о, это было самой правильной  реакцией,  и,
продолжая говорить, я повысил голос. - Не верю я больше в  прошлое.  Это
фантазия.
   Потом где-то залаяла собака, и  бродяга  исчез:  возможно,  он  решил
спрятаться, хотя у меня осталось впечатление, что пес был рядом с ним. Я
запер отцовский гараж и по дороге обратно  к  забору  снова  ощутил  под
ногами ту же странную  пустоту.  Нет,  пожалуй,  не  пустоту.  Это  была
какая-то блуждающая сила, словно в недрах земли бушевал ураган. Мы пошли
на юг, к реке, и тут мать пожаловалась  на  сильную  усталость.  "Совсем
вымоталась, - сказала она. - Это все твой отец - опять он меня измучил".
Я поймал такси и велел шоферу отвезти ее в Илинг. Можно было  поехать  с
ней и самому, но я вдруг почувствовал такой прилив  энергии,  что  решил
отправиться в Кларкенуэлл пешком.
   Вечер выдался туманный - по  крайней  мере,  все  казалось  окутанным
легкой дымкой; на город как бы надвинулась грозовая тень, и когда я  шел
по берегу Темзы, цвета всего, что меня окружало,  стали  насыщенными,  а
движения  -  замедленными.  Скоро   я   достиг   Ньюгейта   со   стороны
Грейфрайарс-пассидж; я хорошо знал эти места,  так  как  на  близлежащей
площади  располагался   центр   генеалогических   исследований,   однако
неожиданно для себя свернул  в  какой-то  незнакомый  переулок.  Так  уж
устроен наш город: в любом районе вы можете  наткнуться  на  улочку  или
тупичок, до той поры ни разу  не  попадавшиеся  вам  на  глаза.  А  этот
поворот и вовсе ничего не стоило пропустить, потому что за ним  тянулась
только узкая аллейка с неосвещенными домами и магазинами по одну руку.
   Затем я ощутил новое колебание почвы; она словно  подалась  и  слегка
накренилась подо мною, но, не успев перевести туда  взгляд,  я  заметил,
что мои правые ступня и нога полностью онемели  -  точно  одна  половина
моего тела внезапно ухнула в бездну.  Впрочем,  это  онемение  мгновенно
исчезло, и сразу все кругом показалось мне очень славным на вид:  старые
дома, нависшие над улицей, изящные резные двери, груда деревянных  бочек
на углу - все это было просто  восхитительно.  У  одного  крыльца  стоял
человек в темном плаще, и я улыбнулся ему,  проходя  мимо.  "Здравствуй,
мой человечек", - шепнул он и опустился передо мной на колени.  Конечно,
это меня изумило, но я ничего ему не ответил;  я  продолжал  свой  путь,
пока не вышел к Ньюгейт-клоус, и шум уличного  движения  привел  меня  в
чувство.
   Скоро я вернулся в Кларкенуэлл;  кажется,  переступая  порог  старого
дома, я напевал себе  под  нос  какую-то  песенку.  Возможно,  это  была
"Судьбинушка-судьба". Но, едва войдя в комнату первого этажа,  я  понял:
что-то неладно. Кто-то побывал здесь до меня.  Диван  стоял  немного  не
так, как прежде, из шкафа выдвинули ящик, а под окном валялась книга.  Я
выскочил в холл,  готовый  бежать  прочь  из  этого  дома,  подальше  от
неведомого пришельца, но меня  остановил  запах  гари.  Видимо,  в  доме
вспыхнул пожар - запах доносился  откуда-то  сверху,  -  и,  взбегая  по
лестнице, я уже слышал, как потрескивает огонь. Я врывался в комнату  за
комнатой, но нигде ничего  не  обнаружил  -  ни  дыма,  ни  пламени,  ни
незваных гостей. Досадуя на свою глупость, я медленно спускался  вниз  и
вдруг услыхал на первом этаже голоса. Их было два, усиленных страхом или
болью, и они буквально проревели у меня в ушах.
   "А что с Келли? Он в огне?"
   "Он ушел, сэр. С вашим перегонным кубом и вашими записями".
   "Что ж, пусть бежит, пока может. Тот, кто более нас, стремится за ним
по пятам".
   Я крадучись миновал последние ступени и коснулся ногой пола прихожей;
голоса мгновенно смолкли. В комнате никого не было.
   И тогда я позвонил Дэниэлу Муру, и он не заставил себя ждать.
   - Опять происшествия. Это ты виноват? - выкрикнул я, едва он появился
на дорожке перед домом, и сразу увлек его в комнату первого этажа, точно
за ним гнались; там я рассказал ему о пожаре и о голосах, а он молчал  и
слушал, не спуская с меня глаз. Кажется, я  даже  заметил  на  его  лице
улыбку.
   - А я думал, ты не веришь в призраков, - наконец вымолвил он.
   - Я верю в этот дом.
   - Может, кто-нибудь пробрался сюда вслед за тобой?
   Тогда я описал ему темную аллею, найденную мной по дороге к  дому,  и
передал слова незнакомца, стоявшего в тени у крыльца.
   - Он назвал меня своим человечком, а потом я ушел.
   - Гомункулус,  -  сказал  он.  -  Термин  алхимиков.  Так  называется
существо, созданное волшебным путем и выращенное в стеклянном сосуде.
   - Но при чем тут я?
   - Так разве это не ты? Твой отец говорил  мне,  что  ты  и  есть  он.
Гомункулус. - И с этими словами Дэниэл исчез.
   Мне оставалось лишь покорство обреченного. Джон Ди ждал  меня  внизу,
и, не издав больше ни звука, я повернулся и зашагал к коричневой  двери.
Я двинулся за ним по лестнице, стараясь не касаться его и не - подходить
слишком близко. Он пересек комнату и, очутившись у  замурованной  двери,
провел пальцем по символам, вычерченным над притолокой.

***

   - Интересно, - говорила мать, - а это еще что такое? - Я стоял  перед
гаражом  на  пустыре,  пытаясь  обрести  утерянное  самообладание;   все
повторялось снова. Заглянув в гараж, я увидел, что  она  с  любопытством
рассматривает какие-то знаки, нарисованные краской на кирпичной стене.
   - Не знаю, - ответил я. - Мне надо поймать лодку.
   Передо мной простиралась широчайшая  водная  гладь;  вечернее  солнце
высветило на ней прямую дорожку, и по этой дорожке, в  маленьком  ялике,
плыл ко мне Джон Ди. "Время приспело, - сказал он. -  Пора  перебираться
на ту сторону".
   Я все еще смотрел на знаки вместе с  матерью,  но  когда  повернулся,
бродяга вновь звал меня с середины  пустыря.  Теперь  я  видел,  что  он
держит в поднятой руке стеклянную трубку. Я пошел к нему, не отваживаясь
взглянуть внутрь сосуда.
   - Ты не ко граду ли Риму? - спросил он меня.  -  Сам-то  я  тороплюсь
домой.
   Я поглядел вокруг, на залитые  светом  улицы,  высокие  белые  стены,
усыпанные драгоценными камнями, и блистающие башни.
   - Кто бы поверил, что город может быть столь прекрасен?
   - И в городе этом, Мэтью, всякий нищий что царь.

***

   - Но что они означают? - Мать была сбита с толку  этими  символами  и
поднялась по ступеням, чтобы получше рассмотреть их.
   - Не знаю. Оставь  надежду,  всяк  сюда  входящий.  Что-нибудь  вроде
этого. - Я помог ей спуститься; она мягко оперлась на меня, но теперь  я
уже не испытывал при этом никакого волнения. - Мне надо возвращаться,  -
сказал я ей. - Меня ждут. Ты отыщешь дорогу домой?
   Мы заперли гараж, и я взял такси до Кларкенуэлла. Когда я  подошел  к
воротам, на них сидело бесформенное существо, и несколько  мгновений  мы
смотрели друг на друга: человек разглядывал  гомункулуса,  думая  о  его
долгой жизни и о его видении мира, а гомункулус разглядывал человека.
   - Я ждал тебя, -  сказал  я,  -  хотя  и  знал,  что  ты  фантазия  и
порожденье больного ума.  Ты  вымышлен  теми,  кто  верит  в  реальность
времени и власть материального мира; пока я разделял эти иллюзии, ты  не
давал мне покоя. Тебя породил мой отец, и потому ты воплощал  собой  мои
страхи. Но существует высшая жизнь - там, далеко, вне течения времени. И
ныне я покидаю тебя. Гомункулуса  никогда  не  было.  -  Тогда  существо
раскрыло рот и завизжало. Я двинулся по  дорожке  и  вошел  в  дом,  где
ожидал меня он.

Мечта

   Я был у себя в саду, когда светлый образ моей жены покинул меня  и  я
опустил взор на собственную одежду, местами заляпанную  грязью.  Сумерки
уже сгустились - после заката солнца прошло, наверное, около часа,  -  и
вдруг за моей спиной что-то ярко вспыхнуло  и  на  тропинке,  ведущей  к
реке, заплясала моя неровная тень. Я обернулся, услыша  крики  и  вопли,
доносящиеся из дома, и с ужасом увидел пламя - оно  вырывалось  из  окна
моей комнаты на верхнем этаже и почти достигало крыши. Тут  меня  громко
позвали: это Филип выбежал в сад. "Сэр, - сказал он, объятый  страхом  и
возбуждением, - мистер Келли учинил пожару вас в кабинете".
   Я был так поглощен мыслями о  своем  недавнем  видении,  что  утратил
способность  удивляться.  Тем  временем  пламя  возрастало;   бросившись
вперед, я окликнул Одри, выносящую из дома гобелен. "Как это случилось?"
- промолвил я.
   "Он работал в вашей потайной комнате, сэр,  и  у  него  перевернулась
лампа. А рядом стоял стакан  с  винным  спиртом,  и  он  не  припер  его
книгами, как обычно делаете вы, - я видела это, потому что  подглядывала
за ним, сэр, зная, что у вас вышла размолвка, - и этот стакан тоже  упал
набок, спирт из него вылился, и сразу загорелось то, что было на  столе.
Полотняная скатерть и ваши книги, а потом, Господи помилуй,  сэр,  пламя
перекинулось на все вокруг".
   Из ее поспешных и  сбивчивых  речей  я  уловил  главное:  прежде  чем
навсегда оставить мой дом, Эдуард Келли решил с  какой-то  низкой  целью
воспользоваться моим перегонным аппаратом и ретортами. Я вывел ее в сад,
к дрожащему Филипу. "А где сам Келли?" - спросил я ее.
   "Он ушел, сэр.  Удрал  от  огня,  но  не  забыл  прихватить  с  собой
кое-какие ваши записки".
   "И стеклянный сосуд, - добавил Филип. - Тот, который  я  не  единожды
видел у вас в руках".
   Так вот что произошло: Эдуард Келли утащил у меня секретные записи  о
гомункулусе, а теперь верхнюю часть моего дома  объял  огонь,  грозивший
полностью испепелить ее. "Он погубил  плоды  моих  трудов,  -  сказал  я
Филипу, - хотя одной ногой уже стоял за порогом. Все объято пламенем,  и
я чувствую приближенье свирепой польской хвори, что застит глаза красным
туманом. Ибо взгляни - гибнет наше бедное обиталище!" Я видел яркий свет
в западном окне своего  кабинета  и  понимал,  что  разом  лишился  всех
прежних удобств. Настал конец и келье прозрений, а с нею  и  магическому
кристаллу, и священному столику, и канделябрам, и  расписанному  тайными
символами покрывалу - все погибло в огне. А как же мои книги?  Для  того
ли я  столь  ревностно  собирал  библиотеку,  чтобы  дать  ей  бесследно
исчезнуть? Однако тут я вспомнил слова жены, услышанные мною в  недавнем
сне наяву: пускай начало мое в природе, конец должен  быть  в  вечности.
Нигде более не отыщешь нетленного града.  И  тогда  с  души  моей  спало
тяжкое бремя.
   "Я отрекаюсь от своих искусств", - сказал я Одри.
   "Сударь?"
   "Мой гомункулус, мои поиски новой жизни были иллюзией".
   Она поглядела на меня, ровным счетом ничего не поняв, так что я  чуть
отошел в сторону и обратился к земле и небу. "Духи  моего  отца  и  жены
объяснили мне, что существует только одно истинное бессмертие.  Победить
время и слиться с вечностью можно лишь благодаря прозрению,  или  мечте.
Мечта - единственное, что способно изменить  жизнь".  Я  видел  сей  мир
часто, но не с помощью веры и  воображения;  теперь  же  мне  предстояло
пуститься в новое путешествие.
   Тут я вновь заметил подбежавшего  Филипа.  "Все  слуги  собрались  на
дворе, сэр, - сказал он, - и пожар уже не причинит вреда ни одной  живой
душе". В глазах его блестели слезы, и он вытер их  полотняным  лоскутом.
"Дым, - пояснил он, - проклятый дым". Затем подал мне  тяжелый,  искусно
переплетенный том. "Я спас эту книгу,  -  сказал  он.  -  Она  лежала  в
светелке вашей жены".
   Я сразу узнал Библию, с которой жена не  расставалась  в  продолжение
всей болезни. И именно ей было суждено  уцелеть!  "А  теперь,  Филип,  -
произнеся, - окажи мне последнюю большую услугу".
   "О нет, сэр, не последнюю..."
   "Открой  книгу,  где  захочешь,  и  опусти  палец  туда,  куда   тебе
вздумается".
   Видя мою великую печаль, Филип не  отважился  перечить  мне;  залитый
светом пламени, он угнездил книгу у себя на колене и открыл ее.
   "Я обучил тебя грамоте, - продолжал я. - Теперь прочти мне место,  на
которое лег твой палец".
   Он вытер рот грязным рукавом и, медля  и  запинаясь,  наконец  одолел
выбранную фразу. "Тогда низведу тебя с  отходящими  в  могилу  к  народу
давно бывшему и помещу тебя в преисподних земли, в  пустынях  вечных,  с
отшедшими в могилу, чтобы ты не был более населен".
   Шум пожара уже немного утих, но к этому времени появилась  приходская
стража с приспособленьями для тушения пламени и  бочонками  воды.  Филип
закрыл книгу и, перекрикивая вопли и команды, сообщил  мне:  "Иезекииль.
Слова пророка".
   Я взял у него Библию, повернулся спиной к гомону  и  пошел  вниз,  на
берег. Там я опустил книгу в бегущую воду и в  тот  же  миг  понял,  что
должен уйти от этого дома на поиски более прочного очага.
   Огонь, пожравший мой кабинет и библиотеку,  был  уже  почти  затушен;
объяснив Филипу, как следует позаботиться о  других  слугах,  я  миновал
толпу и направился в свою конюшню на Тернмилл-лейн.  Оседлав  лошадь,  я
поехал через Финсбери-филдс, мимо оружейной у  Св.  Ботольфа,  где  льют
пушки, но тут моей лошади стало так худо от попавшего  к  ней  в  легкие
дыма, что я отправил ее с посыльным обратно в Кларкенуэлл, а сам зашагал
пешком дальше на юг, в сторону реки.
   Читатель, здесь запечатлены отнюдь не праздные домыслы.  Все,  о  чем
пишу, я видел въяве и как на ладони, но если мое бедное стило где-нибудь
и споткнется, вспомни в оправданье о  том,  сколь  чудны  и  непостижимы
картины, кои мне довелось лицезреть.
   Всю дорогу до Уоппингских низин  дождь  лил  не  переставая;  там  же
по-прежнему возвышался унылый и одинокий курган, а рядом с ним покоилась
древняя каменная глыба. Эдуард Келли сказал мне, что он  все  выдумал  и
ввел меня в заблуждение, однако я был уверен, что под толщей этой  земли
скрываются останки былых веков; я и тогда ясно ощущал их  присутствие  и
влияние, а теперь, когда злодея не было рядом, мое внутреннее око  стало
видеть гораздо лучше. "Я не сойду с этого места, - вслух промолвил я,  -
покуда все не откроется мне. Здесь распрощаюсь я с миром и  пожелаю  ему
доброй ночи".
   Я стоял там целую вечность, пока не переродился,  словно  обратись  в
кого-то иного. Нечто забрезжило в моей душе; кажется, я плакал. Нет,  те
звуки издавал не я. Моими глазами плакал весь  мир,  и  сквозь  туманную
завесу слез я увидел, как каменная глыба взмыла  вверх  и  стала  частью
гигантской арки. Я сделал шаг и почувствовал, что, пытаясь  приблизиться
к ней, схожу вниз. Двигаясь вперед, я спускался по древним ступеням. Они
были  вытесаны  из  старого  камня,  покрыты   мохом,   и   их   зеленая
растрескавшаяся   поверхность   вселяла   мне   в    душу    невыразимое
умиротворение. Я как бы погружался в прошлое -  но  не  свое,  а  других
людей. Эти ступени несли на себе печать неведомой мне седой старины,  и,
спускаясь по ним, я  услышал  свой  собственный  голос,  произнесший  на
древнем наречии: Oculatus abis. Смотри, уходя.
   И я очутился в городе с ровно вымощенными улицами, под коими тянулись
погреба; здесь были храмы и пирамиды, площади и мосты, высокие  стены  с
башнями и вратами, статуи из  чистого  злата  и  столпы  из  прозрачного
хрусталя. Он казался порождением какого-то нового неба или новой земли -
этот божественный град, не ведавший времени. И я увидел  идущего  в  мою
сторону знакомого человека, за  которым  бежала  его  собачонка;  однако
теперь он сбросил с себя свои прежние  грязные  одежды  и  сиял  подобно
солнцу. "Ты явился по большаку, с ветерком  из  Иудеи,  -  сказал  он  и
рассмеялся. - Но довольно бродяжьей музыки. Я уже  не  скитаюсь  сам  по
себе, но пребываю во всех вещах".
   "Благодаря музыке родились Фивы,  -  отвечал  я.  -  Какою  же  силой
держатся сии великолепные здания?"
   "Разве ты не знаешь их секрета? Дух бессмертен, а сей град воздвигнут
в духовном теле человека".
   "И каждый из нас обладает таким телом?"
   "Да, но мы являемся частью друг друга и всякого живого существа".  Он
наклонился и погладил свою собаку. "Нет более ни  смерти,  ни  горя,  ни
плача. Не будет и страданий, ибо прежнее минуло безвозвратно".
   И разлился свет, как на закате и восходе солнца, так  что  весь  град
словно вспыхнул и задрожал перед моими глазами. Я знал  о  пламени,  что
пребывает во всех вещах, и теперь город как бы воспарил в  сиянии  этого
вечно сущего огня. Я пошел по Кларкенуэллу в сторону Перс-элли и на углу
Тернеген-лейн встретился со своим отцом и  женою  -  они  приветствовали
меня и взяли за руки. Потом к нам приблизился другой. "Я -Дэн  Верри,  -
сказал он, - тот, что искал свою семью. Ныне свершилось. Я есть начало и
конец". Идя вниз, к Холборн-хилл, я увидел еще одного,  и  он  улыбнулся
мне. "Я искал свои слова в чужих книгах, но это  уже  позади.  Весь  мир
сотворен мною заново. Теперь мои слова дышат верой и истиной".
   Никогда не встречал я града  столь  прекрасного,  и  во  время  своей
прогулки видел все в первый и последний раз. Таким, как будет вначале, и
таким, как было в конце. Те, кого я считал погибшими, уцелели, и те, кто
принадлежал прошлому, вновь оказались среди живых.
   "Да. Я расскажу тебе кое-что очень любопытное. Около года тому  назад
я гулял вдоль Темзы. Знаешь, рядом с Саутуорком? И вдруг мне почудилось,
будто я вижу мост из домов. Мерцающий мост, перекинутый через реку".
   "Мост на Темзе обвалился, обвалился, обвалился..."
   "Нет, серьезно. Это был словно мост из света. Я видел его только одно
мгновение, а потом он исчез. Но  на  один  миг  оба  берега  соединились
мостам".
   "Это могло быть что у годно, Мэтью".
   Я завернул за угол и увидел их, идущих навстречу; их лица  показались
мне такими знакомыми, что я поднял руки в приветствии. Это был  истинный
эликсир жизни, который я пытался найти грубыми материальными средствами;
это был эликсир, исцеляющий все  хвори,  ибо  он  существует  прежде  их
начала и после их конца, тот, что сохраняет  жизнь  навеки  и  позволяет
беседовать с духами.
   "Послушайте меня, - сказал я. - В третьем веке от Рождества  Христова
мост, о котором вы говорите, был примитивной каменной переправой. В  мое
время там жили мастеровые, делавшие иглы, но потом их  дома  убрали.  На
этом же самом месте было построено  столько  мостов,  что  я  не  берусь
перечислить их все..."
   "Но было и еще кое-что. Ты слушаешь, Дэниэл? Когда я смотрел на  этот
мерцающий над водой мост, мне почудилось, будто я вижу людей, идущих  по
нему вдоль полосы света. Они поднимались и опускались все вместе,  точно
шли по волнам. Но ты, конечно, ничему этому не поверишь".
   Они свернули в высокий дом, обращенный к  улице  своим  весьма  узким
фасадом; я последовал за ними, дабы вставить в их разговор еще несколько
слов, однако там, где я ожидал увидеть дерево или гипс,  сияло  сплошное
стекло. На пороге вырос маленький  мальчик,  сказавший  мне:  "Сейчас  я
отворю эту дверь, Джон Ди, и узрим свет, что пребудет целое тысячелетие.
Все, открытое ныне, смертный да не закроет". Но тут дом  пропал  с  моих
глаз. "Видишь, я был прав, - мальчик снова возник  передо  мною.  -  Ибо
гляди, тысяча лет уж минула". Затем я услышал звон многих колоколов -  и
церковных, и торговых, и тех, что возвещают о чуме, и тех, что ограждают
от привидений.
   А потом мне явилась моя мать, чреватая младенцем, и вскричала как  бы
в родовых муках. "Ты рожден вновь, Джон Ди, и возмужаешь  в  граде,  что
зовется Лондоном".
   "Но я знаю Лондон..."
   "Этого города ты не знаешь. Другой займет там. твое место, и хотя  ты
опять будешь жить в нем, он сведет с тобою знакомство только по  книгам.
Однако может статься, что он  вновь  отыщет  тебя,  пытаясь  найти  себя
самого".
   И это, по крайней мере, чистая правда - поскольку мне неведомо, какая
часть этой истории объективна, а какая является моей личной выдумкой. Да
и что это, собственно, такое - прошлое?  Создается  ли  оно  в  процессе
писания или представляет собой некую самодовлеющую реальность?  Открываю
я его или выдумываю? А может ли быть, что я открываю его внутри  себя  и
потому   в   нем   сочетаются