озь коньяком пропахший,
швырнул пиджак на диван,  да так швырнул,  что бумажник вылетел, и сказал,
что идет в ванную: ему надо, мол, принять душ, побриться и привести себя в
порядок. Пока он мылся, я подняла бумажник, открыла его и увидела немецкий
паспорт на имя какого-то Отто Бауэра, чужие, несоветские деньги и билет на
самолет до  Вены на  сегодня в  восемь тридцать вечера.  Когда он вышел из
ванной,  я подаю ему бумажник и спрашиваю: "Почему у тебя немецкий паспорт
с твоей карточкой, на чужое имя и чужой билет на авиарейс до Вены?" Так он
даже позеленел от злости. Ткнул бумажник в карман и схватил меня за горло.
"Я тебя задушу, - говорит, - сволочь, научу, как в чужих карманах шарить".
А потом кулаком в лицо ткнул и ушел. Я тут же вам и звоню.
     - Вот что,  Раиса Григорьевна,  -  говорю я,  -  никуда не улетит ваш
Ягодкин с  чужим паспортом.  Мы  им займемся.  А  вы закройте дверь на все
замки и никому не открывайте, кто бы ни позвонил. Я вам сам позвоню утром,
а до моего звонка никуда не выходите. Мало ли что может случиться.
     - Что там произошло? - волнуется Жирмундский.
     - Сегодня в  двадцать тридцать Ягодкин вылетает в  Вену  с  паспортом
Отто Бауэра.
     - А фото?
     - В паспорт вклеена фотография Ягодкина.  Видимо, это и есть "вариант
зет". Если агенту угрожает опасность разоблачения, загнать его куда-нибудь
в  глубинку с паспортом на другое имя.  А вышло,  что не в глубинку,  а на
Запад,  в царство "инакомыслия". И каким образом это вышло? Зачем хозяевам
Ягодкин за границей -  без знания языков,  без опыта разведчика? Марками в
киоске  торговать?  Чепуха!  Не  мог  Бауэр  подарить ему  свой  паспорт с
авиабилетами в  придачу,  если сам сегодня собирается в  Вену.  Тут что-то
другое. Почему молчишь?
     - Есть мыслишка, Николай Петрович. Может быть, Ягодкин просто украл у
Бауэра его  билет  и  паспорт.  А  дома  свою  карточку вклеил.  Могло так
случиться?  Могло. А где это было, неважно. В баре ли, где вместе выпивали
и Бауэр, расплачиваясь, оставил на стойке бумажник, а Ягодкин его подобрал
или дома,  где Бауэр, скажем, повесил пиджак на спинку стула. Всегда можно
украсть документ, если знаешь, где он лежит.
     - Но ведь Ягодкин знал, что Бауэр перед поездкой в аэропорт, не найдя
бумажника с  деньгами и  документами,  обязательно позвонит портье,  а тот
дежурному ближайшего отделения милиции,  -  недоумеваю я.  -  Ведь это  же
неминуемый провал и арест в аэропорту. На что же рассчитывал Ягодкин?
     - Бауэра он знает лучше нас,  Николай Петрович.  И не позвонит тот ни
портье, ни в милицию. Незачем. И новый паспорт, и билет на самолет ему все
равно выдадут в  посольстве с  отсрочкой на день.  Спросишь,  для чего ему
спасать провалившегося агента?  Так  ведь как  агент Ягодкин с  украденным
паспортом для  него  все  равно  потерян.  В  глубинку теперь его  уже  не
загонишь,  а  его  арест  в  Москве может  быть  источником непредвиденных
неприятностей для  самого Бауэра.  Так  пусть  уже  занимается им  венская
полиция.
     Я соглашаюсь. Возможно, Жирмундский и прав. До завтрашнего утра Бауэр
не  будет беспокоить ни  милицию,  ни  посольство.  А  если мы  ошибаемся,
Ягодкин все равно будет задержан или нами, или угрозыском.
     Бауэр знает,  что Ягодкин "засвечен". Не сегодня-завтра его арестуют.
Что он будет говорить на допросах?  Кого назовет? Многих, многих - Ягодкин
не из молчунов.  И  о  Бауэре  поведает,  о  скромном  иностранце.  И  вот
результат:  Отто  Бауэр  -  персона  нон  грата.  Черта  с  два он получит
когда-нибудь въездную визу в СССР.  А значит,  прощай, карьера связника...
Нет,  Бауэр  предпочтет  поиграть  в  растеряху-иностранца в надежде,  что
Ягодкину удастся улететь в Вену.  А уж там им займутся  как  следует.  Там
Бауэр   в   самых  ярких  красках  опишет  коварство  бывшего  разведчика,
докатившегося до воровства.
     - Есть еще и третий вариант,  -  размышляет Жирмундский.  - Бауэр сам
прибудет в аэропорт.
     - Исключено,  -  говорю я.  -  Возможность нашего вмешательства может
быть им предугадана.  А тогда зачем ему рисковать?  Вероятно,  он все-таки
надеется, что Ягодкин улетит.
     - А не упустим?
     - За  его  машиной следуют Зайцев и  Александров.  Надеюсь,  они  уже
догадались,  куда он направляется.  До вылета еще полтора часа.  Тут и моя
"Волга" успеет.
     Жирмундский явно недоволен, что мы едем не вместе.
     - А нельзя ли воссоединиться?
     - Нельзя.  Нас там и без тебя трое.  А ты нужен здесь. И не отходи от
стола.  Через  какие-нибудь  четверть  часа  Александров или  Зайцев  тебе
просигнализируют. Скажи им, что, если я почему-либо опоздаю к авиарейсу на
Вену,  пусть берут его без меня.  Прямо у трапа.  Но,  вероятнее всего,  я
успею. У меня в запасе час с лишним.
     Я  даже не  беру оружия.  Ни  стрелять,  ни сопротивляться Ягодкин не
будет.   Поймет,   что  игра  проиграна,  и  будет  рассчитывать  на  свою
изворотливость или на  недостаточность наших улик.  Ведь загадки Чачина он
не разгадал и о расшифрованном тексте его сообщения на марке не знает.
     Август сейчас,  как июль,  - сухой и жаркий. В городе двадцать восемь
градусов. Но от ветра, врывающегося в полуоткрытое окно машины, мне хорошо
и  прохладно.  Навстречу бегут  желтые огни  фар,  путевые знаки,  высокие
фонари над дорогой,  чернеющая в  сумерках придорожная трава и  неизменный
кусок шоссе впереди, где-то всегда обрезанный темнотой.
     Что ж,  Ягодкин не улетит,  он даже не подымется по трапу,  я  тут же
попрошу его отойти в сторону -  и, наконец, делу венец. Только надо успеть
вовремя.
     А вот и аэропорт.  Я проделываю все необходимые формальности,  ставлю
машину,  где ей положено ждать, и прохожу через служебный вход в помещение
аэровокзала.
     Я не люблю вокзальной обстановки,  разношерстной пассажирской толчеи,
суетни у касс и окошек для справок,  у буфетных киосков с теплым лимонадом
и  зачерствевшими  бутербродами.  Кресла  для  пассажиров  всегда  заняты,
присесть негде,  а  у  меня  еще  полчаса  свободного времени.  Встречи  с
Ягодкиным я  не  боюсь:  меня  трудно узнать в  роговых очках с  дымчатыми
стеклами,  в модной шляпе с широкими полями и в светлом плаще, купленном в
Бухаресте прошлым летом.  Впрочем,  для маскировки я  еще покупаю у  входа
букет с  гладиолусами.  Люди чаще глядят на  цветы,  а  не  на  человека с
букетом. Он их внимания не привлекает, ну встречает кого или провожает, не
все ли равно.  Так я прохожу мимо сидящих, что-то читающих, что-то жующих,
о   чем-то   болтающих  или  скучно  молчащих  людей.   Сразу  же   нахожу
Александрова.  Он  сидит  на  диване  с  "Огоньком" в  руках,  открытом на
странице с кроссвордом.  Вероятно, Ягодкин где-то близко. Александров меня
не узнает,  косит глазом на гладиолусы и возвращается к своему кроссворду.
"Столица Венесуэлы, столица Венесуэлы..." - бормочет он еле слышно.
     - Каракас, - подсказываю я, также не повышая голоса.
     Он оборачивается ко мне,  узнает и  уже готов вскочить с  официальным
приветствием.
     - Сидеть! - тихо говорю я. - Ягодкин близко?
     - Через  три  ряда,  напротив.  Сидит  вполоборота  к  нам.  Закрылся
газетой.
     - А где Зайцев?
     - Он ведет наблюдение с другой стороны.
     Я смотрю на часы. Минут через десять объявят посадку. Я почти шепотом
говорю о том Александрову.
     - Мы  еще не знаем,  на какой рейс у  него билет,  -  отвечает он.  -
Александр Михайлович приказал ждать вас.
     - Все правильно.  На посадке в толпе пассажиров возьмите его в клещи.
Один впереди, другой сзади. Не рядом, конечно. Он вас еще не приметил?
     - Думаю, нет. Все время читает газету. А вы где будете?
     - Я встречу его у трапа. Вы подойдете туда же.
     Лавируя  между  ожидающими,   прохожу  на   летное  поле.   Почему  я
намеревался задержать Ягодкина лишь  в  последние минуты  перед  посадкой?
Проще было бы  арестовать его тут же,  в  пассажирском холле.  Но я  хотел
взять его,  как говорится, с поличным, официально зафиксировав его попытку
бежать за границу.  Ведь само по себе его пребывание в  аэровокзале еще не
свидетельствовало об этом. Ведь он мог признаться, что действительно украл
бумажник у  Бауэра и действительно вклеил в его паспорт свою фотокарточку,
но бежать раздумал,  собирался уже уехать домой,  заменить в паспорте свою
карточку бауэровской и вернуть этот паспорт его законному владельцу вместе
с  просроченным билетом на  самолет.  Все-таки  одним  преступлением будет
меньше,  а другие,  мол,  надо еще доказать.  Нет,  я рассчитал все точно:
арест при посадке на самолет был хорошим ходом. Король заматован. Все!
     Только  не   король  он,   не   король,   не  годится  тут  шахматная
терминология.
     Я стою у трапа рядом со стюардессой -  очень картинной и обаятельной,
как в  любом киноэпизоде,  где такие вот стюардессы встречают пассажиров у
самолета.  Она  смотрит на  меня  почти  с  восхищенным любопытством:  мое
служебное удостоверение свою роль сыграло.
     - Вы не полетите с нами, товарищ полковник? - спрашивает она.
     - Нет, не полечу. Мне тут одного пассажира требуется встретить.
     - С цветами?
     - Цветы -  это для вас,  Лидочка.  Я только ждал этого вопроса, чтобы
вручить вам букет.
     - Спасибо. Только, между прочим, я не Лидочка, а Валя.
     - Простите, Валечка. Тут я с одной стюардессой летал, на вас похожей.
Так ее звали Лидочкой. Ну и сболтнул по-стариковски.
     - Какой же  вы старик?  Полковник он и  есть полковник.  Да и  совсем
молодых полковников не бывает.
     - А космонавты? - улыбаюсь я.
     - Так то космонавты, а не просто военные... - Она ищет слова, которые
могли бы,  не обидев меня,  объяснить в  ее понимании разницу между просто
полковником и  полковником-космонавтом.  -  Да,  и  работа у них не просто
военная и не просто воздушная,  как у наших пилотов, а специальная, особая
и очень-очень трудная.
     - У  нас,  Валя,  тоже специальная и нелегкая,  хотя мы и не летаем в
космос, - вздыхаю я.
     - А кто этот ваш пассажир, не секрет?
     - Секрет, Валя. А увидеть его вы, конечно, увидите.
     К самолету уже подходят первые пассажиры.  Много наших, советских, но
в основном иностранцы.
     Ягодкин подходит к  трапу  вслед  за  платиноволосой Гретхен в  белых
расклешенных брюках.  В  руках  у  него  мягкий  клетчатый  чемодан,  весь
оклеенный иностранными этикетками. Глаза, как и у меня, прикрыты дымчатыми
очками. В сущности, такой же примитивный маскарад, как и мой.
     На  Гретхен  я  не  смотрю,   но  перед  Ягодкиным  протягиваю  руку,
преграждая ему путь на лестницу.
     - Варум? - спрашивает он по-немецки, явно не узнавая меня.
     - Отойдем в  сторонку,  Михаил Федорович,  -  говорю я  негромко,  но
непреклонно.
     Он еще не понял или делает вид, что не понял.
     - Их  бин Отто Бауэр.  Я  есть иностранный турист,  -  настаивает он,
ломая русский язык.
     - Не  будем мешать пассажирам,  Михаил Федорович.  И  не надо шуметь.
Ведь мы с вами давно знакомы.
     Я  беру его под руку,  сбоку вырастает лейтенант Александров,  а чуть
позади  Зайцев.   Ягодкин  уже  узнал  меня  и   как-то  оседает.   Он  не
сопротивляется,  только еле-еле идет, ни о чем не спрашивая. Да и не о чем
говорить, когда все уже ясно.
     Так мы доходим до ожидающей нас машины.
     - Сегодня допрашивать вас  не  буду,  Михаил Федорович,  -  поясняю я
арестованному,  -  у вас есть еще время подумать до завтра. Только учтите,
что нам уже все известно. Абсолютно все. А вы, товарищи, - обращаюсь я уже
к своим лейтенантам, - доставьте его прямо в камеру, майор Жирмундский все
оформит. Ну а я доберусь на вашей машине.
     - Она на стоянке, - рапортует лейтенант.
     Из аэропорта звоню Жирмундскому:
     - Все сыграно как по нотам,  Саша.  Взяли прямо у самолета, в очереди
на посадку. Сейчас его увезли Зайцев и Александров. Оформи все, что нужно,
и езжай домой.
     - Не  нравится мне твой тон,  Николай Петрович.  Голоса победителя не
слышу.
     Тон у меня действительно минорный,  но я просто устал на следственном
марафоне. И не дошел до финиша, осталось еще несколько метров. Ведь Еремин
убит, а Челидзе еще не найден. И сопротивляться Ягодкин будет отчаянно.
     - А  мы  еще не  победили,  товарищ майор.  И  завтра самое трудное -
первый допрос.


                                    22

     Утро следующего дня начинается у  меня с телефонных звонков.  Сначала
звоню Немцовой.
     - Раиса Григорьевна?  Соболев вас приветствует.  Ни вчера вечером, ни
ночью  вас  никто  не  потревожил,  нет?  Отлично.  Теперь можете спокойно
входить и выходить когда вам вздумается.  Никаких неожиданностей не будет:
Ягодкин арестован.  Челидзе струсил,  и это вас спасло. Ну а если бы он не
струсил?  Вы  бы  наверняка  могли  стать  соучастницей Ягодкина.  Сначала
невольной, а потом завербованной.
     В  ответ я  слышу всхлипывания и бессвязный лепет,  из которого можно
понять, что Челидзе или арестован нами, или сбежал.
     - А откуда это вам известно? - спрашиваю я.
     - Ни вчера вечером, ни сегодня утром его телефон не отвечает.
     - Незачем вам тревожиться о Челидзе,  -  говорю я. - Пройдет время, и
он сядет на скамью подсудимых рядом с Ягодкиным.
     Вызываю по внутреннему телефону Жирмундского.
     Я  знаю,  о  чем спросить Жирмундского,  и он знает,  о чем я спрошу.
Поэтому сразу же, как ЭВМ, выдает готовый ответ:
     - В  милицию я  уже  звонил.  Заявление Бауэра  получено.  И  тут  же
передано в МУР одновременно с просьбой посольства.
     - Соедини меня с угрозыском, - говорю я.
     Трубку подымает старший инспектор Маликов, с которым я уже встречался
в  связи с  делом Гадохи.  Оказывается,  он меня помнит и потому позволяет
себе пошутить:
     - Третье дело вам сдаем, товарищ полковник. Отрадно. Могу еще парочку
подбросить.
     - Не помню второго, - говорю я.
     - А дело об убийстве на Минском шоссе. Его у нас забрал ваш помощник.
Кстати,  и первое и второе мы бы закрыли: там нет даже подозреваемых. Один
сгорел,  второй,  угробив машину,  сам же разбился.  Только в третьем деле
надо вора искать. Посольство требует, да поскорее.
     - Уже нашли, - усмехаюсь я.
     - Кто?
     - Мы же и нашли. Так что передавайте дело. Облегчаем вашу работу.
     Обмен любезностями завершает переговоры.  А  дело закрыть нельзя.  Ни
первое, ни второе, ни третье: они все опечатаны одной сургучной печатью. И
одного из ее хозяев мы уж знаем.
     Отто Бауэр.  Коммерсант. Представитель мюнхенской фирмы "Телекс" с ее
филиалом в  Вене.  И  Бауэр не подставное лицо,  у него есть действительно
торговые дела в  Москве:  справка Внешторга подтверждает безупречность его
коммерческой репутации.  Он действительно покупает и продает то, что нужно
его хозяевам.  Но то,  что у него есть и другие хозяева, знаем пока только
мы.  Знаем,  но доказать не можем.  И привлечь к ответственности не можем.
Правда,  катушку с магнитофонной записью мы у него,  может быть, и найдем,
но запись подтвердит только розыгрыш Челидзе и  Шелеста.  А Бауэру мы даже
экспертизы физиков предъявить не  сможем.  Он  посмеется и  скажет:  нашел
где-то  на  улице,  прослушал  дома  и  оставил  у  себя,  как  любопытную
диковинку.  В  чем же  его обвинишь?  В  шифрованной переписке на почтовых
марках он не участвовал,  с Ягодкиным, скажем, незнаком, а имя Отто так же
популярно в  Германии,  как у нас Владимир или Олег.  Даже если признается
Ягодкин,  Бауэр  может  хладнокровно все  отрицать.  Никаких  очевидцев их
знакомства  ни  у  нас,   ни  у  Ягодкина  нет.   Свидетельство  Линьковой
неубедительно.  В  первый  раз  она  видела  его  только  мельком накануне
превращения Ягодкина  в  филателиста.  На  прошлой  неделе  также  мельком
заметила  его  в  подъезде  гостиницы "Националь" на  улице  Горького.  На
официальном  допросе  она  может  сказать  только  то,  что  Бауэр  чем-то
напоминает Лимманиса,  как  его  называл тогда Ягодкин,  но  категорически
утверждать,  что это одно и то же лицо,  она, конечно, не будет. Случайная
встреча со  случайным человеком.  Показания Ягодкина?  Врет,  врет,  какие
сомнения!..  Так  что  никаких оснований для  того,  чтобы  задержать Отто
Бауэра накануне его  возвращения в  Вену у  нас не  имеется.  Да  и  пусть
улетает он со своей липовой записью. Второй или третий раз уже не приедет,
когда узнает,  кто и где нашел его документы,  - это он знает, и, пожалуй,
этого он боится. Но сие уже не наша компетенция.
     - Значит,  ни документов,  ни билета на самолет ему не возвращаем?  -
спрашивает Жирмундский, когда я излагаю ему свои соображения о Бауэре.
     - А  зачем?  Они  пойдут в  дело Ягодкина вместе с  западногерманской
валютой, а новый паспорт и билет он получит в посольстве.
     - Следующего приезда не будет,  -  резюмирует Жирмундский. - Особенно
после того, как их экспертиза проверит запись.
     - Запись  ему  простят,  -  говорю  я,  -  не  всегда разведчик знает
современную физику.  А вот за то,  что крупно ставил на Ягодкина, накажут.
Но выбросить не выбросят: хорошо, подонок, знает русский язык.
     Я смотрю на часы.  Уже полдень.  Пора начинать генеральную репетицию.
Жирмундский  просит  разрешения  присутствовать  на   допросе.   Разрешаю,
конечно.  Ведь он  прошел со  мной весь долгий путь от Гадохи до Ягодкина,
знает все мелочи дела и всегда может подсказать нужный вопрос.
     Звоню по внутреннему телефону.
     - Ягодкина на допрос.
     Ягодкин появляется, садится на стул напротив меня.


                                    23

     - Можно закурить, гражданин следователь?
     Я  протягиваю ему  сигареты.  Он  закуривает с  наслаждением давно не
курившего человека.  Глаза еще спокойнее и не дрожат руки.  Значит, допрос
будет трудный.
     - Я вас предупреждал, что все знаем о вас?
     - Предупреждали.  Только ваше "все" - это мое "ничего". Меня могли бы
уличить только факты. А у вас всего один: чужой паспорт и попытка бегства.
Не могу не признать: бы-ло!
     Ягодкин хорошо знает  Уголовный кодекс.  Статья о  попытке бегства за
границу -  это одно,  а  статья об антисоветской деятельности в  интересах
иностранной разведки нечто  совсем другое.  И  наказания разные.  Мне  уже
ясно,  что  Ягодкин будет  признавать только то,  что  будет неопровержимо
доказано.  Но  от любого преступления,  как от камня,  брошенного в  воду,
расходятся круги...
     - Как очутились у вас документы Бауэра? - спрашиваю я.
     - Нашел в  вагоне метро на  скамейке рядом.  Соседей не  помню.  Близ
какой станции, тоже не помню.
     - Зачем же вы вклеили свою карточку в чужой паспорт?
     - Затем, чтобы воспользоваться им как своим.
     - И авиабилетом до Вены?
     - Неумный вопрос. Все затем, чтобы удрать за границу.
     - Разве у нас вам так плохо жилось?
     - Всегда  ищешь  лучших  возможностей  в  жизни.  У  нас  две  личные
автомашины -  это  уже предлог для вмешательства ОБХСС,  а  за  границей -
только признак зажиточности.
     - А Бауэр не способствовал вашему побегу?
     - Только косвенно, как владелец паспорта.
     - Может быть, вы все-таки с ним знакомы?
     - Ни разу не видел.
     - Неправда.  Вы связаны с Бауэром,  и ваша попытка к бегству -  это в
его кодовой системе переосмысленный вами "вариант зет"!
     Хороший удар.  У Ягодкина в глазах искорки ужаса.  Но злая воля берет
верх, искорки гаснут. Лицо снова маска невозмутимости.
     - Что значит "переосмысленный"? - медлит он, подавив невысказанное.
     - То,  что  вам  надлежало скрыться где-нибудь  на  периферии,  а  вы
предпочли бежать за границу с паспортом Бауэра.
     - А при чем здесь "вариант зет"? Я вас не понимаю.
     - Откуда же, вы думаете, мы взяли эти два слова?
     - Не интересуюсь.
     - Ладно,  к вопросу о "варианте зет" мы еще вернемся, а пока ответьте
на вопрос из вашей военной биографии.
     - Она  чиста,  как  стеклышко,