ожит обо всем Жирмундскому.


                                    18

     Итак,  появилась новая фигура -  Еремин.  Надо его найти и  как можно
скорее. А тут еще неожиданный звонок Линьковой.
     - Рад вас слышать, Елена Ивановна. Что-то случилось?
     - Случилось.   Только   что   видела  латыша,  о  котором  вам  тогда
рассказывала. Он отпустил бородку, но я его все-таки узнала. Это тот самый
Лимас,  или  Лимманнс,  как  его  назвал Ягодкин.  Они оба стояли вместе у
подъезда гостиницы "Националь" и вместе же вошли в холл,  когда я  подошла
поближе. Меня они не видели - это точно.
     - Сложи так, - говорю я Жирмундскому, передав ему суть услышанного от
Линьковой,  -  и  срочный  розыск Еремина,  и круглосуточное наблюдение за
Ягодкиным.  Нам теперь важно знать и учитывать каждый его ход  в  игре.  И
немедленно   пошли  кого-нибудь  в  "Националь".  Пусть  разузнает,  какие
иностранцы поселились за последние дни в этой гостинице и не было ли среди
них  худощавого  человека  с бородкой.  Я не очень-то верю,  что его зовут
Лимманисом,  но выяснить имя  совершенно  необходимо.  Кстати,  учти,  что
генерал  через пару дней возвращается и мы должны быть во всеоружии.  Ведь
речь идет  уже  не  о  гипотетической  версии,  а  о  цепочке  достоверных
уличающих фактов.
     - Бу сде, - говорит Жирмундский.
     В  кабинете его уже нет.  А в приемной у меня ждет Шелест.  Проходя к
себе,  я  уже заметил его:  растерянный,  щуплый юноша с  длинными прямыми
волосами,  в  темном,  видимо парадном,  костюме и даже при галстуке,  что
совсем излишне при такой свирепой жаре.
     Но, прежде чем принять Шелеста, я вызываю по телефону Чачина.
     - Сережа,  - говорю я без предисловий, - слушайте и запоминайте. Пора
уже сообщить Ягодкину,  что вы выезжаете за границу, скажем, послезавтра и
что паспорт и  виза у вас уже на руках.  Поэтому пусть он передаст вам то,
что  хотел,   завтра  или  в  крайнем  случае  послезавтра  утром.   Затем
встретитесь с ним,  когда ему будет удобно,  лучше на улице,  на остановке
троллейбуса или автобуса. От приглашения на дом уклонитесь: времени у вас,
мол,  в обрез. Если на свидании он попросит вас, допустим, из любопытства,
что ли,  показать ему ваш заграничный паспорт, скажите, что при себе у вас
его нет,  оставили дома.  Возможно,  или даже вероятно,  он  предложит вас
подвезти,  не  отказывайтесь,  но  только до  аэропорта.  А  у  начальника
аэропорта,  куда вы  пройдете через служебный вход,  найдете Жирмундского.
Ясно?
     Остается Шелест.
     Он входит решительно и спокойно - видимо, здравый смысл преодолел его
растерянность,  подсказав ему, что ничего больше свидетельских показаний в
этих стенах от него не потребуют и,  следовательно,  тревожиться не о чем.
Входит он молча,  без приглашения садится в  кресло у  стола против меня и
ждет.
     Мне это нравится. Можно быть официальным без излишних любезностей.
     - Шелест Яков Ильич? - начинаю я.
     - Точно.
     - Женаты?
     - Холост.
     - Живете с родителями?
     - Нет. Они мне выстроили однокомнатную квартиру на улице Руставели.
     - Где работаете?
     - По   окончании  Московского  автодорожного  института  оставлен  на
кафедре.
     - Год рождения?
     - Тысяча девятьсот пятьдесят второй.
     - Есть личная автомашина?
     - Пока только о ней мечтаю. Средства не позволяют. На ставку младшего
научного сотрудника автомашины не приобретешь.
     - Можно приработать.
     - Я  и  пытаюсь.   Готов  к  любому  поручению,  не  предусмотренному
Уголовным кодексом.  Не гожусь также для холуйства, подхалимажа, клеветы и
доносов.
     Мальчик мне нравился все больше. Импонировала лаконичность и четкость
его  ответов,  его  непоказная  самоуверенность  и  убежденность  в  своей
правоте. Такой паренек, подумал я, ни увиливать, ни лгать не будет.
     - Вы член Общества филателистов? - спрашиваю я опять.
     - Давно.
     - Нас интересуют ваши отношения с одним из членов того же общества. Я
имею в виду Ягодкина Михаила Федоровича.
     Шелест отвечает сразу же, не обдумывая ответ:
     - Отношения  несложные.   Работодатель  и   работник.   Поручающий  и
порученец. В общем, помогаю ему пополнять его отличную, кстати, коллекцию.
     - Каким образом?
     - Во-первых,  я сотрудничаю в журнале "Филателия СССР" и все сведения
о новых почтовых марках получаю,  так сказать, из первых рук. Знаком я и с
рыночной стоимостью любой редкостной марки.  Кроме того,  я  одессит,  и в
Одессе у  меня в Черноморском пароходстве уйма знакомых.  Есть среди них и
мои коллеги по страсти к  почтовой марке.  Вот я и связал Ягодкина с одним
таким  собирателем,  а  именно с  барменом теплохода "Колхида" Тихвинским,
которого  все  называют  просто  Кир.   У   Ягодкина  связи  с  некоторыми
специализированными магазинами за  границей.  Он  хотел  послать несколько
новых советских марок,  в частности блок "Союз" - "Аполлон", и обменять их
в  Марселе  на  марки,  посвященные  Антарктической Америке  и  дрейфующим
полярным станциям США.  Кир  это  сделал,  и  марки  я  Михаилу Федоровичу
привез, небесплатно, конечно.
     - И без инцидентов?
     - Вы проницательны,  - смеется Шелест. - Инцидент был. Правда, не при
передаче,  а  два  дня  спустя у  него  дома на  вечеринке.  Я  захмелел и
разболтал по дурости о  том,  что Кир ходил в  Марселе в  марочный магазин
вместе с механиком теплохода, и о том, что он в этом же магазине купил для
себя  кучу  разных экзотических марок.  Узнав об  этом от  Кира,  я  нашел
механика и  перекупил у него десяток марок из Нигерии,  Конго,  Камеруна и
Коморских островов.  Две из них я уже здесь,  в Москве, сменял на чудесную
датскую   марку,   выпущенную   к   двухсотлетию  американской  Декларации
независимости,  номинальная стоимость 70 +  20 рэ,  ну и  я отвалил за нее
какую-то толику.  Так вот,  когда я  рассказал об этом,  Ягодкин буквально
рассвирепел.  Оказывается,  я  обязан  был  показать ему  все  купленные и
обмененные в Марселе марки, он не претендовал на них, но обязательно хотел
их  лицезреть.  Ну,  я  привез их  ему на другой же день,  кроме тех двух,
обмененных уже здесь, в Москве.
     - Марки со штемпелем или без?
     - Нет, все новехонькие.
     - Ну  что  ж,  -  говорю я,  -  будем считать,  что  о  Ягодкине пока
достаточно. А что вы скажете о Челидзе? Он ваш друг, кажется?
     - Друг?  Вы хотите сказать: знакомый. Другом Челидзе может быть такой
же подонок, как и он сам.
     - Интересно. А почему?
     - Прежде  всего  потому,  что он человек неинтеллигентный и нечистый.
Едва ли шибко грамотный.  Когда-то застрял в шестом классе десятилетки, на
том  и  остановился.  Диктанта  ему  не  давайте:  стыдно будет читать.  К
географии он относится,  как мадам Простакова,  только  вместо  извозчиков
гоняет на собственной автомашине. Якобы коллекционирует марки, но отличить
Конго от Камеруна  не  сумеет.  А  почему  нечистый?  Потому  что  духовно
нечистоплотный, готовый на любую подлость, на любое преступление, если оно
покажется ему безнаказанным.
     - Где же он работает?
     - Говорит,  что  свободный художник,  что-то  лепит,  что-то  малюет.
Церковники его иногда приглашают -  платят здорово.  В  мастерской у него,
по-моему,  никто никогда не был, да и существует ли таковая, мне неведомо.
А зарабатывает он не меньше, чем какой-нибудь завмаг. Мастер утилизировать
потребности и чаяния современного мещанина. Может достать любой импорт: от
французских духов  до  американских джинсов.  И  притом не  только шмотки.
Одному  моему  приятелю  он  достал,   например,   японский  транзисторный
телевизор  "Шарп",  а  я,  например,  купил  через  него  пишущую  машинку
"Оливетти".
     - А валютой не балуется?
     - Не  знаю.   Сертификатами  он,  правда,  расплачивался  как-то.  Но
сертификаты были не  его,  а  ягодкинские.  А  вот тайна их союза для меня
сокрыта.
     - Значит, союз все-таки есть?
     - Несомненно.  Откуда,  например,  возникла Раечка - любовная страсть
почтенного Михаила Федоровича?  Ее  где-то разыскал и  подготовил для этой
роли  Жора.  Откуда появилась Лялечка?  Из  того же  источника.  Оттуда же
"Волга", и мебельный антиквариат, и редкие марочки.
     - А откуда валюта у Ягодкина?
     - Врать не хочу.  Не знаю.  Но слыхал,  что где-то за рубежом у  него
есть родня,  которая ему иногда что-то подбрасывает.  Вот и нужен Челидзе,
чтобы денежки где-то пристраивать. Странный он человек, товарищ полковник,
порой даже и не поймешь,  что и зачем ему нужно. На днях приходит ко мне и
просит:  напиши мне сценку какой-нибудь научной конференции при испытании,
скажем, какого-то прибора. Нужно, мол, для одного розыгрыша. Он знает, что
я  научную фантастику люблю и  физику знаю:  все-таки специальный институт
окончил.  Напиши сценку как бы для радиопередачи:  ничего не видно,  а все
слышно.  А я, мол, на магнитную пленку перепишу. Подробности объяснения за
мной,  а  гонорар полсотни.  Ну  какой же дурак откажется?  Я  и  написал.
Кратенький диалог на  испытании прибора для определения состояния вещества
в  магнитном поле.  Прочитал.  Жора  сказал:  "Блеск",  выложил  полста  и
умчался.  Ну  зачем ему  понадобилась эта  псевдонаучная размазня?  Голову
сломаешь - не разгадать.
     - А это, - говорю я, - мы у самого Челидзе спросим.
     И в этот же момент в кабинет буквально врывается Жирмундский.  Увидев
Шелеста, замедляет шаги и рапортует:
     - Есть важное сообщение, товарищ полковник. Может быть, отложите пока
ваш разговор?
     - А мы уже кончили. Давайте ваш пропуск, Яков Ильич. Только знаете...
     - Все знаю, товарищ полковник, - говорит Шелест.
     И когда он уходит, Жирмундский, не садясь, продолжает:
     - Я разыскал Еремина.
     - Где он?
     - Убит. Сбит машиной. Вот рапорт инспектора ГАИ. Читай.
     И я прочел.
     - "Я,  инспектор Кунцевского ГАИ, старший лейтенант Горелов И. М., 20
августа в 12 часов 35 минут находился на съезде Минского шоссе у гостиницы
"Мотель".  В  12  часов 40 минут автомобиль ГАЗ-24 "Волга" с  забрызганным
грязью  номером  сбил  пешехода,  стоявшего у  обочины на  проезжей части.
Убедившись,  что к  пострадавшему уже сбежались люди и первая помощь будет
ему оказана,  я начал преследование автомашины, которая, сбив человека, не
остановилась. Включив сирену, я преследовал ее, шедшую со скоростью 160 км
в  час до  21-го  км,  где у  поворота от населенного пункта "Переделкино"
водитель ее,  не  успев затормозить,  врезался в  самосвал МАЗ-205 с  гос.
номером ЮБА 32-17. При столкновении нарушителя отбросило в сторону. Машина
его  загорелась,  и  водитель погиб.  При  осмотре  тела  были  обнаружены
документы - паспорт серия ХСА ј 522423, выданный 75 о/м г. Москвы 30 марта
1968 г.,  и водительские права серия ААА ј 324672 на имя Родионова Филиппа
Никитича,  механика  станции  технического  обслуживания производственного
объединения "Мосавтотехобслуживание" ј 12 на Хорошевском шоссе".
     - Что скажешь, Николай Петрович? - спрашивает Жирмундский. - Конечно,
жаль человека,  но  еще  более жаль свидетеля,  показаний которого было бы
достаточно,  чтобы сразу же  посадить Ягодкина на скамью подсудимых.  А  в
угрозыске мне  сказали,  что  у  Родионова,  кроме  документов,  нашли еще
пятьсот рублей сотенными купюрами. Цена убийства, так, что ли?
     Я молчу. Сказать, что я удивлен, не могу. Я потрясен. Выбит из седла,
как  жокей  на  финише.  Два  возможных свидетеля выпали из  следственного
процесса.
     - Послезавтра возвращается генерал, - мельком вспоминает Жирмундский,
- а  с  чем мы к  нему придем?  С Лялечкой и Шелестом?  Маловато.  Правда,
отыскался латыш.  Он действительно живет в "Национале". Только он не латыш
и  не  Лимманис,  а  Отто  Бауэр  из  Вены.  Представитель торговой  фирмы
"Телекс".  Судя по внешности, в точности соответствует описанию Линьковой.
Но вполне вероятно,  что будет отрицать знакомство с Ягодкиным.  Тем более
что Ягодкин за эти дни в "Национале" не появлялся.
     - У нас есть еще Немцова и Чачин, - говорю я.


                                    19

     Чачин звонит мне домой в половине десятого:
     - Я  уже  звонил вам,  Николай Петрович,  но  телефон не  отвечал.  В
управлении вас тоже не  было.  Рейс во Франкфурт-на-Майне в  десять сорок.
Как  вы  и  предполагали,  Ягодкин напросился меня отвезти в  аэропорт.  О
паспорте  не  спрашивал.   Проводит  он  меня  только  до  Шереметьевского
аэропорта.  Я настоял,  даже сказал вспыльчиво: я, мол, не маленький, меня
даже родители не провожают,  а если он мне в чем-то не доверяет,  то может
свои  марки  забрать:   они  у  меня  в  бумажнике.  Он  пожурил  меня  за
мальчишескую вспыльчивость и, по-моему, очень неохотно согласился. Поэтому
полагаю,  что он будет незаметно за мной наблюдать во время посадки.  А я,
как мы условились, постараюсь скрыться в толпе и служебным входом пройти в
кабинет начальника аэропорта.  Я уже договорился с товарищем майором,  что
он  будет меня ждать за десять минут до посадки.  Там же я  и  передам ему
марки.  Товарищ майор сказал,  что отвезет меня домой прямо от  служебного
входа, а завтра я могу уже возвращаться в свой отдел.
     - Вношу поправку, Сережа, - говорю я. - Завтра вы целый день посидите
дома.  Никуда не выходите, двери не открывайте, к телефону не подходите. А
на все справки о вас лично и по телефону пусть ваши родители отвечают, что
вы уехали за границу. Вот так. Ну а завтра доложите своему начальству, что
выполнили наше задание и откомандированы к себе в отдел.
     Жду  Жирмундского.  По  моим  расчетам,  если  отправка  самолета  не
задержится,  он будет у  меня в  первом часу.  Жду,  покуриваю,  читать не
хочется, и я мысленно подвожу итоги сделанного. Если добытая таким образом
марка  окажется шифровкой,  это  можно  будет  установить только  завтра в
экспертизе,  и  с  докладом генералу все будет в  порядке.  В нем остается
только один пробел - Немцова. Но и его мы завтра заполним.
     В  десять минут первого прибывает Жирмундский.  Никаких объяснений не
требуется:  они  у  него на  лице,  как  некий вид лучезарности.  Молча он
протягивает мне  марки.  Их  две  -  "Аполлон" -  "Союз",  новехонькие,  с
бесцветной клеевой поверхностью на обороте.  Так же ни о чем не спрашивая,
возвращаю марки майору, добавляя только:
     - Утром сразу же  отдай Красовской.  Пусть снимет клей.  И  если  это
шифровка,  тотчас же шифровальщикам.  Пусть поторопятся.  Не думаю,  чтобы
шифр оказался таким уж сложным. Расшифруют и без источника.
     У Красовской уже все готово. Клей смыт, и в лупу на оборотной стороне
каждой марки отчетливо видны миниатюрные цифры -  почти прилегающие друг к
другу пятизначные числовые ряды. Как я и предполагал: шифровка. Немедленно
передаю ее шифровальщикам.
     Генерал будет после трех часов дня,  а  до этого мы успеем побывать у
Немцовой.  На  работе  ее  сегодня  нет:  Жирмундский узнает  об  этом  по
телефону.  Решаем не вызывать ее в комитет, а нагрянуть к ней на квартиру.
Утром она наверняка дома.
     Так мы и делаем.
     И тут нас встречает полнейшая неожиданность.
     Мы только успеваем представиться, как Немцова говорит:
     - Проходите,  товарищи,  или граждане,  как мне,  наверное, нужно вас
называть.  Я вас давно уже поджидаю.  И то,  за чем вы приехали,  вас тоже
ждет - вон там, на столе.
     На   круглом  полированном  столике  посреди  комнаты  лежит  плоская
миниатюрная кассета с магнитной пленкой.
     Я еще недоумеваю, но Жирмундский сразу находится:
     - А давайте-ка мы присядем к столу,  если позволите. И сами садитесь.
И рассказывайте обо всем с самого начала.
     - Со знакомства с Ягодкиным?
     - Зачем? Сначала о себе, о своей работе.
     Я  гляжу  на  Немцову и  не  вижу  никаких следов беспокойства на  ее
строгом, красивом, не приукрашенном косметикой лице.
     - Зовут  меня  Немцова Раиса  Григорьевна.  Мне  двадцать шесть  лет.
Работаю в  институте секретарем директора.  Никаких секретных материалов у
меня на работе нет,  или,  вернее,  они через меня не проходят.  Для этого
есть другие люди и другие виды хранения.
     - И  Ягодкина  это  устраивало?  -  спрашиваю  я,  словно  упоминание
Ягодкина в нашем разговоре само собой разумеется.
     И Немцова не удивляется, сразу отвечает:
     - Нет,  конечно. Он очень настаивал, чтобы меня допустили в круг этих
людей.
     - Перед кем настаивал?
     - Передо мной, ясно. Ни с кем в институте он не был связан.
     - И что же вы ему ответили?
     - То,  что  я  не  физик,  а  у  нас все сотрудники или доктора,  или
кандидаты   наук.   У   директора  даже   стенографистки  со   специальным
образованием. А у меня и высшего нет: с третьего курса пединститута ушла -
замуж вышла.  Когда же муж умер - он тоже в этом институте работал, - меня
Анастас Павлович взял  к  себе личным секретарем.  И  никакой соучастницей
Ягодкина я не стала вот до этой штуки. - Она небрежным жестом указывает на
катушку с магнитной пленкой.
     И опять мы не спрашиваем,  что это такое, ждем, что расскажет сама, а
она  говорит,  говорит,  говорит,  словно хочет  сразу  выложить все,  что
скопилось в душе, о чем она думала и передумала.
     - Меня привлекла в Ягодкине не только его трогательная заботливость и
даже не чисто мужской интерес ко мне как к  женщине,  хотя в доме у него я
чувствовала себя  неуютно  рядом  с  ухоженной и  красивой,  но  почему-то
завидующей мне  Лялечкой.  Привлекло меня в  Ягодкине его внимание к  моей
работе,  даже  к  самым  скучным в  ней  мелочам.  Ну  какой мужчина будет
интересоваться тем,  как  проходит мой  служебный день  в  институте,  кто
заходит к директору,  кто даже просто проходит мимо меня. И я рассказывала
и  радовалась,  что есть у  близкого мне человека не только интерес к моей
внешности или к одежде, хотя одевалась я всегда очень скромно, а интерес к
мелочам моей жизни, о которой-то и рассказывать было некому. А Ягодкин все
расспрашивал,  и всем интересовался,  и очень хотел,  чтобы на работе меня
оценили и  допустили в свой ученый круг.  Он даже книгу мне подарил -  вон
лежит так и  нераскрытая.  "Физика высоких энергий".  Я  в  ней ни строчки
понять не  могу.  Да  Ягодкин и  сам  не  стал читать,  не  моя,  говорит,
специальность. Вот, мол, прочтешь и будешь с ними на равной ноге. "Ну хоть
по страничке в день читай, что совсем непонятно, пропустишь, но картина-то
всей вашей работы тебе будет яснее,  и  с  людьми легче сходиться будешь".
Что  и  говорить,  приятно было мне такое внимание,  такое участие в  моей
личной жизни,  только книжка эта  не  для  меня  писана.  Но  вот  однажды
случился у нас такой разговор...
     Она  задумывается,  приглаживая рукой  свои  светлые,  чуть  вьющиеся
волосы,  и я смотрю на ее тонкие и длинные пальцы и думаю: этим бы пальцам
с тончайшими механизмами работать,  а не пропуска подписывать и телефонную
трубку поднимать,  соединяя директора с  городом.  А ведь Ягодкин знал фон
той  среды,  в  которую стремился проникнуть,  знал,  кто есть кто в  этой
среде,  и  мечтал только о том,  чтобы покорная ему Раечка сумела бы стать
необходимым каналом связи.
     - Любопытный разговор,  - продолжает она задумчиво. - Спросил он меня
как-то:  хорошо  ли  работают наши  телефоны,  не  вызываем ли  мы  иногда
телефонных мастеров для  починки?  Я  ответила,  что  подобных случаев  не
помню. "А пропустили бы к вам такого мастера, если бы это понадобилось?" -
"Конечно,  пропустили бы". А он как-то, не смотря мне в глаза, говорит: не
могла бы  я  устроить такой пропуск Челидзе под видом телефонного мастера?
"А зачем?  - спрашиваю.  -  Ведь обман это, и Челидзе не к чему глазеть на
то,  что его не  касается".  -  "Ну какой же это обман,  -  говорит он.  -
Пустяк,  придет человек и уйдет". Кстати, в телефонах Жорка разбирается не
хуже профессионала.  Отвернет гайку, заглянет внутрь аппарата и уйдет. "Н