человека с такой биографи-
ей. Вы ведь, так сказать, не по нашему ведомству
проходили. . .
   Не помогаю ему ни репликами, ни взглядом, но,
похоже, затруднений он не испытывает.
   - Вы встречались с дочкой Веры Антоновны.
Он разводит руками, что означает- служба, мол!
   - Прямо скажу, не очень рассчитываю на вашу
помощь, я ведь тоже читал ту справочку, нет у вас
оснований нам симпатизировать, хотя мы и не то
ведомство, а все-таки попросить вас о помощи попыта-
юсь. Терять-то нечего.
   - Терять нечего,- соглашаюсь.- Насчет помощи
не обещаю, а вот если бы вы рассказали мне что-
нибудь об этом семействе без обязательств с моей
стороны, был бы признателен.
   Он почему-то обрадован моей просьбой и, словно
совершив первую запланированную победу, откидыва-
ется в кресле.
   - Это можно, семейка, скажем прямо, гнилая.
Мамаша - хищница союзного масштаба. Ниточки
в Москву и дальше. Красивая баба - и это не самое
последнее ее оружие. Шлюхой не назовешь, но по-
стелькой пользовалась, когда дела стопорились. Дочка
вся в мамашу...
   Что-то в моем взгляде, наверное, мелькнуло такое,
что он запнулся.
   - Ну, не в полном смысле, конечно... Но все рав-
но, в моральном смысле у них сплошной плюрализм,
так сказать. Аполлончик ихний, вы с ним познакоми-

   лись, умудряется спать с обеими, типичный этот.
опять слово забыл, хорошее слово, точное, но всякий
раз, когда надо, забываю... Ну, который за счет бабы
живет... Альфред, Адольф, Аскольд...
   - Альфонс,- подсказываю.
   - Ну да. Конкретно у нас за ним ничего не числит-
ся. А жаль.
   - Что жаль? - спрашиваю не очень дружелюбно.
   - Сейчас, когда мамаша, так сказать, накрылась,
он с дочкой спелся, а вдвоем они много нам хлопот
доставить могут.
   - А ошибку в своих рассуждениях не допускаете?
   - Да какие там ошибки!
Он вдруг нахмурился, стал серьезен, даже зол.
   - Камешки где-то осели. Без дочки там не обо-
шлось. Мамаша говорить-то говорит, но заначку не
сдает. И вообще мы малость поторопились, ниточки.
как в туман, уходят. Один конец есть, другого нет.
Веселость и дружелюбие как маску снял.
   - То, что вы были властью недовольны, это ваше
дело. Но ворами вам восхищаться тоже вроде бы не
с руки. Так или нет?
   - Разве я высказывался на эту тему? И уточните,
пожалуйста, в каком качестве вы хотели бы меня
использовать?
Он морщится.
   - Использовать! Ну, зачем такие слова! Слово -
хитрая штука. Произнесено правильно, а понять раз-
но можно. Тут ведь все зависит от вашего отношения.
   - К чему? Или к кому?
   - Например, к доносительству. Ага! Вот видите!
Аж перекосило. Вот как слово звучит. А у нас, к при-
меру, есть сведения, что дочка с этим пижоном чего-
то готовят и ведут себя при этом вполне профессио-
нально.
   Тут, конечно, я не смог сдержать улыбки. А сыщик
всерьез озаботился. Не понравилась ему моя улыбка.
так же, как мне его осведомленность.
   - На всякий случай...
   Голос его звучит угрюмо и уже без особого добро-
желательства:
   - ...хоть вы и не новичок в делах, напомню вам
о том, что в уголовном кодексе предусмотрена ответ-
ственность за недоносительство, то есть, иными слова-
ми, за сокрытие преступления или умысла на него. Не
в порядке угрозы говорю. Честное слово! Не знаете
вы этих людей. Вы же в политических лагерях сиде-
ли, с уголовной публикой опыта общения нет. Смо-
трите, можете влипнуть в историю и не отмажетесь.
   Что-то мне нужно ему сказать. Дальнейшее молча-
ние только поощрит его подозрения.
   - Если предположить, что я оказался в ситуации,
о которой вы меня предупреждаете, то нетрудно вы-
числить линию моего поведения. Ничтожна вероят-
ность, чтобы я обратился к вам. Скорее всего я по-
старался бы предотвратить преступление, когда убе-
дился бы в неминуемости его совершения.
   Теперь он смотрит на меня, как я бы мог смотреть
на него с учетом разницы наших возрастов.
   - Ну, да! Это самое худшее, что вы можете сде-
лать! Знаете, что я вам посоветую, коли вы такой
пряменький? Прекратите это знакомство. Я ведь не
могу сказать вам всего, что знаю.
   - Я непременно приму к сведению ваш совет.
У него уже каменное лицо. Сейчас мы расстанемся.
Но меня вдруг одолевает любопытство.
   - А не позволите ли вы мне спросить вас кое
о чем, к делу не относящемся?
Он вяло пожимает плечами.
   - Ну, пожалуйста.
   - Вот я на днях прошелся по местным торговым
точкам и нигде не видел, ну, положим, такого вот

   костюма, что на вас. Если бы я захотел выглядеть
столь же изящно, что вы могли бы мне посоветовать?
   До него явно не доходит смысл моего вопроса, и он
опрометчиво спешит с ответом.
   - Случайная удачи. Брал с рук.
   - У спекулянта? - втыкаю тут же.
Наконец, усек, но замешкался лишь на мгновение.
   - Ну, почему обячательно у спекулянта?
   - Так что же мы делаем? "Мы" употребляю спе-
циально, чтобы смягчить каверзу.- В пылу служеб-
ного рвения рубим сук, на котором сидим? Или наде-
емся, что на нашу долю спекулянтов останется? Ведь
туфли. как я могу догадаться, просто великолепные
туфли.- они тоже с рук?
   Молодец! По улыбке его вижу, что он не из тех.
кого можно подсечь формальной логикой.
   - Если бы мы врач посадили всех спекулянтов
и перекупщиков, от этого в первую очередь пострада-
ли бы честные советские граждане. Спекуляция спе-
куляции рознь.
   - Значит, наша с вами общая знакомая из той
категории, которая "рознь"?
   - Именно! - восклицает он весело.- Вот вы слы-
шали, что существует массаж пятками?
   - То есть?
   - Очень просто. Вы ложитесь на ковер животом
вниз, а массажист укладывается поперек и начинает
колотить вас пятками но хребтине. Больновато. но
полезно. И совсем другое дело, когда вас кто-то со-
бьет с ног и начнет пинать но бокам. Это уже опасно.
   - Знаете.- отвечаю совершенно серьезно.- Ле-
нин никогда бы не сказал о вас, как о Бухарине. что
тот ни черта не смыслил в диалектике.
   - Вы что, очень не любите спекулянтов? - спра-
шивает игриво.
   - Никогда не задумывался над этим вопросом.
- Если продолжите контакты с нашими подопеч-
ными, как бы не пришлось задуматься.
   Эта фраза произносится стоя и тем самым не
обячательна к ответу. Мы жмем руки, и сыщик бы-
стрым шагом направляется к выходу. Я иду наверх
в свою комнату и, к большому удовольствию, нахожу
ее пустой.
   У меня прекрасное настроение. И причины мне его
понятны. Местных сыщиков ждет сюрприз. Полмил-
лиона упадет им в руки и не без моего участия. Меня
даже не тревожит, что Людмила будет обманута в сво-
их ожиданиях. Разумеется, мать ее не выпустят.
Возможно, даже этот обман ожесточит Людмилу и ее
кавалера, но после этого шага у них уже не будет
дороги начал, в ту публику, откуда выдернута ее мать.
Наверное, им нужно будет уехать отсюда, и тут
я могу быть им полезен.
   Но это еще не все причины моего хорошего на-
строения.
   Завтрашним мероприятием будет схвачено ча нос
полицейское мировоззрение. Эта тема меня волнует
давно. Полицейская психология, или психология по-
лицейских.- явление социально удостоверенное и об-
щественно полезное. когда оно как частный случай.
И только у нас произошло невероятное: полицейская
психология стала государственной и - хуже того -
общенародной. В этом отношении рафинированный
интеллигент мало чем отличается, скажем, от вахте-
ра. Один говорит: "Не суйся, не положено!" Второй
отвечает: "А я и не суюсь. Знаю, что не положено.
А которые суются, то честолюбцы, авантюристы,
и вообще это несерьезно".
   "Видишь вон того.- говорит вахтер,- я его чнаю,
он подозрительный".
   "Я его не знаю,- говорит интеллигент,- но очень
может быть".
   Удивительную социальную гармонию смастерили
мы под чутким руководством впередсмотрящих.
   Правда, сегодня моден тип сердитовзадсмотрящий.
Фонтаны правды извергаются относительно того, что
сзади. И только наши нынешние "органы", как про-
дукт непорочного зачатия... их просто как бы нет. Их
как бы нигде нет, потому что они как бы везде есть.
а мы их как бы не видим, потому что у нас своих глаз
давно уже нет, а только их глаза, которыми мы
и всматриваемся в жизнь и отбираем сами, без под-
сказки, что дозволено, а что еще нет.
   Сегодняшний умный отличается от вчерашнего ум-
ного тем, что вчерашний лучше других знал, чего
нельзя, а сегодняшний лучше других и раньше других
соображает, что уже можно.
   А где-то в невидимости пребывают прищуренные
оптимисты и тактично корректируют догадливых
и отважных. Свобода!
   Еще не очень хорошо понимаю, каким образом
увязывается завтрашнее мероприятие со всем ком-
плексом моих антиполицейских эмоций, но азарт, ов-
ладевший мной,- верный симптом того, что увязка
имеется.
   Задаю себе прямой вопрос: что более всего убежда-
ет меня в положительности моих новых знакомых.
в той положительности, которая, как бы густо ни
обросла перьями порока, способна обнажиться в под-
ходящей ситуации и стать стержнем возрождения или
обновления души? Так что же?
   Ну, во-первых, невозможно поверить, что внешнее
совершенство может быть только рекламой зла. И все
же не это главное в моем оптимизме. Долго думаю,
как сформулировать "главное", и прихожу к четкому
словосочетанию: протестантизм мышления. Ну,
а если не говорить красиво, но говорить искренно, то
мне импонирует их негативное отношение к власти.
Что оно негативное в полном смысле этого слова, то
есть не несущее в себе никаких конструктивных начал.
не смущает меня, ведь они так молоды, а в молодости
всякий протест начинается с брани. Главное, чтобы
брань не превратилась в способ мышления и тип
отношения к миру. Тогда цинизм, как ржавчина,
разъест душу и превратит ее в помойку. Но я уверен,
что бранящемуся всегда открыт путь к конструктив-
ному образу жизни, чего не скажешь о равнодушном
и хладнокровном. И, конечно же, таковой теорией
я защищаю и оправдываю самого себя, вот уж во-
.истину никогда не страдавшего хладнокровием.
   По отношению к моим новым знакомым я, навер-
ное, сейчас не совсем честен. Возможно, я обязан
был объяснить им, что сдача денег не спасет Людми-
лину мать от тюрьмы, факт сдачи может лишь обер-
нуться крохотным смягчающим обстоятельством, но
и в нем есть смысл. Но даже если бы и его не было,
я все равно не стал бы их отговаривать, потому что
они хотят совершить поступок ради блага другого
человека, а разве не с такого поступка начинается
всякое возрождение. Надо только однажды почув-
ствовать вкус к добру, к жертвенности, к бескоры-
стию, и вот тебе новая жизнь без всякого насилия
над собственной волей, и гордыне тогда не прокрасть-
ся в сознание, потому что перерождение происходит
естественным, так сказать, путем. Это эволюция от
недостаточности добра к его обретению, к врастанию
в него, к приобщению к нему.
   Еще сейчас мне хочется думать так: красивая жен-
щина (я мог бы говорить и о мужчине, но что-то
противится во мне...)- это ведь, в сущности, такое
же явление природы, как, скажем, красивый пейзаж.
Мы им любуемся и не предъявляем никаких претен-
зий. Наше любование лишено морализирования, оно
эстетическое по определению. То есть женская красо-
та - это некая ценность, к которой следует относить-

   ся как к достоянию, а всякое достояние подлежит
некоему обеспечению. Разве в Нефертити что-нибудь
интересует нас, кроме самого факта ее существова-
ния. Мы надеемся, что ее супруг фараон знал цену
красоты своей жены, оберегал ее, хранил как до-
стояние и увековечил ее для нас, будучи убежден-
ным в том, что имеет дело с явлением вечной ценно-
сти.
   Или вот Людмила. Ведь не о Нефертити я думаю,
а о ней, выстраивая все эти силлогизмы... Так если
о ней, возможно, она заслуживает какого-то особого
к себе отношения со стороны общества. Во всяком
случае, в себе это особое отношение я ощущаю. Я не
вижу ее ни женой своей, ни любовницей, но я хотел
бы, чтобы она где-то присутствовала в моей жизни,
чтобы она была где-то почти рядом и немного над.
Своим пребыванием в поле моего зрения она не
затмит ничего, что мне дорого, как особенная красота
байкальского пейзажа не мешает мне быть влюблен-
ным в российские холмы.
   Ведь что-то же происходит нынче с нашей эстети-
кой. В прозу ломятся матерщина и похабство, в поэ-
зию фиглярство, в живопись безобразие, в музыку
какофония. Почтенные, степенные мужи в своих
творческих эманациях кривляются и выламывают-
ся, как мальчики в период полового созревания. По-
дозреваю, что кого-то из них именно в этот переход-
ный период заметила публика, поощрила и обрекла на
вечную озабоченность поощрением. Грустно.
   И только природа, как шаловливых детей, стукает
нас по пальцам, тычет перстом в одуревшие лбы
и подбрасывает то тут, то там свои шедевры, образцы
извечно прекрасного...
   А со мной-то что за метаморфозы! Лишь днями
назад стоял у моря и, понося природу, отказывал ей
в существовании. Но встретилась на пути (или попе-
рек) красивая женщина, и мысль крутится змеей
и оправдывает, оправдывает, и я не в силах контроли-
ровать мысль и склонен отказать ей в реальности,
готов признать ее производной и зависимой от каких-
то иных состояний, которые вовсе не хочется форму-
лировать, потому что догадываюсь, что формулиров-
ки эти унизят меня в собственных глазах, и как тогда
я смогу любить ближнего, если захлебнусь презрени-
ем к себе.
   Нет, не должное настроение у меня сегодня, перед
завтрашним днем. Сегодня мысли мои должны быть
просты, однозначны, строги. И я знаю, как обрести
это состояние,- надо стать злым. А это просто. Надо
лечь на койку и вообразить, что ты на тюремных
нарах, и тотчас перед глазами возникнут лица прапор-
щиков, капитанов, полковников - лица палачей; лица
следователей, прокуроров, судей - и это тоже лица
палачей, с ними возвратится и завладеет душой ощу-
щение обреченности, расправы тупой и бессмыслен-
ной, когда тебя обвиняют в том, что черное называл
черным, а не белым, как следовало бы по правилам.
установленным самим сатаной,- и вот уже злость
туманит мозг, и скулы напряжены, и суставы пальцев
хрустят, но это не то состояние, которое нужно
обрести, это всего лишь злость бессилия. Аутотре-
нинг продолжается. Исчезают лица врагов, и появ-
ляются лица друзей, живых и погибших; погибших -
это очень важно.
   Погибшие - это те, кто лучше меня, потому что
погибнуть мог любой, а я все же выжил. Только нам
известны и доступны те критерии, по которым мы
оцениваем и судим себя.
   Там, в предгорьях Урала, проверялась не истин-
ность наших убеждений, а качество человеческого
материала, который мы противопоставляли системе.
Всем предоставлялась такая возможность - прове-
рить себя. Умники и хитрецы, обманувшие эпоху

   и себя, не кривите физиономии, потому что, похоже,
что поезд ушел, и вам, возможно, уже никогда не
узнать своей подлинной цены, той самой, знание кото-
рой нужно только самому себе.
   Вот на этой шкале ценностей уже в который раз
я снова нахожу свое скромное место, и именно скром-
ность места преобразует злость бессилия в злость
веселую и трезвую. И пусть дело, что меня завтра
ожидает, смехотворно и не по существу, в нем даже
нет риска и достаточно реальной пользы, но все же
это дело, а дело всегда было идолом интеллигента,
и чем большим идолом оно было, тем коварнее были
последствия деятельности...
   Но стоп. Нужно всегда контролировать мысль, по-
тому что у нее есть подлейшее свойство расслаиваться
на противоположности, и тогда конец всякому делу...
   На мое счастье именно в эту минуту в камеру,
прошу прощения, в комнату возвращаются с прогул-
ки мои товарищи по лечению. Их двое, и они оба мне
очень нравятся. У них есть то, чего мне уже никогда
не обрести,- спокойное отношение к жизни, такое
отношение свойственно исключительно участникам
жизни, но не преобразователям ее. Я склонен допу-
стить, что оно, это отношение, является подлинно
позитивным, то есть положительным изначально, не-
зависимо от жизненных ситуаций и фокусов судьбы.
Это тот самый случай, когда собака лает, а караван
идет. А может быть, это тот самый случай, когда
очень хочется верить, что истина - в глубинке и
нужно срочно опрощаться, чтобы приобщиться к
истине и успокоиться, отдохнуть и сменить идею на
лопату, а она зазвонит в твоих окрепших руках камер-
тоном подлинности и полноты бытия.
   - Ну, чего скучаешь? - говорит мне Андрюха,
как он мне сам представился, начальник цеха какого-
то мудреного завода в Харькове.- Там столько то-
скующих бабенок бродит. Мужиков-то раз-два... Это,
братец, даже подло с твоей стороны. Они же не
шлюхи какие-нибудь. Они нормальные семейные жен-
щины уставшие от быта. Много ли им нужно? Им
нужно, чтоб кто-нибудь чужой да посторонний заме-
тил, что они еще ничего. Что с ними еще можно.
А мужья не понимают и таскаются по секретаршам
да спортсменкам. Им, бедным, уважать себя хочется,
а ты тут валяешься, как последний эгоист. Нехоро-
шо.
   Я лежу и виновато улыбаюсь, потому что он прав.
И женщины не шлюхи, и я эгоист.
   Саша, второй мой сосед, чуть старше меня. Он
директор сельского клуба на Рязанщине. Полноват,
но подвижен исключительно. Этакий вечный массо-
вик-затейник. Он обладает поразительным качеством
создавать хорошее настроение у толпы людей, самых
различных по возрасту, темпераменту и общественно-
му положению. Его репризы вторичны, а шутки из
четвертичного периода. Просто он хороший человек,
а это, видимо, заразительно.
   - Слушай, что говорят умные люди,- тычет он
пальцем в Андрюху,- если бы у советских людей не
было отпусков, наше население сократилось бы до
Швейцарии, и не только потому, что после отпусков
женщины охотнее беременеют, а потому, что мы
просто перегрызли бы друг друга. Но вот возвраща-
юсь я из отпуска, встречаю сукиного сына - своего
худрука, который мне всю плешь переел своими аван-
гардистскими штучками, и начинаю понимать, что он
тоже человек и черт с ним, пусть ходит лохматый да
косматый, лишь бы не обовшивел! Или сынок мой, ты
веришь, часами может трястись, как паралитик, за-
ткнет уши наушниками, сидит трясется, стоит тря-
сется, ходит трясется, веришь, взял бы разделочную
доску и шарахнул по голове. А вот отдохну от него

   месяц, гляжу и думаю. Бог с ним, это же не падучая,
слюни не текут - и то хорошо. Пива хочешь?
   Мы пьем пиво, обсуждаем последний телемост.
Я поддакиваю, покачиваю головой и, конечно, не
признаюсь, что не могу смотреть эти телеигрушки,
особенно дисциплинированную команду на нашей сто-
роне. Я ее уже видел в зале суда. На языке оператив-
ников это называется "обеспечением". То есть некая
группа обеспечения заранее подготавливает контин-
гент людей, которые занимают все места в зале.
Разумеется, это исключительно доверенные лица,
стопроцентно советские, и сидят они с должным вы-
ражением лиц, все отпущенные на процедуру распра-
вы, три дня. Зал заполнен. Суд - нате вам, заткни-
тесь - открытый, а для родственников и друзей,
извините, нет места. Оперативник получает зарплату,
а властители общественных дум избавлены от инфор-
мации, которая может поколебать их регламентиро-
ванный фрейдизм,- отреагируешь сдуру и станешь
невыездным. Доверенные же не ляпнут. У них имму-
нитет с семидесятилетним стажем.
   - Слышь, а как тебе этот козел с микрофоном?
А те лопухи с ним на полном серьезе чешут! Они ему
про Фому, а он им про Крему, и все довольны.
   - Кончай, Андрюха, за политику, мне она во где
сидит. Ты лучше скажи, которая в джинсухе, она
замужняя?
   - Говорит, разведенка. А кто ее знает. Здесь все
разведенки.
   Я закрываю глаза, и меня выключают из собеседо-
вания.
   То, что называется "сегодня",- оно для меня
кончилось по содержанию, а остатки времени от "се-
годня" нужно просто заспать. У меня есть свои прие-
мы, мобилизую их и через десяток минут перестаю
слышать мир.
   Утром вопреки ожиданию не испытываю лихора-
дочности, к которой был готов. Напротив, ощущение,
будто сменился ритм и внутренний и внешний, и не
замедлился, нет, но стал ест