утый вами,  уже  освобожден,  -  невозмутимо ответил
Осипов,  его ничуть не  задел скрытый упрек.  -  К  сожалению,  фашистские
хозяева лагеря,  удрав на запад, захватили с собой и всю его документацию.
Но  кое-кто  из  бывших его  заключенных вспомнил вас  и  ваш сенсационный
побег.
     Легко представить, как приятно мне тогда было сказать Толе:
     - Принимай роту, командуй...
     А  спустя месяц или больше он -  уже в  звании капитана -  командовал
батальоном на Зееловских высотах, а в Берлине майором закончил войну. Я не
рассказывал сейчас об этом Саше -  он слышал все и  от меня,  и  от самого
Корнева, который до самой своей смерти шесть лет назад - инфаркт, подорвал
все же сердце в лагере, - дружил и со мной, и со старшим Жирмундским. И не
только слышал,  но и читал:  после войны Толя Корнев закончил литинститут,
много  писал,   и  была  у  него  повесть  о  фантастическом  побеге  двух
военнопленных из лагеря смерти в Словакии. Вон она - стоит на полке в моем
кабинете, только фамилии героев в ней изменены...


                                    4

     Итак,  дело Лжеягодкина было закрыто.  Ни мы,  ни уголовный розыск не
могли  раскрыть его  связей.  Тайна тысячи долларов и  английского шифра в
медной шкатулке так и осталась неразгаданной.
     Я был убежден,  что,  проникнув в Советский Союз с документами на имя
Михаила Федоровича Ягодкина, Сергей Гадоха не вернулся к своему уголовному
прошлому.  Расследование уголовного розыска подтвердило,  что  ни  одно из
крупных  преступлений за  послевоенные годы  -  ни  вооруженные ограбления
сберегательных касс, ни угон и перепродажа автомашин, ни хищения - не было
связано с  именами Гадохи или Ягодкина.  Да  и  документы на  имя Ягодкина
могли изготовить для  него  лишь те,  кому досталась вывезенная из  лагеря
документация.  Для  чего  -  ясно:  его  могли обучить в  одной из  бывших
немецко-фашистских разведывательных школ. Почему новые хозяева выбрали для
этого Гадоху,  тоже ясно. Во-первых, он русский, во-вторых, готовый на все
уголовник, предатель в дни войны, полицай и капо в оккупации.
     В деле Гадохи для меня все было ясно,  кроме одного: чем он занимался
в  Москве в  своем  газетном киоске,  кроме  продажи периодики,  значков и
открыток?  Но  и  на  этот  вопрос вскоре был  добыт  ответ.  Мы  получили
любопытное,  загадочное  и  неожиданное  письмо.  Принес  его  сам  автор,
адресовалось  оно   "следователю  по   делам   иностранных  разведок".   А
неожиданным и загадочным было даже не содержание письма, а имя, отчество и
фамилия его автора: Яїгїоїдїкїиїнї Мїиїхїаїиїлї Фїеїдїоїрїоївїиїч.
     Новый Ягодкин. И опять Михаил Федорович. И снова совпадение - не мой.
     Я  читаю  и  перечитываю  письмо  в  присутствии лукаво  улыбающегося
Жирмундского.  Он  уже  прочел его  и  уже наверняка сделал свои выводы из
прочитанного.
     А я снова читаю:
     "Уважаемые товарищи!  Пишет вам М. Ф. Ягодкин, зубной врач-протезист,
работающий в  стоматологической поликлинике Киевского района.  Я  участник
Великой Отечественной войны,  имею боевые награды,  в  плену не  был и  на
оккупированной врагом территории не  проживал.  Родственники за границей у
меня есть,  но связи с  ними не поддерживаю,  хотя и получаю иногда от них
переводы.   За   границу  после  войны  ни   разу  не   выезжал,   даже  в
социалистические страны по  профсоюзным туристским путевкам.  В  Москве до
прошлого года я жил на Шереметьевской в Марьиной роще,  а потом переехал в
отдельную квартиру в кооперативном доме на улице Дунаевского.  Сообщаю вам
об  этом так  подробно,  потому что это имеет непосредственное отношение к
вчерашнему происшествию в  поликлинике.  На прием ко мне явился без записи
сравнительно молодой  человек  в  дорогом  импортном костюме  и  рубашке в
красную клеточку.  Оказалось, что иностранец. По-русски он говорил хорошо,
но  очень уж  тщательно выговаривал все буквы,  как это делают иностранцы,
так  и  не  сумевшие освоить  нашу  русскую,  а  в  особенности московскую
разговорную речь.  Я сказал ему:  "Ваша фамилия?  По-моему, вашей лечебной
карточки у меня нет". А он в ответ: "Это неважно. Я к вам от дяди Феди. Он
ждет посылку".  -  "Какого еще дяди Феди?  -  недоумеваю я.  -  Нет у меня
такого".   А  он  спрашивает:  "Ваша  фамилия  Ягодкин?"  -  "Ягодкин",  -
подтверждаю я.  -  "Михаил Федорович?" -  "Точно". - "Вы переехали сюда из
Марьиной рощи?"  -  "И  это верно".  -  "Так почему же вы не отвечаете как
положено?"  Тут уже я  рассердился и  говорю:  "Вы меня с  кем-то путаете.
Приходите без записи,  а у меня прием".  Он помолчал немного,  должно быть
сознавая свою ошибку,  извинился и  вышел.  А  вечером,  размышляя об этом
непонятном визите,  я вспомнил две фразы посетителя:  первую - "Я к вам от
дяди Феди.  Он ждет посылку" и вторую - "Так почему же вы не отвечаете как
положено?".  А вдруг это пароль?  Значит, был другой Ягодкин, который знал
дядю  Федю  и  мог  ответить как  положено.  Происшествие это  меня  очень
встревожило,  и  я  решил,  что  нужно обо всем рассказать вам.  А  вы  уж
разберетесь, что надо делать".
     К  письму приложена визитная карточка автора с  адресами и телефонами
его поликлиники и квартиры.
     Я долго молчу, пока не вмешивается Жирмундский:
     - Ну что скажешь, дядя Коля?
     - Раздумываю.
     - О чем?  Пожалуй,  все ясно... Иностранец шел к сгоревшему Ягодкину,
но дворницкая и соседний дом уже снесены, соседи разъехались - спросить не
у кого. Ну и узнал адрес Ягодкина в ближайшем окошечке Мосгорсправки.
     - Мосгорсправка дает адрес дома, а не места работы.
     - А  может быть,  он заходил и домой,  узнал у соседей,  где работает
Ягодкин?
     - Почему у соседей?
     - Может быть, дома никого не застал.
     - А  почему он не пошел к Ягодкину в киоск?  Для связного это было бы
разумнее.
     - Возможно, ему дали явку в дворницкую.
     - Опять  "может быть" и  "возможно".  Вот  ты  и  проясни.  Побывай у
Ягодкина или  позвони ему,  пригласи к  себе.  Для  него  это  даже лучше:
сплетен не будет. Да и я смогу зайти на разговор.
     - Значит, мне допрашивать? - удивился Жирмундский.
     - Не допрашивать,  а расспросить.  И не только о происшествии,  а и о
жизни вообще. Женат или холост, как живет, чем интересуется, с кем дружен.
Так  сказать,  прощупать личность,  характер,  реакцию на  вопросы,  склад
мышления. Если нужно будет, я вмешаюсь.
     Жирмундский  удивлен   еще   более,   недоумевающий  взгляд,   полное
непонимание моей пристрастности.
     - Неужели ты его в чем-то подозреваешь? - почти растерянно спрашивает
он.
     - Нет,  конечно,  -  разъясняю я.  - Просто хочется знать побольше об
авторе письма.
     Больше всего терзало меня сомнение или совпадение, если хотите, - еще
один двойник Ягодкина!  Случайно?  Вероятнее всего,  именно так.  Наверно,
Соболевых в Москве десятки, и наверняка есть среди них и Николай Петрович.
Так стоит ли удивляться, что к нам в поле зрения попал еще один Ягодкин?..
     На  другой день  Жирмундский уведомил меня  по  телефону,  что  автор
письма уже получил пропуск и направляется к нему в кабинет.
     Подождав чуток, захожу туда и я. Вхожу без стука, и Ягодкин тотчас же
оборачивается.  Ничего знакомого в нем - никогда его не видел. Высок, худ,
недлинные  волосы  с  проседью,  подстриженные усы  и  черноморский загар:
видно, недавно приехал с юга.
     Я  в  штатском,  звания моего он не знает,  и  потому я  вежливо,  но
деловито обращаюсь к Жирмундскому:
     - Разрешите поприсутствовать, товарищ майор.
     И в ответ на согласный Сашин кивок сажусь позади Ягодкина.
     - Вы  можете  поподробнее  описать  этого  иностранца?  -  спрашивает
Жирмундский.
     Ягодкин отвечает не сразу,  подумав, словно вспоминая, и в голосе его
не слышно ни настороженности, ни волнения.
     - Отчего же,  конечно, могу. Помню довольно ясно - хорошо рассмотрел.
О том,  как был он одет, я уже вам писал, а вообще: ростом пониже меня, не
атлет,  даже со склонностью к  полноте,  блондин,  стрижен коротко,  вроде
меня,  глаза чуть прищуренные с пронзительным,  изучающим вас взглядом, ни
усов,  ни бороды,  даже модных теперь бачек нет, а нос прямой, чуть-чуть с
горбинкой.
     - Ну что ж,  -  замечает Жирмундский.  - Описание довольно подробное.
Можно с вашей помощью сделать фоторобот.
     - Пожалуйста, - соглашается Ягодкин.
     - А вы не можете указать тех, кто еще видел его в поликлинике?
     - Мои пациенты, ожидавшие приема. Фамилии и адреса можете записать по
лечебным карточкам. Я скажу, чтобы вам дали их в регистратуре.
     Жирмундский   вежлив   и   дружелюбен.   Расспрашивает,   по-деловому
интересуется.
     - А как он узнал, где вы работаете?
     - Понятия не  имею.  Он  знал даже,  что я  переехал сюда из Марьиной
рощи.
     - Может быть, он заходил к вам домой?
     - Не знаю. Дома никого не было. Я сейчас не женат.
     - Холост?
     - Нет, разведен. Пока живу один.
     - Может быть, он заходил к вашим соседям?
     - Где? В Марьиной роще? Так дом снесен, и все разъехались кто куда. А
с новыми соседями я почти незнаком.  Где работаю, знают только в правлении
ЖЭКа. А там никто обо мне не спрашивал.
     - Тогда расскажите просто о себе,  - улыбается Жирмундский. - Вы были
женаты,  развелись. А где сейчас ваша жена, под какой фамилией живет и где
работает?
     - А какое отношение это имеет к происшествию в поликлинике?
     - Возможно,  прямое.  Он  мог  получить адрес поликлиники и  у  вашей
бывшей жены.
     - Я  не поддерживаю отношений с  моей бывшей женой.  -  Ягодкин сух и
холоден. - Линькова Елена Ивановна. Живет в Москве. Получила однокомнатную
квартиру. Где именно, не знаю.
     Я считаю, что пора мне вмешаться.
     - В  письме к  нам вы называете себя участником Великой Отечественной
войны. Где вы воевали, на каком фронте, в какой части и в каком звании?
     - А  почему я  должен отвечать на этот вопрос?  -  совсем раздраженно
откликается Ягодкин.  -  И почему вам?  Вы это можете выяснить сами,  если
хотите.
     - Хотим,  -  говорю  я.  -  Но  сначала спросим у  вас.  Ваше  письмо
интересно,  и уже потому многое в нем требует проверки.  Поймите: не зная,
как и,  главное, почему этот иностранец нашел именно вас, мы вообще ничего
не сможем объяснить. Ни себе, ни вам.
     Я  понимаю  раздражение Ягодкина.  Так  и  должен  вести  себя  любой
сохраняющий свое достоинство человек,  непричастный к  описанной в  письме
ситуации.  Не он создал ее в поликлинике,  не он виноват в ней, так почему
же интересуются его прошлым, явно не имеющим к ней отношения? Но мой тон и
настойчивость все же побуждают его отвечать.
     - На  Юго-Западном фронте с  начала войны.  Призван в  Минске,  -  он
называет военкомат,  часть,  куда был направлен,  имена командиров полка и
роты.  - Начал войну рядовым, кончил служить старшим лейтенантом. Имею два
ордена.  Снят с  учета в  сорок третьем году по  свидетельству медицинской
комиссии о  негодности к  военной службе.  После ранения два  года не  мог
ходить:  так  было повреждено колено.  Передвигался на  костылях,  потом с
палочкой,  да и  теперь хромаю.  А  как воевал,  спросите у моего ротного.
Сейчас он под Москвой, директор дома отдыха в Старой Рузе.
     - А после войны где работали? - спрашивает Жирмундский.
     - Сначала учился.
     - В Минске?
     - В  Минске  уже  никого у  меня  не  было.  Отец  и  мать  погибли в
эвакуации.  Товарищи помогли устроиться в  Москве,  поступил в  Московский
стоматологический.  По стопам отца -  он тоже был протезистом.  На этом, я
думаю,  моя биография исчерпана,  -  иронически заключает Ягодкин. - Думал
помочь опознать врага, а вышло, что сам на допрос попал.
     - Неужели  вы  не  понимаете  разницы  между  допросом и товарищеской
беседой?  - говорю я. - Вы действительно помогли нам, и не только тем, что
написали о происшествии в поликлинике.  До этого разговора вы были в наших
глазах лишь автором заинтересовавшего нас  письма,  теперь  же  мы  узнали
человека, которому не стыдно рассказать о прожитых годах. Вот так, товарищ
Ягодкин.  Ну а сейчас мы займемся фотороботом.  У вас есть  еще  время?  В
лаборатории мы отнимем у вас не более получаса.
     А затем мы сообща создавали портрет искомого иностранца.  На экране в
темном зале  плыли перед нами высокие лбы,  прически с  короткой стрижкой,
щеки с  различной степенью пухлости,  носы с  горбинкой.  Ягодкин отбирал,
отвергая и подтверждая.
     Наконец портрет составлен.
     - Похож? - спрашиваем мы у Ягодкина.
     - Никогда не думал, что могу описать его так наглядно.
     На этом и заканчивается наша встреча.


                                    5

     Поручив Жирмундскому проверить в  архивах военную биографию Ягодкина,
я решил сам съездить к его ротному командиру, ныне директору подмосковного
дома отдыха.  Обмелевшая Москва-река, лиственно-хвойный лес по краям шоссе
и  в зеленой лесной глуби его белый каменный корпус современной постройки:
профсоюзный дом отдыха "Лебедь". Директор Жмыхов Андрей Фомич.
     В кабинете директора чисто,  как в больничной палате. Письменный стол
с креслом, два стула, диванчик; на стенах ни плакатов, ни лозунгов.
     Директор встает за столом, пожимает руку, спрашивает:
     - Только что приехали?
     - Только что, - отвечаю я и показываю ему служебное удостоверение.
     - Ого,  -  говорит он с уважением. - Простите, товарищ полковник. Что
же вас интересует в моей служебной деятельности?
     - Не в вашей служебной деятельности,  Андрей Фомич, а в вашем военном
прошлом.  Не помните ли вы своего однополчанина, старшего лейтенанта вашей
роты, Ягодкина Михаила Федоровича?
     Жмыхов наклоняется ко мне, в глазах удивление.
     - Конечно, помню. Я встречался с ним и после войны. Он даже отдыхал у
нас, товарищ полковник. А что случилось?
     - Меня зовут Николай Петрович.  Ягодкин проходит у  нас как свидетель
по одному делу.  И  меня интересуют не его послевоенные,  а именно военные
годы.  Как воевал,  не был ли в  окружении,  ездил в командировки в другие
части?
     - Отлично воевал, два раза представляли его к награде. В окружении не
был,   как  и   вся  наша  часть.   В   командировки  не   ездил.   Ничего
подозрительного.
     - Я  и  не  ищу  подозрительного,  Андрей  Фомич.  Просто интересуюсь
человеком как личностью.
     - Но интересуетесь-то вы не мной,  а моим подчиненным.  А я знаю, где
вы работаете. Все понятно: смерш?
     - Сейчас другая терминология, Андрей Фомич.
     Расспрашивать дальше было  бессмысленно.  Все  совпадало с  рассказом
Ягодкина.   Другая  биография,  другой  Ягодкин.  У  него  никто  не  крал
биографии,  как  украли ее  у  моего.  И  люди,  что это сделали,  даже не
подозревали,  что в  нескольких кварталах от местожительства,  отведенного
Лжеягодкину,  преспокойно жил  еще  один  Ягодкин с  теми  же  паспортными
данными.  Отсюда и  ошибка связного,  не  нашедшего на  месте человека,  с
которым он шел на связь. Надо искать связного.
     Нашли его быстро.  Опознали его в  таможне Шереметьевского аэропорта.
Им  оказался некий  Франц  Дроссельмайер,  представитель одной швейцарской
часовой  фирмы.   Был  в   СССР  недолго,   ознакомился  с  нашим  часовым
производством и  выяснял возможности коммерческих связей.  Но опознали его
по фотороботу все-таки слишком поздно: накануне он уже улетел на родину. В
Москве  был,  оказывается,  впервые.  Ничем,  кроме  производства  часовых
механизмов,  не интересовался,  в  театрах не бывал и  встречался только с
корреспондентом одной  швейцарской газеты.  Ничего особо интересного я  не
узнал,  кроме  одного  поразившего меня  обстоятельства.  Дроссельмайер не
говорил по-русски, он всюду объяснялся через переводчика. Мы нашли и этого
переводчика,  все  подтвердившего:  по-русски Дроссельмайер мог произнести
только два слова: "спасибо" и "хорошо".
     Так он или не он заходил к Ягодкину?
     Я решаю выяснить это сам.  Надо ехать к Ягодкину.  Заехать ненароком,
без приглашения,  как бы проезжая мимо: больно уж он обидчив. Возвращался,
мол,  домой и решил заглянуть и поблагодарить его за помощь, да и показать
не  составленный  нами  совместно  фоторобот,  а  подлинную   фотокарточку
Дроссельмайера. Но тянуло меня к однофамильцу Миши и другое. Что-то мне не
понравилось в его письме и в личной беседе.
     Не могу объяснить что...  Вероятно,  разговор с ним на разные темы, о
житейском обиходе и домашнем уюте -  ведь мы с ним,  можно сказать, сейчас
холостяки поневоле, - поможет мне заглянуть в душу и понять недопонятое.
     На  небольшом асфальтовом плацу возле его  подъезда,  где я  оставляю
машину,  стоит еще  одна "Волга" -  голубая и  совсем новая или  ухоженная
настолько, что ее можно принять за новую. Спрашиваю у старичка в подъезде:
чья?  "Ягодкина,  - говорит. - Кому же еще такие машины покупать - деньжищ
тьма.  А вы к кому?" -  "Да к нему же",  - говорю. "Зубки, значит, сменить
хотите,  -  ухмыляется старичок,  видно, до сплетен охочий. - Третий атаж.
Квартира с медной дощечкой".
     Подымаюсь  без  лифта  -   невысоко.  Звоню.  Колокольчик  за  дверью
откликается музыкально и весело.
     Дверь открывает сам  Ягодкин.  Он  в  пижаме и  теплых туфлях.  Глаза
блестят -  или  поспорил жарко,  или выпил.  Последнее подтверждает легкий
винно-водочный ветерок, дохнувший из комнаты.
     Блеск в глазах сменяется недоумением,  даже растерянностью,  впрочем,
тотчас же скрытой.
     - Господи боже мой,  -  уже  умиляется он.  -  Сам  полковник Соболев
удостаивает меня  вниманием.  Проходите,  полковник,  у  меня несколько не
прибрано: только что поужинал в теплой компании. Да вы не беспокойтесь, мы
одни. А пиджак снимите: у меня жарко.
     Делаю первый вывод:  уже  постарался узнать мою фамилию,  должность и
звание.  Зачем?  Естественное любопытство при  воспоминании о  человеке  в
штатском, так строго говорившем с ним в кабинете майора? Может быть. Но от
кого он мог это узнать?
     Остатки  ужина  убраны.  На  столе  никакой еды.  Только  шампанское,
коньяк,  лимонные дольки в  сахаре да еще джин и пепси-кола вместо тоника.
Гостей,  видимо,  было много,  судя по количеству бутылок и рюмок.  Широко
живет протезист с новенькой "Волгой" и таким интерьером: старинная мебель,
дубовые стулья с медной лампой,  заказные стенды с книгами и вольтеровское
кресло у телевизора.
     - Может быть, коньячку выпьем? - предлагает Ягодкин, убирая посуду. -
Я сейчас рюмки переменю.
     - Не беспокойтесь,  Михаил Федорович,  - останавливаю я его. - У меня
не тот возраст,  и сердце надо беречь.  А о звании моем забудьте:  вы не у
меня на службе.  И,  как и у вас, у меня есть тоже имя и отчество. Николай
Петрович, к вашим услугам.
     - Тогда чем обязан?  -  спрашивает он.  В голосе уже сухость, которую
следует размочить. Учту.
     - Хочу поблагодарить вас,  Михаил Федорович,  -  говорю я.  - За ваше
письмо  и  бдительность.  Кажется,  вашего посетителя мы  нашли.  Вот  он,
поглядите. - И я кладу на стол фотокарточку Дроссельмайера.
     - Он! - обрадованно узнает Ягодкин.
     - Вы  уверены?  -  вновь  спрашиваю я,  положив  фотографию обратно в
бумажник.
     - Несомненно, - уточняет Ягодкин. - Именно он.
     - И говорил с вами по-русски... - без акцента?
     - Без малейшего.
     - Больше он вас беспокоить не будет. Кстати, от кого вы узнали о моей
должности и фамилии?
     Ягодкин не смущается.
     - У одного из ваших работников.  Проходил по коридору,  искал кабинет
майора и  обратил на  себя  внимание кого-то  из  проходящих мимо.  "Вы  к
полковнику Соболеву?" -  спросил тот. Я взглянул на повестку и сказал, что
к  майору Жирмундскому.  Ну а  когда вы зашли в  кабинет и  заговорили при
майоре таким начальническим тоном, я уже понял, с кем имею дело.
     Признаю,  что  Ягодкину  нельзя  отказать  в  сметливости,  а  мне  в
недостаточной ост