где она  надеялась  найти  своего
дедушку, легендарного доктора Уилбура Нарцисс-11 Свейна.

                                   * * *

     Мелоди опять беременна - на этот раз от Исидора.
     Она у нас кривоногая, маленькая, с торчащими кривыми зубками и  следами
рахита - но веселая. В детстве она очень уж плохо питалась - жила сироткой в
гареме Короля Мичигана.
     Мелоди кажется мне порой жизнерадостной  старушкой-китаянкой,  хотя  ей
всего  шестнадцать.  Когда  беременная  девчушка   так   выглядит,   всякому
врачу-педиатру станет грустно.
     Но меня утешает то, как ее любит розовый, энергичный Исидор. Как  почти
все его сородичи Крыжовники, Исидор сохранил полный набор зубов,  и  его  не
клонит к земле, даже в дни тяжелой тяжести он ходит прямо. В  такие  дни  он
носит Мелоди на руках, даже меня предлагал поднести, куда надо.
     Крыжовники -  в  основном  собиратели  пищи,  живут  они  в  развалинах
Нью-Йоркской биржи и поблизости. Они ловят рыбу  в  доках.  Ведут  раскопки,
добывая консервы. Собирают фрукты  и  ягоды,  когда  они  им  попадаются.  А
картофель, помидоры, редиску выращивают сами. И еще всякую всячину.
     Они ставят ловушки и западни на крыс и летучих мышей, и на кошек, и  на
собак, и едят их. Крыжовник - существо всеядное. Слопает что угодно.

ГЛАВА 14

     Я пожелал бы Мелоди того,  чего  когда-то  желали  нам  с  Элизой  наши
родители: короткой, но счастливой жизни на астероиде.
     Хэй-хо.

                                   * * *

     Да, как я уже говорил, мы с Элизой могли бы долго и счастливо  жить  на
астероиде,  если  бы  в  один  прекрасный  день   не   расхвастались   своей
гениальностью. Мы  бы  и  сейчас  могли  жить  во  дворце,  отапливались  бы
яблонями, мебелью, перилами и деревянными панелями, а когда нас навещали  бы
чужие люди, мы бы пускали слюну и агукали. Мы и кур могли бы держать. Завели
бы небольшой огородик. Мы  бы  радовались  своей  непрерывно  прибавляющейся
мудрости, вовсе не задумываясь о том, на что она может пригодиться.

                                   * * *

     Солнце садится. Прозрачные облачка - стаи летучих мышей - клубятся  над
выходами из подземки, и рассеиваются, как дым, со щебетом  и  писком.  Меня,
как всегда, пробирает дрожь.
     Я даже не могу назвать их  попискиванье  звуком.  Это  скорее  какая-то
нездоровая тишина.

                                   * * *

     Продолжаю писать - при свете тряпочного  фитиля,  горящего  в  миске  с
животным жиром.
     У меня тысяча подсвечников, а вот свечей нет. Мелоди с Исидором  играют
в триктрак - доску я им нарисовал прямо на полу вестибюля.
     Они то и дело пытаются обжулить друг друга и хохочут.

                                   * * *

     Они собираются устроить прием на  мой  сто  первый  день  рождения,  до
которого остался месяц.
     Иногда я подслушиваю их  разговоры.  Привычка  -  вторая  натура.  Вера
Белка-5 Цаппа для этого случая шьет новые костюмы - и для себя, и для  своих
рабов. У нее громадные кипы отрезов в кладовых, в Черепаховом  Заливе.  Рабы
будут одеты в розовые шаровары и  золотые  туфли,  и  в  зеленые  тюрбаны  с
плюмажами из страусовых перьев - я слышал, как Мелоди про это рассказывала.
     Дошло до меня, что Веру принесут на праздник в  паланкине  и  ее  будут
окружать рабы с дарами и  едой  и  факелами;  а  бродячих  собак  они  будут
отпугивать, звоня в обеденные гонги.
     Хэй-хо.

                                   * * *

     Надо мне быть поосторожнее, как  бы  не  перепить  на  собственном  дне
рождения. Если переберу, могу проболтаться всем о  том,  чего  им  знать  не
следует:  то  существование,  которое  ждет  нас  после  смерти,  куда  хуже
теперешнего.
     Хэй-хо.

ГЛАВА 15

     Разумеется, нам с Элизой не дали вернуться к  утешительному  идиотизму.
При малейшей попытке нам влетало по  первое  число.  Кстати,  наши  слуги  и
родители обнаружили один побочный продукт  нашего  превращения,  который  их
прямо осчастливил. Они вдруг получили полное моральное право нас ругательски
ругать.
     Да, худо нам приходилось по временам!

                                   * * *

     Между прочим, доктора Мотта выгнали,  а  на  смену  ему  явились  целые
полчища экспертов.
     Поначалу  нам  это  даже  понравилось.  Первые  приезжие  медики   были
специалисты - по сердечным болезням, по легочным, по почечным и  так  далее.
Пока они нас изучали - орган за органом, брали  на  анализ  все  жидкости  в
наших организмах, мы были образчиками здоровья.
     Они очень старались. Они в известном  смысле  были  наемными  служащими
нашей  семьи.  Это  были  ученые-исследователи,  чью   работу   финансировал
нью-йоркский Фонд Свейна. Потому-то их было так легко собрать  и  загнать  в
Гален. Наша семья им помогла. Теперь настала их очередь помочь нашей семье.
     Они то и дело над нами подтрунивали. Один из них, помнится, сказал мне,
что, наверно, очень здорово быть таким долговязым.
     - Как там погодка у вас наверху? - говорил он, и так далее.
     В этих насмешках было что-то утешительное.  У  нас  создавалось  -  без
всяких на то оснований - представление, что наше уродство  -  пустяки,  дело
житейское. Я до сих пор помню, как специалист  по  ухо-горло-носу,  заглянув
при ярком свете в носовую полость Элизы, сказал:
     -  Бог  ты  мой!  Сестра!  -  позвал  он.  -  Звоните  в   Национальное
Географическое общество! Мы тут открыли вход в Мамонтову пещеру!
     Элиза расхохоталась.  Сестра  расхохоталась.  Я  расхохотался.  Все  мы
хохотали до упаду.
     Наши родители были в  другом  крыле  дворца.  Они  старались  держаться
подальше от нашего веселья.

                                   * * *

     Но уже в самом начале мы успели узнать горечь  разлуки.  Для  некоторых
испытаний требовалось развести нас по разным комнатам, даже не смежным. И по
мере того, как расстояние между мной и Элизой увеличивалось,  я  чувствовал,
что голова у меня превращается в деревянную болванку.
     Я становился тупым, неуверенным в себе.
     Когда мы с Элизой снова увиделись, она сказала,  что  с  ней  творилось
примерно то же самое.
     - Мне казалось, что в мой череп налили патоки, доверху, - сказала она.
     Мы мужественно старались смеяться, скрывая страх, над  теми  тупоумными
детьми, в которых мы превращались, как только нас разлучали. Мы делали  вид,
что у нас с ними нет ничего общего, мы им даже имена придумали. Мы звали  их
"Бетти и Бобби Браун".

                                   * * *

     Вполне могу и сейчас, не  откладывая,  сказать,  что  когда  мы  прочли
завещание Элизы - после ее смерти под оползнем, - то узнали, что она  хотела
быть похороненной там,  где  смерть  ее  застанет.  На  могилу  она  просила
поставить простой камень, с единственной, исчерпывающей надписью:

ЗДЕСЬ
                                   ЛЕЖИТ
                                   БЕТТИ
                                   БРАУН

                                   * * *

     Так  вот,  последний  специалист,  который  нас  осматривал,  -  доктор
психологии Корделия Свейн Кординер - объявила, что меня и  Элизу  необходимо
разлучить навсегда, а это значило, что мы были обречены навеки  превратиться
в Бетти и Бобби Браун.

ГЛАВА 16

     Федор Михайлович Достоевский,  русский  писатель,  как-то  сказал,  что
единственное священное впечатление детства - лучше всякого воспитания.  Могу
предложить еще один метод скоростного воспитания дитяти - в своем  роде  это
впечатление почти