сненького добавили. Тут его и развезло.
Раскрыл он мне душу свою,  как на духу исповедался, что не рабочий человек
он, а рецидивист-блатняга, вор в законе, как у них называется. И что зовут
его  Клюев  Никита,  не  помню  отчества,  а  едет  он  в  город Тюмень по
фальшивому  паспорту  на  имя  автомеханика  Туликова.  И  о  своих  делах
грабительских мне поведал.  Угонял,  говорит,  я автомашины из тех, что по
дворам да у  подъездов стоят.  И  набор ключей мне показал,  знатный такой
набор,  качественный. Так все и происходило: со двора прямо в Сызрань гнал
к дружкам своим Шмитько да Тишкову.  В автобазе они работают, да у каждого
еще гаражи свои.  Там,  конечно,  номера другие срабатывали,  документы на
машину подделывали,  а саму ее, голубушку, из белой в синюю перекрашивали.
Ну а потом куда?  В Тбилиси,  конечно,  к директору одному автомобильному,
Кецховели по имени.  Я имена все помню,  потому что хотя и выпимши был, но
записал все сразу же после нашего разговора.  Он так и остался в канаве, я
его не будил. Думаю, проспится, опохмелится и на вокзал - в Тюмень свою. И
билет я у него видел,  на какой поезд,  не знаю, только поезд этот сегодня
уходит.  Уж вы сами постарайтесь,  ловите ворягу. А пишу я не на Петровку,
38,  а  вам,  потому что в МУРе московских жуликов ищут,  а у вас по всему
Союзу. А жулики-то в Сызрани да в Тбилиси орудуют - вам до этого и докука.
И еще объясняю,  что на пишущей машинке пишу оттого,  что почерк у меня не
разбористый,  а машинка так себе без дела в домоуправлении  стоит.  Вот  и
отстукал   одним  пальцем,  думаю,  без  ошибок  -  грамотный.  А  что  не
подписался,  уж извините,  кому охота  в  свидетелях  по  воровским  делам
таскаться".
     Клюев дочитывает письмо уже тихо, чуть ли не шепотом.
     - Вот уж не думал, что он сзади ударит, никак не думал. Верил ему.
     - Почему?
     - Вы правду сказали,  начальник,  старые счеты у нас.  Не мне его,  а
меня ему надо было бояться. Сволочей не жалею. Спрашивайте, начальник.
     - Когда отходили с боями из Минска, ваша рота на левом фланге дивизии
шла. Что произошло тогда, Клюев?
     - Что  тогда происходило?  Бомбили нас "юнкерсы".  Несколько дней под
бомбежкой шли.  Да  и  "мессеры" донимали,  бреющим полетом болотные тропы
простреливали. Ну, рассыпались роты, где какая - не разберешь, и кто где -
спутаешь.  Лес хлипкий, гнилой ольшаник, но кучный - спрятаться можно. Меж
кочками так и втискивались всем телом в торфяную жижицу.
     - Ягодкин с тобой рядом был?
     - Видел его первое время.  То впереди,  то сзади.  А  порой и  совсем
пропадал.
     - Надолго?
     - Да нет,  когда "мессеры" уходили,  мы даже  рядком  пристраивались.
Покурить  или  пожевать  что.  А  если  немецкие  патрули  клиньями вперед
прорывались,  то мы и бой принимали,  с успехом даже.  На болоте-то немцам
тоже нелегко было:  на машинах не пройдешь.  Танки - и те вязли.  А болото
длиннющее,  день за днем все тот же ольшаник да  рыжие  бочажки.  Тут  нас
ротный и задержал.  "Фрицы,  - говорит, - справа десант выбросили, отрежут
нас от дивизии - тогда конец.  Поэтому будем в обход пробиваться". Вот тут
Ягодкин  и  пропал.  Дня три или четыре мы еще по болоту блукали - не вижу
Ягодкина.  Ну, думаю, все, гниет где-то в грязи болотной. Ан нет, когда мы
этак  к  концу  пятого  дня  все  же  вышли на соединение с дивизией,  где
повзводно,  где поодиночке,  смотрю - Ягодкин впереди меж кочек лежит,  от
"мессеров" прячется. Только странно очень: мы насквозь мокрые, а он сухой,
чуток лишь в торфяной грязи плащ-палатку с передка да с плечей и штаны  на
коленях  вымазал.  Ну а когда "мессеры" ушли,  я и подполз к Михайле,  сел
рядышком.  Смотрю вблизи,  - а глаз у меня стреляный,  примечающий, - он и
совсем сухой,  словно где-то в палатке у печки обсыхал. "Откуда, - говорю,
- ты взялся,  пять дней по этой мокрятине топаем, а тебя нет да нет?" - "А
я  не  уходил никуда,  - говорит,  - я тут все время с вами бок о бок иду.
Поотстал немного,  правда,  ну а потом нагнал.  Ведь десант-то мы все-таки
обошли".  А я ему в ответ,  не по фене,  конечно,  по фене он не понимает,
мол,  брось мне врать,  мы все  до  нитки  промокли,  а  ты  сухонький  да
чистенький.  В плену ты был,  милок,  может,  взяли тебя,  а может,  и сам
пришел,  только сейчас тебя обратно подбросили.  И для чего, тоже понятно.
Наш  политрук  сразу  тебя раскусит,  да и шлепнет здесь же за милую душу.
Взвизгнул Михайла,  именно взвизгнул,  а не крикнул,  и за автомат. Только
вырвал я у него автомат,  да и прикладом ему два зуба выбил. "Вот я тебя и
без политрука шлепну", - говорю. А он в слезы: как дите ревет. "Ну, взяли,
-  говорит,  - с меня подписку,  Клюев,  силком взяли.  Попал я им в лапы,
струсил, честно говорю, струсил. А им-то всего и надо: бумажку подмахнуть.
Так что мне - подписи, что ли, жалко? Я ведь не обязан им служить. Я лучше
родине послужу".  - "Твое дело, - говорю, - лично мне эта военная муть уже
надоела.  В город приду,  сбегу.  На воле у меня свои дела есть,  и ты мне
пригодиться можешь.  Так что доносить на тебя не буду и убивать  не  буду,
только автоматик твой разряжу.  А сейчас катись от меня подальше, слизняк,
а то передумаю".  Вот и все, гражданин начальник. Ушел он в свою роту, а я
в свою. Повоевал я еще с годик, должно быть, а в Ростове сбежал.
     С  показаниями  Клюева  я  возвращаюсь в  Москву.  На  руках  у  меня
свидетельство о  том,  что еще в первый год войны Михаил Федорович Ягодкин
был  завербован немецко-фашистской разведкой.  Для  меня это свидетельство
совершенно бесспорно,  и  вместе с тем я сознаю,  что бесспорность его для
объективного следственного процесса  вызывает  сомнения.  Во-первых,  даже
завербованный иностранной разведкой Ягодкин мог на  нее и  не работать,  и
вина его ничем, кроме рассказа Клюева, не доказана. А во-вторых, на первом
же  допросе  Ягодкин  мог  вообще  опровергнуть этот  рассказ как  злобное
измышление  клеветника,   мстящего  за  анонимку.  Да  и  ротный  командир
Ягодкина,  вероятно,  тоже не  подтвердил бы  клюевского рассказа.  Я  уже
предугадываю то,  что может сказать генерал,  когда я  положу ему на  стол
этот  рассказ.  Вызывает  ли  доверие  сама  личность автора  как  бывшего
дезертира и  вора-рецидивиста,  отбывающего длительный срок  заключения за
серьезное преступление,  и  способствуют ли  доверию его обвинения?  Что я
отвечу?  Не вызывает,  не способствуют,  и ротный не подтвердит, и Ягодкин
опровергнет.  Но для меня эти обвинения были и весомы и убедительны.  Я не
подсказывал своей версии Клюеву, он рассказал именно то, что происходило в
действительности.  И  пусть  его  рассказ был  местью за  анонимку,  я  не
интересовался психологическими мотивами этой мести, но я нашел наконец тот
кончик  ниточки,  которую нужно  было  тянуть  и  тянуть,  разматывая весь
клубок.


                                    10

     Утром прихожу в управление, а Жирмундский уже ждет меня.
     - Что-нибудь случилось, Саша?
     - Увы,  ничего.  Наблюдение за  Родионовым пока безрезультатно.  Ни в
дирекции,  ни  в  парткоме на  него не жалуются:  механик,  мол,  опытный,
работает старательно. С кем общается, говорят, не знаем, в личную жизнь не
вмешиваемся.  Правда,  его  сосед  по  рабочему месту,  тоже  автомеханик,
Мельников по фамилии, чуть больше сказал: "С кем дружит он, товарищ майор,
я тоже не ведаю:  домами не общаемся.  Правда, "соображали" вместе не раз,
после работы,  конечно,  но друзей тут у Фильки нет.  Да и о своих делах у
него всегда рот на замке.  Пить,  мол, с вами пью, а в душу не лезьте. Вот
так,  -  говорит,  -  товарищ майор,  о  нашей с  вами беседе я,  конечно,
трепаться не  буду,  знаю,  что не  положено,  но сказать вам ничего более
существенного не могу".  Да,  пожалуй, и я, Николай Петрович, ничего более
существенного к  рассказу его  не  добавлю.  В  круг Филиных связей еще не
проникли, характер его работы на Ягодкина пока неясен.
     - Пока,  Саша,  пока, - повторяю я Жирмундского. - Родионова на зубок
взяли? Взяли. Вот что-нибудь да и выяснится. Кстати, генерал у себя?
     - В ближайшие дни его не будет.
     Внутренне,  думаю, я даже доволен. Не будет скептического разговора о
ценности привезенного мною  документа.  Во  всяком случае,  этот  разговор
откладывался.
     - Пожалуй,  так даже лучше.  Через два-три дня доклад будет полнее. А
пока подытожим, что уже найдено.
     И  я  передаю Жирмундскому письменное признание Клюева.  Майор читает
его, перечитывает, потом долго глядит на меня без улыбки.
     - Любопытный документ,  - говорит он наконец.  - Только  вряд  ли  он
обрадует  генерала.  Хочешь,  я  подскажу  тебе  его слова?  - Жирмундский
наклоняется над столом, как это делает генерал, и довольно похожим голосом
начинает:  - Ну,  допустим, завербовали тогда немцы вашего Ягодкина, а что
дальше?  Туман,  гипотезы, пока не схватили за лапу Ягодкина. И что вообще
делает когда-то завербованный Ягодкин, кроме протезов в своей поликлинике?
- Тут Жирмундский, сыграв генерала, продолжает уже своим голосом: - Я даже
знаю, что ты ему скажешь на это. Что у нас есть теперь право на подозрение
и несомненный вывод для следствия.
     - Вот мы и  поведем с  тобой это следствие,  -  говорю я.  -  С  чего
начнем?  Непосредственно с Ягодкина.  И проникнем наконец в загадочную для
нас область филателии.
     - Я  уже  нашел  для  этого  подходящего  парня,   -   подводит  итог
Жирмундский.  -  Старший лейтенант Чачин из отдела полковника Маркова. И с
тем и с другим уже согласовано.
     - Где же он, твой Чачин?
     Жирмундский смотрит на часы.
     - Думаю, что сейчас уже в приемной.
     - Зови.
     В кабинет входит спортивного вида парень лет тридцати,  русоволосый и
миловидный,  похожий на любого из наших молодежных экранных героев,  когда
их  показывают на  лесах стройки или в  поле на тракторе.  Некогда коротко
стриженные волосы успели уже отрасти до современного уровня парикмахерской
моды,  на  верхней губе  пушились недлинные блондинистые усы,  на  щеках у
висков обозначились бачки,  и  очевидная небритость была  явно не  к  лицу
нашему ведомству.
     - Разрешите объяснить,  товарищ  полковник,  -  рапортует он  не  без
смущения.  -  Я  только что с  самолета.  Вернулся из командировки и  даже
побриться не успел. Товарищ майор не разрешил, приказал явиться таким, как
есть.
     Я понимаю ход Жирмундского.  Парень нужен нам именно таким, как есть,
именно в  том же мятом замшевом пиджаке и  цветастой рубашке без галстука.
Но я все-таки спрашиваю:
     - Таким и разгуливали в своей командировке?
     - Для маскировки, товарищ полковник.
     - Разрешаю побриться.  Но усов и бачек не трогайте.  И не стригитесь.
Так вот,  с  этой минуты вы поступаете в  наше распоряжение.  В свой отдел
пока не возвращайтесь, все уже согласовано.
     - Есть, товарищ полковник.
     - Называть меня  можете  Николай Петрович.  И  садитесь,  пожалуйста.
Говорят, вы марки собираете?
     По глазам его вижу, что он ничего не понимает. И очень уж хочется ему
узнать, в чем дело.
     - Со школьных лет еще,  Николай Петрович.  Только в  университете всю
коллекцию обновил и скорректировал.
     - Что значит "скорректировал"?
     - Тематически.  Собираю  только  русские  марки,  дореволюционные.  А
советские - только об авиации.
     - Хорошую коллекцию собрали?
     - Говорят, хорошую.
     - Кто говорит?
     - Собиратели.
     - Вот мы и  хотим ввести вас в этот круг,  а конкретнее -  в Общество
филателистов.
     - А  я  давно уже член общества.  Даже на выставку марок в  Ленинской
библиотеке кое-что из моей коллекции взяли.
     Я развожу руками.
     - Засвечен твой кандидат, майор. Со старта засвечен.
     Сообразительный Чачин  сразу  же  понял меня  и  опережает с  ответом
Жирмундского.
     - В обществе не знают, где я работаю.
     - Это точно?
     - Я  никому о  работе не говорил,  да там и не интересуются,  где кто
работает. Только и речь, что о марках да выставках.
     - Так в анкете же есть все данные.
     - А я вступал в общество, когда еще в университете учился.
     - На  юридическом,  -  говорю я  Жирмундскому.  -  Нам  это  может  и
помешать. Куда идут с юридического, сам понимаешь. Могут и к нам.
     - Нет, - радостно улыбается Чачин: он уже понял смысл моей реплики, -
я тогда на филологическом был. На юридический перешел после первого курса.
     - Часто бываете в обществе?
     - Больше в  марочных магазинах и на почте -  там у меня есть девушка,
которая подбирает для меня марки,  только что выпущенные.  А в обществе не
был с того дня, когда мою коллекцию на выставку отобрали. Она и сейчас там
висит.
     - Теперь  будьте  в   своем  собирательстве  несколько  пошумнее.   И
общайтесь с марочниками. У вас свободные деньги на марки есть?
     - Для  только что  выпущенных много  не  нужно,  а  на  редкие я  все
сбережения ухлопал. Уже мать жалуется.
     - Вы женаты?
     - Холост.
     - Отлично.   Нам  удобнее.   Если  в   связи  с   заданием  возникнет
необходимость в женской компании, не уклоняйтесь. Вас как зовут?
     - Сергей Филиппович. Чаще Сережей.
     - Значит,  Сережа Чачин. Это и будут ваши позывные для связи. Никаких
званий!  В комитете больше не появляйтесь. Будем встречаться у майора - он
тоже холостяк. А поскольку мы вас отправляем в командировку...
     - Куда, Николай Петрович?
     - В Москву.  В общество собирателей марок,  где бы они ни собирались.
Говорите всем,  что в отпуск не поехали, а отпускные пустили на пополнение
коллекции.  А  если спросят,  где  вы  работаете,  скажете,  что у  одного
профессора.   У  вас  есть  приятели  среди  собирателей?  Ну  и  отлично.
Похвастайте,   что  в  скором  времени  поедете  туристом  в  какую-нибудь
капстрану -  поохотиться за  марками.  Редкие марки вам,  мол,  для обмена
пригодятся.  А  задание ваше  состоит в  том,  чтобы  этот  намек дошел до
сведения некоего Ягодкина.
     - Знаю его.
     - Знакомы?
     - Нет.  Только  видел  его  недавно  на  выставке марок  в  Ленинской
библиотеке.  Потом ребята говорили о его выставочной коллекции.  Редчайшее
собрание марок, связанных с историей полярных исследований.
     - А можно, скажем, такую коллекцию за год собрать?
     - Сомнительно.
     - Вот  и  узнайте все,  что сможете,  об  этом собирателе.  Добейтесь
личного знакомства и сделайте так, чтобы эта возможность была случайной. В
общем все.


                                    11

     В  субботу мы  едем в  стоматологическую поликлинику.  Она закрыта по
воскресеньям, а суббота - неприемный день, когда из медицинского персонала
дежурит только одна медсестра на  случай экстренного вызова стоматолога на
дом.  И суббота -  единственный день,  когда мы без помехи можем проверить
клиентуру Ягодкина.
     Предварительно договариваемся с директором, просим назначить дежурной
опытного,  давно  работающего здесь  человека,  способного  обеспечить нам
секретность нашей проверки. Директор сразу же объясняет нам, что дежурит в
субботу именно  такой  человек -  старшая медицинская сестра Корнакова,  и
робко спрашивает, нужно ли ему тоже быть в поликлинике. Мы поясняем, что в
этом нет необходимости, пусть он предупредит сестру о нашем визите.
     - У тебя есть план проверки? - интересуется Жирмундский.
     - Какой  еще  план?  Просмотрим  регистрационные  карточки  пациентов
Ягодкина за последние два года и отложим наиболее существенные.
     - А принцип отбора?
     - Элементарно прост.  Во-первых, отберем карточки тех, кто работает в
учреждениях военного ведомства или в  так  называемых  "почтовых  ящиках".
Во-вторых,  тех,  кто был у него за эти два года всего однажды или два-три
раза,  но с большим многомесячным промежутком,  да  и  то  лишь  на  одном
приеме. Ведь за полчаса или час на одном приеме не поставишь даже коронки.
Вот мы и сопоставим один прием стоматолога с его диагнозом  в  медицинской
карточке.  И,  в-третьих,  отберем  всех,  кто живет не в Киевском районе,
потому что для их обслуживания требуется специальное разрешение  директора
или ходатайство лечащего врача.
     - Для  такой проверки двух человек мало.  Там  прорва регистрационных
карточек.
     - Почему  двух?  Мы  прихватим  с  собой  еще  двух-трех  оперативных
работников  помоложе.  А  сами  просмотрим  уже  отложенные  карточки  - и
бесспорные и сомнительные. А потом отцедим наиболее интересные.
     - А если самых интересных Ягодкин принимает без регистрации?
     - Не думаю.  Ягодкин не работает дома.  Следовательно,  любой "левый"
заказ  может быть  выполнен только из  материалов поликлиники и  силами ее
зубных  техников,  а  оплачивать их  работу должен сам  Ягодкин из  своего
"левого" гонорара.  Это затруднительно и невыгодно. Проще зарегистрировать
пациента  и  официально  оформить  его  заказ.  Дополнительный же  гонорар
стоматолог получает,  как говорится, с глазу на глаз без хлопот и дележки.
Значит, и такие заказы не минуют регистратуру.
     В поликлинике нас встречает директор - не удержался все-таки, приехал
полюбопытствовать -  и  дежурная медсестра Корнакова,  похожая на  строгую
учительницу старших классов.
     Здесь  непривычная  для  поликлиники пустота.  Нет  обычной  суеты  в
коридорах. Тихо. Не звонят телефоны. Не мелькают белые халаты врачей.
     Нас  четверо -  меня  и  Жирмундского сопровождают старшие лейтенанты
Строгов и  Ковалев.  Все  в  штатском,  что,  по-моему,  даже  озадачивает
директора.
     - Целая делегация, - недоумевает он. - Чем обязан?
     - Ничем,  -  говорю я.  -  Ваше разрешение ознакомиться с  картотекой
пациентов поликлиники мы уже получили по телефону. А сейчас, собственно, и
начинается наша работа.
     - Поднять всю регистратуру?  - восклицает он. - Это же бездна работы.
А могу я спросить зачем?
     - Спросить  можете.  Нам  необходимо  установить  по  регистрационным
карточкам некоторые данные некоторых пациентов. Не всех, конечно. Подымать
всю регистратуру не будем.  Нас,  в  частности,  интересуют лишь некоторые
пациенты доктора Ягодкина.
     Глаза у директора круглеют, он даже руками всплеснуть готов.
     - Михаила Федоровича! Так ведь он лучший протезист поликлиники. Самый
честный и добросовестный. Только зарплата и никаких "левых" заработков.
     - Нас не интересуют ни левые, ни правые заработки ваших врачей вообще
и  Ягодкина в  частности.  Мы ни в  чем его не обвиняем.  Нам нужен не он,
повторяю,  а  кое-кто из его пациентов.  Вот мы и настаиваем на соблюдении
строжайшей  секретности  нашей  проверки.  Никто,  кроме  вас  и  товарища
Корнаковой,  не должен знать о ней,  и тем более Ягодкин.  Незачем бросать
даже малейшую тень на врача, репутация которого вне подозрений.
     - Но карточки у  нас лежат не по фамилиям врачей,  а  по алфавиту,  -
директор явно растерян, - да и только за этот год. Все прошлогодние записи
сданы в архив.
     - У  нас  есть  списки пациентов каждого стоматолога,  -  вмешивается
медсестра,  - а прошлогодних пациентов, которые вновь обращаются к нам, мы
регистрируем заново.  - Она протягивает мне список посетителей Ягодкина. -
Не так уж много работы, товарищ.
     - Один вопрос, - останавливаю я уже уходящего директора, - а бывают у
вас случаи приема без регистрации?
     - Нет,  конечно.  "Леваков" мы не держим.  Наши протезисты,  особенно
Ягодкин,  работают на износ. Усердно и доброкачественно. Никаких претензий
к ним не имею.
     А  Строгов  и  Ковалев  уже  разбирают  карточки,   взятые  с  полок.
Жирмундский присоединяется к ним. Я же тихо беседую с Корнаковой.
     - Это все из-за того иностранца? - спрашивает она.
     - Отчасти, - говорю я.
     - Так он как раз и не был зарегистрирован.
     - Увы, это ему не помогло.
     - А все остальные у Ягодкина только наши, советские.
     - И среди них могут быть люди с нечистой совестью.
     - Николай Петрович,  -  зо