о колено.
   Никаких "здравствуйте". Едва Валера усаживается
рядом со мной, лодка срывается с места и с ревом
отшвыривает от нас берег с людьми, домами и субтро-
пической зеленью. Совсем немного минут нужно этой
бешеной лодчонке, чтобы оказаться в море, когда
берег, скорее, иллюзия берега, а подлинная реаль-
ность вокруг - сине-зеленые волны и крохотная ло-
дочка из плохонького металла - лодка наша с завы-
вающим задом.
   Я смеюсь над собой. Я, как ребенок, рад видеть
Людмилу и Валеру, я озабочен только тем, чтобы
скрыть эту радость, чтобы иметь физиономию, подо-
бающую моему возрасту, жизненному опыту и всему
пережитому, ведь неуместно мне радоваться стреми-
тельному полету лодки над волнами и тому, как легко
и вдохновенно ведет ее моя красавица, небрежно
обхватив рукой рулевую рукоять, устремив взгляд
вперед, в море, и волосы ее на ветру...- ах, ты
ведьма! Нет, что ни говори, а присутствие в мире
красивых женщин, даже если они орудие сатаны,
присутствие их незаменимо, а, может быть, и нужно,
чтобы они напоминали о совершенстве форм соблазна
в мире?.. Чушь, впрочем. Чушь и пошлость. Я почти
уверен, что Людмила по самым серьезным критериям
человек хороший, что дурное в ней наносно, что
нужно только соответствующее стечение обстоя-
тельств, чтобы выявилось доброе ее природы, и ко-
гда-нибудь это произойдет непременно, ведь не зря
   же ей дано от природы столь много, хотя бы вот это
удивительное сочетание античности профиля и про-
стоты улыбки.
   В данный момент, правда, улыбка не намечается.
Живописные брови ее напряженно нацелены на пере-
носицу, подбородок вздернут, и я не могу оторвать
взгляда от линий ее шеи, нежной и стремительной,
в последнем термине я не уверен, зато уверен, что
впервые испытываю подлинно эстетическое восхище-
ние от присутствия красивой женщины. Сейчас мне
кажется, я мог бы самыми рациональными приемами
доказать, что физическая красота человека - это
всегда благо для всех, и не только никому не в укор,
но, напротив, в оправдание случайных ошибок приро-
ды, сбоя гармонии, потому что источником радости
и счастья может быть гораздо в большей степени
общение с красотой как с феноменом, чем принад-
лежность к нему или обладание им... Впрочем, тема
может оказаться скользкой, а мне хочется остаться
на уровне трезвого созерцателя и спокойного цените-
ля, в такой позиции масса достоинств, и главное из
них- сохранение своего достоинства...
   Вру, наверное. А как будь я помоложе, не ринулся
бы я в бой за эту красоту с кем угодно, хоть с этим
красавцем, что справа от меня? Не исполняю ли
я роль известной лисицы перед неким виноградом?
Грустно.
   Кстати, взглянув на Валеру, замечаю и на его лице
ту же напряженность, что у Людмилы, и тут только
догадываюсь, что приглашен не на прогулку, а на
разговор, и предположение оправдывается немедлен-
но. Глохнет мотор, и вся синь Людмилиных глаз
обращена на меня, а Валера прикашливает сбоку не
то деловито, не то смущенно.
   - Что-нибудь случилось? - спрашиваю Людмилу,
помогая ей. И тут же благодарный взмах ресниц.
   - Знаете, я рассказала Валере о вас, ну, что вы
прошлый раз... какая у вас жизнь была и вообще...
   Я принужденно хмурюсь и озабочен единственно
тем, чтобы не покраснеть. Стыд за дурацкую исповедь
просто душит меня, я даже будто глохну от стыда
и оттого плохо слышу Людмилу.
   - Мы с Валерой решили, что, кроме вас, нам
никто помочь не может. И полно вроде друзей, а дове-
риться сейчас никому не можем.
   - В чем дело-то? - спрашиваю с нарочитым спо-
койствием и даже небрежностью.
   - У мамы плохо... Ну, в общем, и у нас тоже...
Дом опечатали, машину забрали, катер только успели
сплавить... Но не в этом дело... Есть шанс ей помочь.
ну, маме, то есть... Валерка, может, ты?..
   Конечно, Валера наверняка более толково может
объяснить суть, но мне все же хочется, чтобы гово-
рила Людмила, и я торопливо пресекаю Балерину
готовность вступить в разговор.
   - Если я могу быть полезен... если вы так считае-
те, то говорите просто и ясно, что нужно сделать.
   Интересно, а что я могу сделать? По-моему, реши-
тельно ничего. А жаль. Но пусть говорит, а вдруг...
   Людмила колеблется и при этом пристально смот-
рит мне в глаза, в ее взгляде что-то незнакомое мне,
возможно, я впервые вижу ее такой серьезной, да
и что, собственно, я о ней знаю, как о человеке?
Наверное, потому я немного взволнован и разговора
жду, как радость.
   - Понимаете, маме могут дать условно, это же
почти свобода... Нужно сдать деньги...
   - Деньги! - восклицаю я в отчаянии.- Да я их
даже украсть не умею, не только иметь!
   Моя реплика приводит Людмилу в замешательство,
она оглядывается на Валеру, у него почему-то улыб-
ка на лице, и почему-то Людмила в ярости от этой
улыбки. Между ними в пару секунд разыгрывается

   непонятная мне пантомима, но все это только на секунды
- Вы не поняли. Конечно, не о ваших деньгах речь.
Сдать нужно полмиллиона...
- Сколько? - переспрашиваю, охрипнув.
- Они есть, эти деньги, - торопливо поясняет
Людмила, - есть в одном месте... И если их сдать
следствию, то маму практически выпустят.
Я все еще полностью не пришел в себя от суммы,
но с сомнением качаю головой.
- Что-то я не слышал, чтобы людей, оперирую-
щих такими суммами, выпускали. Снизить срок - это
еще куда ни шло...
   Взгляд Людмилы тревожен. И я не хочу переда-
вать ей фразу оперативника относительно "червонца",
что определенно уготован ее матери.
   - Им очень важно найти эти денги, но они их
никогда не найдут.
   - Они принадлежат вашей матери? - спрашиваю
осторожно, ведь кто знает, какие в их мире правила
относительно обмена информацией. Уловив колеба-
ния, спешу понравиться.
   - Ради Бога, не говорите ничего, что мне не нужно
знать, я только хочу понять ситуацию.
   - Кам мы можем сказать все, я теперь знаю. вы не
из тех, кто продает.
   Комплимент весьма сомнительный, я предпочитаю
не реагировать на него.
   - Эти деньги из дела, понимаете, ну, из общего
дела... Я не знаю, как вам обьяснить.
   - Из дела. Это я понимаю. И что дальше?
   - Их нужно взять,- говорит Людмила тихо и по-
чти моляще смотрит мне в глаза.
   - Каким образом?
   - Господи, Людка,- теряет терпение Валера,-
кончай темнить. Украсть нужно эти деньги, вот что.
   - И отдать государству,- поспешно комментирует
Людмила.
   - Еще можно сказать: изьять и вернуть государ-
ству,- с усмешкой бурчит Валера.
   - Веселенькое дело,- цежу я, пытаясь усколь-
чнуть от Людмилиных зрачков.
   - Понимаете, мне участвовать в этом нельзя,
у меня должно быть железное алиби, иначе они меня
убьют.
   - Кто?
   - Ну, эти, у кого деньги. А Валерка один не
справится, нужно, чтоб его кто-то подстраховал. Вас
никто не знает. А больше мы никому довериться не
можем . . .
   - Знаете что,- говорю я,- слишком много ин-
формации сразу и слишком жарко. Давайте-ка искупа-
емся, а потом продолжим разговор.
   Мое предложение принимается активно, но я все
же успеваю выброситься первым, при этом чуть не
опрокидываю лодку и отбиваю ноги о борт.
   Боль отрезвляет меня совершенно, то есть включа-
ет мозг и выключает эмоции. Я спешу отплыть по-
дальше и хотя бы условно оказаться одному, мне это
очень нужно, немного мешают волны, мне бы сейчас
полный штиль, чтобы не трепыхаться на спаде вол-
ны. . .
   Итак, мероприятие, в которое меня вовлекают мои
юные дручья, весьма сомнительно по характеру. Но
прежде всего я должен ответить на вопрос: что будет,
если я откажусь? По всем правилам, то есть по
правилам моей жизни, я должен отказаться. С какой
стати я должен нырять в чужую грязь? В сущности,
предстоит совершить грабеж награбленного. Одна-
жды на государственном уровне был благославлен
этот лозунг и этот прием реазичации справедливости.
Справедливость не реализовалась, но породила зло,
неслыханное в истории. Но это в государственном
   масштабе. Здесь же конкретный случай: нужно по-
мочь женщине, той самой, которую я уже спас от
смерти. А теперь от тюрьмы?
   А если я решусь на отказ, то как он должен
прозвучать. . .
   Додумать я не успеваю, вскрикиваю от боли в боку.
Рядом со мной трепыхается огромная медуча,
о Боже, и не одна! Я дергаюсь одной ногой, другой.
обожжено плечо?, в ужасе от этой морской мерзости
я кидаюсь к лодке. Валера подсаживает меня из
воды. Людмила тянет за руку. Мне предлагается
какая-то мазь, я остервенело мажусь, проклиная
море, медуз. осьминогов, электрических скатов,
акул.- это вслух, а для себя у меня только одна
мысль, что купание придумал я зря, потому, что
с самого начала знал, что пойду на это дело, и более
того, если бы они, мои совратители, вдруг передумали
бы сейчас относительно моего участия, то я бы
настаивал и убедил их, что без меня им с этим делом
(о котором у меня еще и представления нет), не
справиться. Много могу начвать рациональных при-
чин моего согласия, но главная причина иррацио-
нальна: почти всю свою сознательную жизнь я бродил
тропами риска, эпоха вывернулась наизнанку и остави-
ла меня за бортом, я ведь разучился жить спокойно,
как все, максимализм поведения стал моей нормой,
а эта норма потеряла содержание и я мгновенно
состарился. Никто этого не заметил, ни друзья. ни
близкие. Но я это знаю. И потому невозможно мне
пройти мимо дела, моральная сторона которого мут-
на, но зато конкретна суть...
   А может, опять вру? Может, просто ради красивой
девчонки . . .
   - Рассказывайте,- сердито говорю Людмиле.
   - Что?
   - Как что? Где деньги, как взять, куда нести, кому
отдать?
   - Ну, что вы, что вы! - возмущенно протестует
Людмила.- Мы и не собирались валить на вас это
дело. Да вы и не сможете... Нужно только подстрахо-
вать Валеру. Так вы согласны?
   Я разочарован. Что значит "да вы и не сможете"!
Как-то обидно даже. Но в конце концов им видней.
   - Давайте конкретно, что от меня требуется.
Людмила садится на корточки передо мной так, что
я как бы над ней. Я смотрю ей в глаза и никуда
больше, но, Боже, никогда не подозревал, как широк
у меня угол зрения, хоть прищуривайся.
   - Деньги в чайнике в одном доме. Завтра ночью
в доме никого не будет. Валерка зайдет в дом, а вы
в саду его подстрахуете. хозяин иногда через сад
возвращается и уходит тоже. Это как бы, ну, черный
ход. В случае, если милиция...
   Встречаться вы не будете ни перед, ни после, каж-
дый пойдет сам по себе в определенное время. Там
нужно быть всего полчаса. Потом разойдетесь. Вас
мы найдем сами. После...
   Надо бы спросить, гарантирован ли уход хозяина,
действительно ли достаточно полчаса, но понимаю,
что вопросы излишни. Людмила открывается мне
какой-то другой своей стороной, о которой я не дога-
дывался. Это не просто деловитость. Что она своего
не упустит, это я понял срачу. Новая черта в ней -
надежность, качество, всегда ценимое мною и так
редко встречающееся в людях, иногда весьма дело-
вых.
   - Мы вам сейчас покажем этот дом. С моря его
хорошо видно. Только немного пройдем берегом.
   Мы перетасовываемся в лодке и снова занимаем
свои места. Я с Валерой на сиденье и впереди, Людми-
ла у руля. Не успеваю заметить, как она закладывает
стартерный шнурок, вижу только рывок, он произве-

   ден профессионально и изящно, еще секунда, и мы
несемся вдоль берега, который виден прекрасно, все
его аллеи и дворцы-санатории, и гостиницы, и отдель-
ные дома, но все же рассмотреть отдельный дом, да
если он еще окружен садом,- я сомневаюсь в целесо-
образности такого осмотра, но недооцениваю толко-
вости моих друзей. В руках Валеры появляется гро-
мадный морской бинокль не иначе, как военных вре-
мен. Именно этот аргумент оказывается для меня
решающим во всех мелькающих в моей голове сомне-
ниях по поводу успеха нашего завтрашнего предпри-
ятия. Я совершенно спокоен.
Глохнет мотор, и все мы смотрим на город.
- Трубу видите,- показывает Валера,- теперь
правее, правее, дом с красной крышей, а через дорогу
дом с флигелем. Тот самый.
   Он подает мне бинокль. Я долго вожу его туда-
сюда и, наконец, натыкаюсь на дом с флигелем, он
рядом, будто в полета шагов. И сад. Даже калитку
с тыла умудряюсь рассмотреть. Валера как раз рас-
сказывает, как эта калитка открывается. Странно,
что нет собаки. Валера уверяет, что нет. Это очень
странно. Собака должна быть.
   Валера рассказывает, как мне кратчайшим путем
пройти от санатория до дома. Я просматриваю в би-
нокль улицы и проулки, интересуюсь их освещенно-
стью. Предлагаю проделать этот путь днем, чтобы
ночью идти уверенно, но мне не советуют этого де-
лать, потому что некоторые из проулков почти не по-
сещаемы чужими и меня случайно может запомнить
какой-нибудь местный житель. Я считаю, что это
чрезмерная осторожность, но соглашаюсь и добросо-
вестно изучаю ориентиры для ночного прохода, кото-
рые мне объясняет Валера.
   В сущности, дело пустяковое. В одиннадцать три-
дцать я должен выйти из санатория и не спеша
к двенадцати быть у калитки. Ровно в двенадцать
я должен войти в сад и пробыть там полчаса. В случае
чрезвычайной ситуации, имеется в виду возвращение
хозяина, я в силу моих способностей изображаю
свист, перемахиваю через невысокий забор около
флигеля и исчезаю в темном переулке. Валера и Люд-
мила категорически исключают такой вариант, но их
категоричность все же не набирает одного процента
до ста, а они хотят исключить из возможного даже
случайность.
   Честно говоря, не все мне здесь понятно. Хотя бы,
например, почему подстраховать Валеру нужно толь-
ко с одной стороны, с тылу. Если речь идет о роковой
случайности, она может объявиться и с парадного
входа. И еще кое-что... Но я ни о чем не спрашиваю,
почему-то доверяя именно Людмиле, а не ее другу,
доверяю в том смысле, что предполагаю ее автором
всего проекта в целом. Женщина, которая может так
держать руль моторной лодки,- у нее мертвая хватка
в делах, представляющих ее собственный интерес.
Она слишком трезва для необоснованного риска и не
столь коварна, чтобы подставлять чужого человека,
спасшего ее мать.
   Еще некоторое время смотрю в бинокль, хотя это
уже лишнее. Несколько огорчительна простота всего
предстоящего, но знаю из личного опыта, что чем
проще дело, чем оно конкретнее, тем реальнее резуль-
тат. Не верю, что деньги принесут свободу бывшей
самоубийце. Оперативники, подкинув Людмиле идею
сдачи денег, лишь облегчили свою задачу, заведомо
обманув девчонку. Но положительным и конкретным
результатом предстоящей авантюры я считаю не сво-
боду Людмилиной матери, тем более что, как мне
представляется, там все сложнее, если учитывать
всякие личные обстоятельства, тот треугольничек,
что промеж них сложился. Нет. Результат - это дочь
хочет спасти мать. Бывший любовник хочет спасти
   брошенную им женщину. Любовник хочет спасти мать
своей любовницы. Любое из этих трех намерений
морально. В действии предполагается риск. Я своим
участием могу свести этот риск до минимума.
   Однако что-то много рассуждаю. Это тревожит.
Я ведь себя знаю. Обычно после принятия какого-
либо конкретного решения всегда испытываю лег-
кость и повышенную восприимчивость ко всему, что
не имеет отношения к делу. А тут все пялюсь и пя-
люсь на домик с флигелем и мну в руках морской
бинокль. И друзья мои притихли. Не слышу их. Мо-
жет быть, подозревают во мне нерешительность или
сомневаются в надежности? Спешу успокоить их, по-
ворачиваюсь и успеваю заметить быстрое размыкание
взглядов Людмилы и Валеры. Застигнутые, они пыта-
ются изобразить доверие и деловитость, Людмиле это
дается труднее, она этим рассержена, и улыбка на ее
лице вызывает во мне противоречивое чувство нежно-
сти и раздражения одновременно.
   - Моя функция в вашем предприятии элементар-
на, и можете не тревожиться на этот счет. Думаю,
что нам целесообразно расстаться сейчас. Надеюсь,
что в случае каких-либо изменений вы найдете воз-
можность известить меня.
   Они заверяют и несколько обескуражены сухостью
моего тона.
   До берега мы добираемся быстро. Валера остается'
в лодке, а Людмила выпрыгивает вместе со мной.
Я подаю ей руку, но она вдруг кидается мне на шею.
   - Я стопроцентно знала, что вы согласитесь!
И тут она целует меня тем коварным поцелуем.
в котором вроде бы одна дружеская симпатия, но вот
оно, утонченное искусство женских губ! Этот поцелуй
остается как бы запечатленным и будет помниться
тем уголком памяти, где прячется все самое ирра-
циональное, не поддающееся анализу и определению.
но способное к воздействию на сознание в чрезвычай-
но ответственных ситуациях, когда человек нуждает-
ся в исключительной трезвости мысли.
   "Спекулянтка!" - хочу сказать ей, но, конечно же,
не говорю и ухожу с таким видом, будто красивые
женщины целуют меня так часто, что я, право, этим
пресытился уже много лет назад. Впрочем, уверен,
что видом своим я ее не обманул и что она знает обо
мне больше, чем я сам.
   Пройдя по набережной, прежде чем свернуть
в проулок к санаторию, уже по привычке прощаюсь
с морем.
   "Ну что ж,- говорю,- всем, что уже произошло
и что еще произойдет, я обязан тебе, мировая свалка
aш два о. И от того, чем все закончится, зависит
характер нашего будущего прощания и специфика
моих воспоминаний о тебе. Трепещи! Ты можешь не
состояться как положительный феномен материи.
если я не определю тебя таковым, ведь весь мир и ты
в том числе всего лишь комплекс моих впечатлений.
Я не капризен, но и без снисходительности. Безмозг-
лость твоего колыхания от берегов до берегов за
смягчающее обстоятельство принята не будет...
   Потоки южного солнца падают на поверхность
моря и дарят ему цвет. Они же дарят ему и тепло,
и жизнь жизнью живущих. Люди еще щедрее. Они
дарят мою личность. Я же с этим не потороплюсь,
потому что не хочу как все, а только как я...
   В вестибюле санатория меня поджидает сюр-
приз - мой знакомый оперативник. Он жмет мне
руку с таким удовольствием на лице, словно я только
что повысил его в звании.
   - Видите, как мне везет,- сообщает он радо-
стно,- только что пришел, пяти минут не прошло,
и вы...
   Он так радуется своей удаче, что у меня возникает
подозрение: не сидел ли он у меня на хвосте с самого

   утра? А в санатории оказался первым, отработав
двухсотметровку по обходной аллее?
   - Не против, если поговорим?
   - Отчего же,- отвечаю.- Всегда приятно пого-
ворить с интересным человеком.
   Он смеется, потому что плевать хотел на двусмыс-
ленные остроты. Мы проходим в уголок вестибюля
и разваливаемся в креслах друг против друга.
   - Ну, как отдыхается?
   - Нормально. Да, кстати,- спрашиваю вдруг,- не
скажете мне, вы ведь местный или по крайней мере
все здесь знаете, вот этот санаторий чем-нибудь прин-
ципиально отличается от всех остальных?
Он пожимает плечами.
   - Он самый старый, менее комфортабельный, ну
и соответственно дешевый. А что?
   "Я так и знала!" - сказала Людмила, когда я отве-
тил на ее вопрос. И засмеялась. Почему она это
знала? И почему смеялась? Над этим теперь нужно
думать. Обязательно думать. Тревожно что-то. И со-
всем не хочется разговаривать...
   - Утопленница наша чувствует себя хорошо. Это,
наверное, вам интересно. Вы, так сказать, ее кре-
стный!
   Опять улыбается. Очаровательны эти служебные
улыбки наших доблестных сотрудников доблестных
органов.
   - Если не ошибаюсь,- отвечаю,- в вашем мире
крестными зовутся те, кто сажает.
   - Ну, это в нашем!
   - Как у нее настроение?
   - Как у подследственной. Понемногу говорит, ну,
то есть дает показания. Она уже не в больнице, вы
понимаете.
   - Понимаю.
   Он меняет позу с вольготной на деловую. На лице
предельная доверительность.
   - Кругами ходить не буду. Хоть вы и были в роли
спасающего, а все равно мы должны были вами, так
сказать, поинтересоваться. Знаете, всякое бывает
в такой ситуации. Скажу вам по секрету,- он подми-
гивает мне,- что кое-кто у нас там отпал, когда читал
справочку на вас. Интересно бы просто так погово-
рить... Впервые встречаю