простирается
столь далеко, что ты будешь допущен к моему столу".
   В  проходе  показались   трубачи   и   торжественным   гласом   своих
инструментов возвестили о начале  трапезы  ее  величества.  Затем  вошли
многочисленные стражники - каждый из них нес в руке факел для  освещения
залы, - а также прислуга, усыпавшая пол соломой,  дабы  скрыть  кровавые
пятна. "Знаешь старинное реченье, - спросила королева, - бегут меня  все
жаждавшие встречи, что  прокрались  босыми  в  мой  чертог?"  Она  вновь
засмеялась, покуда слуги расставляли по  столу  чаши  и  золотые  кубки,
бокалы и хрустальные кувшины, отделанные серебром, а также блюда,  судки
и подносы, сверкающие в свете факелов. Но что было подано нам  на  обед,
как не части моего собственного тела? Их вид ужаснул меня более  мерзких
жаб и визжащих мандрагоровых человечков . "Погляди, - сказала она,  -  все
мышцы кончаются жилами, кои мы иногда называем связками. А вот и язык  -
не брезгуй, отведай".
   Я не мог ни вымолвить слова, ни поднять глаз, ни шелохнуться. Ее уста
широко разверзлись, словно угрожая поглотить меня, и тогда  я  с  воплем
выбежал из приемного чертога. Я поспешил во двор и самым  кратким  путем
выскочил вон через ворота, обращенные к Уайтхоллъской пристани. Я  думал
только о том, как бы скорее очутиться подальше от сего гнездилища смрада
и  ужаса,  сего  второго  Гадеса;  однако   мне   страшно   было   опять
повстречаться на реке с Хароном, и я направился по  ближайшей  улочке  в
сторону Скотленд-Ярда и Чаринг-кросса. Оттуда до  Кларкенуэлла  был  час
ходьбы, и всю дорогу мне мерещилось, будто меня преследует  нечто  столь
же мрачное,  сколь  и  покинутые  мной  королевские  покои.  Оно  упорно
стремилось за мной по пятам, точно существо, гонимое  тайным  заклятием,
но когда я в испуге оглядывался назад, я не видел ничего - ничего, кроме
собственной тени, которая все вытягивалась и вытягивалась по мере  моего
приближения к дому.
   Добравшись до своего жилища, я настойчиво забарабанил в двери, однако
никто не отвечал мне. Тогда я посмотрел вокруг и заметил, что мой старый
дом выглядит теперь совсем  иначе  -  близ  него  возвышались  громадные
здания из камня и кирпича. Что же это за место, и мое, и не  мое?  Дверь
распахнулась  передо  мною,  и,  войдя  внутрь,  я  не   увидел   ничего
привычного. Вот моя комната для общения с духами, но она пуста  и  чисто
выметена. И что она делает здесь, у самой земли, ведь  ей  следует  быть
двумя этажами выше? Я спустился по  лестнице  в  подвал:  тут  была  моя
лаборатория, но я отшатнулся,  заметив  на  полу  обнаженных  мужчину  и
женщину. Он обернулся и крикнул мне: "Зачем ты звал меня?"
   Я онемел от страха и снова поднялся в свою бывшую гадальню, а  оттуда
выглянул в сад: теперь там было лишь несколько  облетевших  и  несколько
вырванных с корнем дерев, меж которыми валялись  каменные  осколки.  Эта
картина будто зеркалом отразила то, что творилось  у  меня  в  душе,  и,
полный страданья и недоумения, я  поднес  руку  к  лицу.  Где  выход  из
лабиринта, куда я себя вверг? Все те, кого я знал, давным-давно  умерли,
и впервые на глазах моих выступили слезы; они  застили  мне  взор,  и  я
словно сквозь тонкий  платок  увидел  мелькнувшую  передо  мной  смутную
фигуру.
   В тот же миг поблизости раздалось  странное  легкое  постукиванье,  и
спустя  краткое  время  в  углу  комнаты,  рядом  с  большим  оптическим
прибором, появился отец. Он был наг, но как бы  в  путах  дымчатого  или
пепельного оттенка,  обвивавшихся  вокруг  его  груди,  и  ноги  его  не
достигали пола на несколько дюймов. Лик его  был  ликом  давно  умершего
человека, и  я  выпрямился,  охваченный  сильным  трепетом.  "Червь  уже
вызрел, - промолвил дух, - скоро он подточит сердце лилии".
   Голос его был глубок, ровен и звучен; но суть его речей ускользала от
меня. "Что это значит, отец, или дух, или ангел?"
   "Я думал, что тебе лишь то и ведомо". Затем он раздвинул  воздух  или
разверз его перед  собою,  и  там,  в  миниатюре,  как  бы  в  маленьком
деревянном глобусе, я узрел себя, снова блуждающего по окутанному  тьмой
городу. "Это было видение мира без любви,  Джон  Ди,  но  того,  который
сотворил ты сам. Ты надеялся создать жизнь, а вместо этого создал только
образы смерти. Поразмысли об этом и раскайся в срок. Теперь же прощай".
   И мой отец пошел ко мне, вздыхая.  Я  отступил  назад  и  хотел  было
отворить дальнюю дверь, чтобы бежать  от  него,  но  он  опередил  меня.
Словно туман, он проник глубоко в мою плоть и кровь, а затем исчез.

6

   Я решил  просмотреть  бумаги  отца  как  можно  более  внимательно  и
терпеливо; после его смерти я лишь мельком взглянул на  них,  но  теперь
хотел разобраться во всем как следует. Теперь я  знал,  что  он  мне  не
"настоящий" отец; однако наша связь была еще теснее, ибо он  сформировал
меня путями, которые я едва начинал себе представлять. Узнав  что-нибудь
новое о его жизни, я наверняка узнал бы что-то и о своей. Среди  прочего
у меня были и документы, относящиеся  к  Кларкенуэлльскому  дому;  после
похорон я сунул их в обыкновенный хозяйственный пакет,  а  затем  бросил
тут, в одной из пустых спален; теперь же я принес их в кухню и  разложил
на столе. Пачка счетов, в которых фигурировал "дом на Клоук-лейн",  была
аккуратно перетянута голубой резинкой, и я быстро проглядел все, что там
находилось. Единственным интересным для меня  обстоятельством  оказалось
то, что отец приобрел этот дом у мистера  Абрахама  Кроули  27  сентября
1963 года - дата, вызвавшая у меня в мозгу целый рой мыслей, так как она
всегда считалась моим днем рождения.
   Некоторые бумаги относились к  другой  отцовской  собственности;  был
здесь и коричневый конверт, раньше мною не замеченный. Отец  написал  на
нем что-то печатными буквами  -  ДОКУМЕНТЫ  ПО  ТЕМЕ,  -  и,  вынув  эти
"документы",  я  увидел,  что   он,   как   всегда   педантичный,   даже
перенумеровал их. Бумага тут была разного качества,  почерк  везде  тоже
разный; на первом листке он  был  неровным  и  угловатым,  типичным  для
семнадцатого века. Я с трудом разбирал слова и поднес  листок  к  свету,
льющемуся из кухонного окна.

***

   Мы, верующие в откровение истинного Бога и в возрождение  Духа  среди
людей, призываем и умоляем жителей Лондона ожидать предвещенного мора  и
пламени . Но изгоните от себя всякий  страх  и  трепет,
ибо все вы суть боги и в последний день предстанете друг перед другом  в
своем божественном облике. Тогда не  будет  ни  мужчин,  ни  женщин,  ни
богатых, ни бедных, но все сердца воспылают в радости.
   Внизу значилось: "Сходка Лондонцев в Кларкенуэлле, август  1662  г.".
Это было достаточно любопытно, но на следующей странице  оказался  более
пространный текст, написанный другой рукой:

***

   Мы никогда не разделяли римских суеверий о  существовании  призраков,
называемых ангелами-хранителями, но  с  той  поры,  как  нужда  и  хвори
вынудили нас уединиться в сем старинном доме,  с  нами  произошло  нечто
весьма поразительное и  опровергающее  наши  прежние  воззрения.  Как-то
летним вечером мой несчастный больной брат лежал у окна, что выходит  на
реку и поля; в целом свете остались лишь мы одни,  и  он  был  как  моим
неизменным товарищем, так и моей неизменной заботой. "Взгляни, -  сказал
он. - Взгляни на эту стену. Видишь на ней человеческие черты?" Я ответил
ему, что дом был выстроен более двух столетий  тому  назад  и  пятна  на
камне появились просто от сырости. Он словно бы удовлетворился  этим  и,
снова опустившись на ложе, промолчал до конца вечера; но пульс  его  был
очень частым, и я опасался возвращения горячки и бреда. Поэтому я провел
рядом с ним всю ночь, держа наготове  чашу  с  ароматической  жидкостью,
дабы освежать ему  лицо.  Потом,  в  предрассветный  час,  что-то  вдруг
пошевелилось там, где он лежал; я счел замеченное игрою  теней  уходящей
ночи и мерцающей свечи, но когда оно обрело  форму,  я  понял,  что  это
пришелец из мира духов: фигурой и обликом он не отличался от  брата,  но
был гораздо светлее и поднялся из него, как легкий туман над  водопадом.
Когда сей призрак выпрямился во весь рост, я увидел, что он на один  или
два фута выше своего смертного  тела.  Весь  его  силуэт  серебрился  по
краям, а руками он как бы стряхивал  с  себя  остатки  плоти.  Затем  он
подарил меня улыбкой и низким поклоном, после чего обернулся и указал на
брата. Это был мой собственный брат,  глядящий  на  себя  самого,  и  на
мгновение я ощутил, как меня объемлет некий свет. Потом  призрак  смежил
глаза и снова улегся в спящее тело. Тут брат проснулся, и я  понял,  что
хворь отпустила его: на нем не было пота, а кровь в жилах стучала ровно,
как барабан. Сердце мое было так переполнено, что я  тотчас  же  поведал
ему все об этом чудесном  пришествии,  и  мы  оба  преклонили  колени  в
молитве.  Как  это  возможно,  чтобы  милость  Божья  снизошла  на  двух
смиренных обитателей ветхого дома в Кларкенуэлле?
   Прежде мы состояли в небольшой конгрегации Божьих Братьев,  и  местом
наших сборов была верхняя комната трактира "Компас" в  Крипплгейте.  Там
мы постигали отдельные важные истины - например, что мужчины и женщины в
равной мере причастны божественному огню, что  город,  где  мы  обитаем,
есть лишь прогнившая видимость, что после того,  как  распахнутся  врата
вечности, все мертвые воспрянут. Тогда сильные  мира  сего  падут  и  их
королевства рассыплются в прах, а людей духа осенит слава. Теперь же эти
истины,  провозвестникам  коих  мы  с  братом   благодарно   внимали   в
Крипплгейте, получили в наших глазах незыблемое подтверждение:  мы  сами
видели духовное существо, осиянное светом, и поняли, что даже  бедные  и
сирые, наподобие нас, могут удостоиться благодати. Хвала Господу! Писано
сего дня, 12 января 1762 года, в Клок-хаусе, Кларкенуэлл.

***

   Кто-то другой подписал на полях:  "В  Продолжение  Той  Же  Веры".  Я
перевернул страницу и обнаружил приклеенную к  ней  вырезку  из  журнала
"График" от 5 октября 1869 года. Первым, что я заметил, была вставленная
в текст гравюра: на ней красовался мой старый дом, почти не изменившийся
с тех пор, хотя фантазия художника сделала  его  намного  больше.  Внизу
имелся второй рисунок:  сидящая  вокруг  стола  группа  людей,  один  из
которых воздел руки в изумлении или ужасе. Заголовок статьи, выполненный
псевдоготическим шрифтом, гласил: "Медиум сбит с толку: Стивен Козуэй  в
Кларкенуэлле", - но все прочее было достаточно внятным. Я прочел:

***

   Медиумы-спириты редко заявляют, что их собственное поведение вызывает
у них тревогу, но именно  такое  признание  услышали  мы  от  известного
целителя Стивена Козуэя, посетившего один старинный и очень ветхий дом в
Кларкенуэлльском приходе. Он отправился туда по приглашению  Лондонского
профсоюза рабочих, арендовавшего этот дом  восемь  месяцев  тому  назад.
Если кому-то покажется странным,  что  общество  столь  рационального  и
прогрессивного толка прибегло  к  услугам  специалиста,  зарабатывающего
себе на хлеб беседами с духами и привидениями, мы можем  лишь  посчитать
это  очередным  парадоксом  нашего  противоречивого  века.   В   течение
нескольких месяцев служащие Профсоюза  рабочих  наблюдали  периодическое
возникновение  в  нижних  этажах  здания  некоей  странной  "атмосферы".
Прекрасно знакомые с исследованиями покойного мистера Фарадея в  области
магнитоэлектричества, они были склонны предполагать, что  эти  необычные
явления имеют вполне познаваемую физическую природу. Но вскоре  двое  из
этих почтенных джентльменов непосредственно  столкнулись  с  призраками:
стоя в полуподвальном этаже дома,  они  оба  отчетливо  увидели,  по  их
словам, "юношу и девушку без одежды", тут же исчезнувших.  Именно  после
этого события туда и был приглашен мистер Козуэй. Дальнейшее  излагается
по его собственным записям, ибо он был настолько любезен, что на прошлой
неделе прислал нам отчет о предпринятых  им  действиях.  Читатель  может
верить или не верить его рассказу согласно своему разумению. "Едва войдя
в Кларкенуэлльский дом, - начинает он, -  я  ощутил,  что  здесь  витает
некая сила, то ли благая, то ли грозная.  Однако  я  не  мог  предвидеть
ужасных последствий..."

***

   Я перевернул страницу, но  на  обратной  стороне  было  лишь  книжное
обозрение; конец отчета Стивена Козуэя отсутствовал, хотя кто-то  сделал
на  полях  примечание:  "Довольно  глупостей.  Привычка   к   обману   и
мошенничеству  застит  Козуэю  глаза".  Среди  сохраненных  моим   отцом
документов нашлось еще одно признание. Оно было написано  на  линованной
бумаге,   словно    вырванной    из    какого-нибудь    гроссбуха    или
приходо-расходной книги. Почерк был очень аккуратный, строчки  нигде  не
вылезали на поля, отчеркнутые красным на каждой странице.

***

   Меня преследует один страх, одна навязчивая идея. Она часто  занимает
мои мысли, когда я сижу в этом  доме  за  письменным  столом,  но  редко
покидает вместе со мной эти стены. Обычно  приступ  начинается  часов  в
десять-одиннадцать утра, а проходит примерно через час; все это время  я
обильно потею и брожу по дому, не  в  силах  остановиться  или  заняться
чем-нибудь определенным. Но почему меня мучает опасение столь ничтожное,
столь смехотворное, что позже оно  не  вызывает  у  меня  ничего,  кроме
улыбки? И тем не менее это чувство всегда  возвращается  -  боязнь,  что
любая написанная мною строка имеет какой-то иной источник, что я краду у
кого-то  фабулу  и  слова,  что  я  использую  темы  и  находки   других
романистов. Вот почему бывают случаи,  когда  я  покидаю  дом  и  еду  в
Лондонскую библиотеку на Сент-Джеймс-сквер. Полки английской  литературы
одновременно и пугают, и утешают меня: я ищу на них подтвержденье  своим
страхам, но эти поиски оказываются тщетными. И все-таки, даже  испытывая
облегчение, я не перестаю бояться того, что где-нибудь среди этих  томов
обнаружится роман, который я сейчас пишу.
   Сильнее всего это чувство бывает, когда книга уже завершена и  я  жду
ее публикации. В эти месяцы мой  страх  принимает  весьма  разнообразные
формы - я начинаю подозревать, что использовал диалог,  сочиненный  моим
собратом по ремеслу, что сюжет заимствован мною из некогда прочитанной и
забытой книги, что я просто записал чьи-то  чужие  слова.  А  вот  самая
странная тревога - что, если внутри меня все время живет кто-то  другой?
В таком состоянии духа я находился вчера, после отправки рукописи  своим
издателям на Феттер-лейн. Весь роман  создавался  в  этом  доме;  честно
говоря, я не верю, что мог бы написать его где-нибудь еще. Он  весь  был
пропитан здешней атмосферой, и я даже взял на себя дополнительный  труд,
перенеся в этот район само действие - забастовку медников в  1740  году.
На самом же  деле  эти  сцены  нищеты  и  страданий,  мятежей  и  смерти
разыгрывались на улицах и в тупиках Верхнего Ламбета; однако  я  перенес
их в Кларкенуэлл, а в качестве декораций  взял  ныне  разрушенные  жилые
дома рядом с церковью Св. Иакова. По-моему, именно это и  допускается  в
качестве художественной вольности, хотя настоящие художники  никогда  не
бывают свободными.
   И вот вчера это наконец случилось. Я сошел в полуподвал старого дома,
чтобы выбрать  вино  к  своему  одинокому  обеду,  и  тут  меня  охватил
привычный страх. Моя книга уже была написана  прежде.  Я  был  уверен  в
этом. Я не знал, как именуется подобное явление (наверно,  этот  феномен
давно известен врачам), но был убежден, что  каким-то  образом  слово  в
слово скопировал чужой  роман.  Даже  название  было  тем  же.  Не  могу
передать, какой ужас вызвала во мне эта мысль; из меня точно вынули  мою
собственную личность, как вынимают сеть из воды, и во  мне  не  осталось
ничего своего.
   Я немедленно вышел из дома и поехал трамваем на Хай-Холборн; оттуда я
пешком  добрался  до  библиотеки  на  Сент-Джеймс-сквер.  У  столика   с
журналами  мне  встретился  Том  Элиот,  и  у  меня  хватило  вежливости
поздороваться  с  ним.  Затем  я  поднялся  по  лестнице  к   полкам   с
художественной литературой и начал поиски,  зная,  что  их  исход  может
стать роковым - роковым, ибо если я найду  нужную  книгу  и  мои  страхи
подтвердятся, жизнь моя как писателя будет кончена. Я перестану доверять
своим собственным словам, не смогу больше наивно  полагать,  что  обязан
какой бы то ни было находкой своему собственному воображению. Все  будет
извлекаться из другого источника. И тут я  нашел  ее.  На  полке  стояла
книга с названием, выбранным мной лишь недавно. Ее опубликовали два года
назад - на корешке значилось "Лондон, 1922", - и, открыв ее, я увидел те
же  слова,  которые  печатал  на  своей  машинке.  Это  был  только  что
написанный мною роман. "Я - ничто, - вслух сказал  я.  -  Из  ничего  не
выйдет ничего". Я вернулся в дом,  который  безотчетно  считал  причиной
обрушившегося на меня горя, и равнодушно сел за свой  рабочий  стол.  Но
неужели я и теперь пишу то, что давно успел написать кто-то еще? И  если
так, что же мне делать?

***

   Здесь, на последней строчке второй страницы, рукопись  обрывалась.  Я
перевернул лист и с внезапным испугом вновь увидел знакомый почерк отца.
Чистую страницу пересекала крупная надпись: "Его Астральное Тело Вызвано
К Жизни". Я убрал бумаги обратно в  пакет  и  тихо  отнес  их  в  пустую
комнату.
   Я всегда легко засыпал в этом доме - глубоким, темным  сном,  который
после пробуждения оставлял у меня во рту привкус  ночи,  словно  кислого
съеденного плода. Но в этот вечер, изучив документы, я  пришел  в  такое
беспокойство,  что  не  мог  сомкнуть  глаз.  Уличный  фонарь  в   конце
Клоук-лейн бросал на стены и потолок  мерцающие  отблески;  вокруг  меня
двигались странные тени, и я точно видел обнаженную шпагу,  всадника  на
лошади, какое-то полощущееся в небе знамя.  Затем  я  попытался  отвлечь
себя, произнося слова задом  наперед,  но  некоторые  звуки  необъяснимо
напугали меня. Уже перед самым рассветом я прокрался в прихожую и  вынул
из-под лестницы ящик с игрушками. Что они здесь делали?  Ребенком  я  не
жил здесь ни дня - мать не позволила бы этого, - но изготовлены они были
не больше двадцати-тридцати лет тому назад. Однако потом их  присутствие
в этом доме стало мне понятным: в них играл отец  среди  порожденных  им
образов сексуальной магии. Я сел на  пол  и  с  величайшей  серьезностью
принялся собирать из отдельных деталей волчок и складного человечка.

***

   Несмотря на бессонницу, наутро я почувствовал себя достаточно свежим,
чтобы ознакомиться с завещанием Джона Ди.  Ему  следовало  бы  храниться
среди  других  старинных  волеизъявлений  в  архивах  Канцлерского  суда
,  но  библиографические
указатели привели меня в Отдел рукописей Британской библиотеки. Из этого
я сделал вывод, что завещание не было  оформлено  непосредственно  перед
смертью; наверное, он умер либо  в  безвестности,  либо  в  каком-нибудь
отдаленном месте, откуда ничего нельзя было переслать. Имелась и  другая
возможность:  оригинал  могли  потерять,  а   некоторое   время   спустя
обнаружить в его бумагах копию. Таких бумаг осталось много: в каталожном
списке  рукописей  доктора  Ди  были  навигационные   и   математические
трактаты, гороскоп королевы Елизаветы  и  рецепт  средства  от  мигрени,
карты и схемы,  таблицы  и  родословные.  Но  меня  интересовало  именно
завещание.
   Оно находилось рядом с другим трудом доктора Ди под одним  переплетом
из зеленой кожи. Название этой второй работы заинтриговало меня: "Благие
вести от ангелов", - но я  почти  ничего  в  ней  не  понял.  Мне  сразу
бросилось  в  глаза,  как  торопливо  устремляются  к  полям   выцветшие
коричневые строки; даже здесь, в покойном зале Британского  музея,  было
видно, в  каком  волнении  или  панике  писались  эти  слова.  Некоторые
предложения были  подчеркнуты  дважды  или  трижды,  а