движения, пришлось встретиться значительно позже.
   Из  всех  товарищей  особенно  заинтересовал   меня   широкоплечий,
мускулистый, в кожаном пальто, ладно облегавшем его  стройную  фигуру,
Матвеев. Из-под воротника плаща на гимнастерке видно было  два  ромба.
Позже я узнал, что он страстный охотник, физкультурник. У него никогда
не болели не только зубы, но казалось, ни одна человеческая  хворь  не
пристанет к такому здоровяку, да к тому же и весельчаку. Вскоре  после
войны он внезапно умер от разрыва  сердца.  Видно,  не  выдержало  оно
напряженной нагрузки.
   Матвеев прилетел в  Брянские  леса  в  трудные  дни:  немцы  повели
наступление на массив Брянского леса. Сбили отряды-заставы на  севере,
начали сдавливать на юге.  Конечно,  в  считанные  часы  знакомства  с
Матвеевым веселые черты его характера как-то ускользнули от меня. Всем
нам в те дни было  не  до  веселья.  А  Матвееву  и  подавно.  Задание
товарища Сталина, данное лично Матвееву, а  через  него  и  командирам
брянских отрядов, - удерживать во что  бы  то  ни  стало  партизанский
край, удерживать сейчас как базу для рейдовиков, а  в  дальнейшем  как
крепкий плацдарм для наступающих частей Красной  Армии  -  нужно  было
выполнить. Молодой еще, но уже имевший за плечами стаж  комсомольской,
партийной и чекистской работы, Матвеев не терялся, хотя и вынужден был
в новой боевой обстановке напряжением воли и ума,  перегруженностью  в
работе компенсировать недостающий  опыт.  Уже  через  несколько  дней,
прибрав  к  рукам  управление  многочисленными  отрядами,   он   сумел
приостановить  отступление  партизан,  а  затем  несколькими  удачными
ударами в тыл наступающим гитлеровцам заставить их убраться  восвояси.
Положение   в   партизанском   крае   было   восстановлено.   Брянский
партизанский край жил и боролся.  Ему  суждено  было  дожить  до  того
момента, когда доблестные полки  и  дивизии  Красной  Армии  дойдут  в
едином порыве от Волги  и  Дона  до  Курска.  В  сотне  километров  от
Брянского партизанского края сделают они  передышку,  изготовятся  для
дальнейших сражений на Курской дуге.
   И этот край станет не только базой для  многочисленных  разведчиков
Красной  Армии,  но  и  будет  наносить  мощные  удары  по  врагу   во
взаимодействии с полками и дивизиями победоносной Красной Армии.
   В эти дни боев лета 1942  года  я  только  два  раза  встречался  с
товарищем Матвеевым. У меня уже было  в  кармане  предписание  за  его
подписью "отбыть в  отряд  Ковпака",  но  пока  шли  напряженные  бои,
"отбывать" на юг было как-то неловко.
   Наблюдая Матвеева во время коротких встреч,  я  невольно  сравнивал
его с  полюбившимся  мне  Ковпаком.  Если  тот  был   вожак-самородок,
вышедший  непосредственно  из  низов   народных,   солдат   и   батька
солдатский, то Матвеев  был  руководителем  подготовленным,  человеком
государственной школы и партийной закалки.
   Матвеев привез в партизанский край полный текст приказов и докладов
товарища Сталина. В этих важных документах, наряду  с  общим  анализом
войны и задач Красной Армии, ставились задачи и  нам,  партизанам.  На
основе глубочайшего анализа тыла немецко-фашистской армии разъяснялось
важное  значение  партизанской  борьбы.   И   действительно,   мы   на
собственном опыте убеждались  в  непрочности  немецкого  тыла,  работу
которого мы нарушали.
   "...продвигаясь в глубь нашей страны, немецкая армия отдаляется  от
своего  немецкого  тыла,  вынуждена  орудовать  во  враждебной  среде,
вынуждена создавать новый тыл в чужой стране, разрушаемый  к  тому  же
нашими партизанами,  что  в  корне  дезорганизует  снабжение  немецкой
армии, заставляет ее бояться своего  тыла  и  убивает  в  ней  веру  в
прочность своего положения, тогда как наша  армия  действует  в  своей
родной среде, пользуется непрерывной  поддержкой  своего  тыла,  имеет
обеспеченное снабжение людьми, боеприпасами, продовольствием и  прочно
верит в свой  тыл.  Вот  почему  наша  армия  оказалась  сильнее,  чем
предполагали немцы,  а  немецкая  армия  слабее,  чем  можно  было  бы
предположить, судя по хвастливым рекламам немецких захватчиков".
   Читая эти проникновенные строки, мы, партизаны - бойцы и командиры,
- глубже и шире понимали значение своих боевых  дел,  направленных  на
расшатывание и разрушение тыла врага.  В  своем  первомайском  приказе
Сталин приравнял нас, партизан, к воинам  Красной  Армии,  которым  он
ставил задачи:
   "1.  Рядовым  бойцам  -  изучить  винтовку  в  совершенстве,  стать
мастерами своего оружия, бить врага без  промаха,  как  бьют  их  наши
славные снайперы, истребители немецких оккупантов!
   2. Пулеметчикам, артиллеристам, минометчикам, танкистам, летчикам -
изучить свое оружие в совершенстве, стать мастерами своего дела,  бить
в упор фашистско-немецких захватчиков до полного их истребления!
   3.  Общевойсковым  командирам  -  изучить   в   совершенстве   дело
взаимодействия родов  войск,  стать  мастерами  дела  вождения  войск,
показать всему миру, что Красная Армия способна выполнить свою великую
освободительную миссию!
   4. Всей Красной Армии - добиться того, чтобы 1942  год  стал  годом
окончательного  разгрома  немецко-фашистских  войск   и   освобождения
советской земли от гитлеровских мерзавцев!"
   Так же, как и бойцов Красной Армии, товарищ  Сталин  призывал  нас,
партизан:
   "5. Партизанам и партизанкам - усилить партизанскую  войну  в  тылу
немецких захватчиков, разрушать средства  связи  и  транспорта  врага,
уничтожать  штабы  и  технику  врага,  не   жалеть   патронов   против
угнетателей нашей Родины!
   Под непобедимым знаменем великого Ленина - вперед к победе!"
   Партизанская война становилась  частью  общего  плана  по  разгрому
врага.
   Так же, как в Брянские леса  товарищем  Матвеевым,  сотнями  других
партийных руководителей и  организаторов  приказы  были  доставлены  в
другие отряды, действовавшие во вражеском тылу от Северного Ледовитого
океана  и  до  Кубани.  Их  внимательно  изучали  командиры  и   бойцы
партизанских отрядов. По ним, как по  компасу,  данному  в  наши  руки
партией большевиков, выверяли мы свой боевой путь.
   Ковпак получил от Сталина и  Ворошилова  боевое  задание  совершить
новый рейд. Ковпак не раз рассказывал потом нам об этой  встрече.  Его
рассказ, варьированный в интонациях, но всегда верный и точный,  когда
он передавал слова товарища Сталина, как бы раздвигал лес и  переносил
нас в кабинет в Кремле. А когда рассказчик доходил до сцены  прощания,
он говорил кому-нибудь из слушателей:
   - А ну, дай руку!.. Так от, я уже до  дверей  подаюсь,  про  все  с
товарищем Сталиным поговорили, а он,  понимаешь,  из-за  своего  стола
вышел и меня к себе подозвал. "Ну, будь здоров, Ковпак", -  и  пожелал
всем успеха. Потом еще раз  усмехнулся  и  меня,  понимаешь,  за  руку
взял... И громко так: "Партизанам и партизанкам - горячий  привет".  И
так руку мне пожал, что я чуть не крикнул. Ох, и крепкая рука, хлопцы,
у товарища Сталина.
   Помню, как блестели глаза у четырнадцатилетних партизан Семенистого
и Володи Шишова.
   В разведроте мне особенно приглянулся  четырнадцатилетний  мальчик,
замечательно ловко ездивший верхом, с быстрыми, черными, как  угольки,
смышлеными глазами и твердым, рассудительным голосом. Его  в  разведке
звали только по имени и отчеству: "Михаил Кузьмич". Позже я узнал  его
фамилию: Семенистый. Он был родом из Путивльского  района  и  в  отряд
пошел добровольцем. Отца у него  не  было,  дядю  повесили  немцы.  Он
остался старшим в семье,  мать  считала  его  хозяином.  Когда  Ковпак
проходил мимо  их  села,  мальчик  заявил  матери,  что  он  уходит  в
партизаны. Мать вначале отговаривала его, но партизаны  задержались  в
этом районе, и через несколько дней мальчик все же  собрался  уходить.
На рассвете он тайком выбрался из хаты. За околицей его догнала  мать.
Она бросилась к нему на шею, стала плакать и умолять не покидать ее  с
малыми детьми. Мальчик  колебался,  потом  упрямо  тряхнул  головой  и
сказал:
   - Нет, не уговаривайте меня, мама, я пойду.
   Он осторожно высвободился из объятий матери, упавшей на придорожную
траву, и пошел по дороге. Мать снова догнала его. Она начала  упрекать
сына.
   - Родила на свою голову, - причитала она. - Родную мать  покидаешь,
а я тебе еще новые сапоги справила, как старшему...  Думала,  хозяином
будешь.
   Мальчик, удивленный, остановился. До этого он никогда не слыхал  от
матери слов упрека - они жили тихо, мирно.
   - Ну, чего балухи вылупил? - скрывая под грубостью  свое  смущение,
крикнула мать. - Как новые сапоги надел, так, думаешь, я  посмотрю  на
тебя? Вот возьму хворостину, тогда сразу мать начнешь уважать.
   Мальчик порывисто сел на дорогу, быстро  снял  сапоги,  подержал  в
руках секунду, посмотрел на них и хлопнул ими об землю.
   - Заберите свои сапоги, не нужны они  мне.  Прощайте!  -  и  быстро
пошел по дороге.
   Мать растерянно смотрела ему вслед и испуганно лепетала:
   - Мишенька, куда же ты? Да  я  только  так,  с  досады.  Ну  возьми
сапоги, я не жалею для тебя. Раз так это нужно.
   Но  мальчик  ушел...  Пришел  он   к   партизанам   босиком.   Стал
разведчиком, бойцом,  лихим  кавалеристом  и  прошел  с  Ковпаком  всю
Украину - от Путивля до Карпат.
   Я видел потом эти сапоги, оставленные им дома. Мать бережно хранила
их в сундуке, дожидаясь старшего сына с войны. Я сам в  его  годы  был
пастухом на селе и знал, что  значила  для  деревенского  хлопца  пара
новых сапог.
   После того как Руднев рассказал  мне  историю  появления  в  отряде
Семенистого, я тоже стал называть его: Михаил Кузьмич.
   Первые дни моего пребывания в отряде Ковпака совпали с  подготовкой
к рейду. Такого рейда еще не было в истории.  Более  сотни  лет  назад
испанский  полковник  Риего,   руководитель   гверильясов,   испанских
партизан, совершил два рейда по южной Испании. Они продолжались каждый
по нескольку дней и были протяженностью в 200-300 километров.
   Рейд по тылам наполеоновской армии славного партизана Отечественной
войны 1812 года Дениса Давыдова был больше -  до  800  километров.  Он
проходил по лесной местности от Смоленщины до Гродно.
   По заданию нам нужно было пройти по степям и дорогам из-под Орла  к
границе Западной Украины, форсировать  Десну,  Днепр,  Припять  и  еще
бесчисленное количество мелких рек, железных и шоссейных дорог; пройти
от северо-восточной границы Украины до западной ее  границы,  то  есть
расстояние, равное этак Португалии, Испании и Италии, вместе взятым.
   Во время подготовки к рейду я  добросовестно  нес  все  обязанности
ученика. Стояли замечательные дни осени 1942 года. Лес осыпал  палатки
партизан  багрово-красными  и  ярко-желтыми  листьями.  Прошли  первые
осенние дожди, вечера были теплые, а по  утрам  подмораживало.  Долгие
часы мы просиживали  у  огня.  Руднев  каждый  вечер  обходил  костры,
беседуя с бойцами, командирами. А мне тогда  еще  не  совсем  понятной
была  эта  сложная  механика  жизни   партизанского   народа   и   его
руководителей. Все было необычно и часто непонятно просто, как  проста
сама жизнь человеческая.
   Здесь, у костров, без пафоса, без речей, иногда вскользь  брошенным
шутливым  словом  проводилась  большая  и  настоящая  подготовительная
работа.
   Ковпак   наделял   людей   автоматными   патронами,   заботился   о
продовольствии, одежде. Этим же занимался и Руднев,  но,  кроме  того,
он, как какая-то  грандиозная  человеко-динамо-машина,  заряжал  людей
моральной и душевной энергией. Конкретных целей, маршрута мы не  могли
раскрывать из соображений конспирации, но каждый  партизан  знал,  что
боевое задание Ковпаку давал сам Сталин,  и  это  воодушевляло  людей,
накаляло их энергией.
   Осенний лагерь партизан гудел, как пчелиный улей:  ковали  лошадей,
чинили повозки, выбрасывая прогнившие части, подгоняли  сбрую, грузили
вещи, прилаживая ящичек к ящичку, обматывали тряпками каждую гайку  на
колесе. Дед Ковпак ходил между повозок, постукивал  палкой по колесам,
иногда тыкал в бок ездовому.
   - Щоб було по-партизанскому, щоб ничего не стукнуло, не грохнуло, а
тильки щоб шелест пишов по Украини! - Затем,  многозначительно  подняв
палец, спрашивал ездового: - Поняв?  -  и,  одобрительно  улыбнувшись,
проходил дальше.
   Ездовой, пожилой  дядя  с  запорожскими  усами,  провожал  взглядом
старика и восхищенно говорил:
   - Ну и голова...
   И когда часа через два,  обойдя  весь  лагерь,  Ковпак  возвращался
обратно, ездовой стоял у повозки вытянувшись и ел глазами командира.
   - Ну как?.. - спрашивал Ковпак мимоходом.
   - Повозка - як ероплан... - отчеканил обозник.  -  Не  стучить,  не
брязчить, як пташка летить...
   Ковпак, удовлетворенный, проходил к штабу.
   Вечерами начинались песни. Ковпак, Руднев, Мирошниченко, Дед Мороз,
Базыма и другие собирались возле штаба у костров,  где  на  пнях  были
положены доски в виде скамеек. Самодеятельные  вечера  эти  назывались
"Хор бородачей". На этих же вечерах не шутя были  занумерованы и взяты
на учет все партизанские бороды. Каждой был назначен город для бритья.
Все города эти  в  то  время  находились  в  глубоком  немецком  тылу.
Курочкин должен был брить бороду  со  взятием  Харькова,  Базыма  -  в
Киеве, Дед Мороз - в Путивле. Я выбрал Берлин.
   У костра, метрах в ста от нас, собирались  разведчики.  В  разведке
был парень с феноменальной памятью, политрук Ковалев. Каждый  вечер  с
семи-восьми часов начинал  он  тихим  и  ровным  голосом,  на  память,
рассказывать нам почти слово в слово читанные им книги, и эти рассказы
продолжались  иногда  до  рассвета.  Вначале  это  были  фельетоны   с
четвертой страницы "Известий", рассказы Чехова, пьесы неизвестных  мне
авторов.
   Однажды вечером он начал рассказывать "Анну  Каренину".  Автоматчик
Бережной  и  разведчик  Горкунов,  разинув  рты,  слушали   равномерно
журчавший голос. Ветер шумел в  верхушках  елей  и  ясеней,  осыпались
листья. Отчаянные смельчаки Илья Краснокутский,  Князь,  Намалеванный,
Мудрый и Семенистый,  затаив  дыхание,  в  Брянских  лесах  переживали
некогда пережитое персонажами Льва Николаевича Толстого.
   На  наши  литературные  вечера  собирались  наиболее  экспансивные,
молодые и деятельные представители партизан.
   В особенности полюбила их третья рота.
   Третья  рота  автоматчиков  под  командованием  сержанта   Карпенко
заслуживает того, чтобы о ней рассказать. Сержант Карпенко  с  группой
разведчиков в августе  1941  года  отстал  от  своей  воинской  части,
выполняя разведывательное задание. Карпенко  был  разведчиком  бригады
Родимцева, той самой, которая в Голосеевском лесу в сентябре 1941 года
дала  жестокий  и  решительный  бой  передовым   дивизиям   эсэсовцев,
прорвавшимся к Киеву. Эсэсовцы катили  на  мотоциклах,  автомобилях  и
танкетках, думая с ходу влететь на Крещатик. Но под Голосеевским лесом
их встретили десантники Родимцева.  Двое  суток  продолжался  жестокий
бой. Немцы лезли  в  психическую  атаку.  Атаки  захлебывались,  потом
повторялись снова и снова, пока весь лес и предполье к  нему  не  были
почти сплошь устланы немецкими трупами.
   В  сентябре  же  1941  года  в  районе  Ворожбы  и  Конотопа,  куда
прорывались немецкие части, сержанты  бригады  Родимцева,  Карпенко  и
Цымбал с разведывательной  группой  в  десять  -  пятнадцать  человек,
далеко вклинившись в расположение противника, оказались отрезанными от
своей  части.  Измученные  бессонными  ночами  и  стычками  с  ночными
разъездами, они ушли в лес. Решили отдохнуть сутки,  другие,  а  затем
прорваться к своим. Похоже было, что фронт ушел  далеко  на  восток  и
прорываться придется долго и упорно. Кое у кого из  бойцов  затряслись
поджилки,  и  люди,  маскируя  безразличием  свое  волнение,   изредка
спрашивали Карпенко:
   - Федя, а вдруг не пройдем, а  вдруг  немец  все  дороги  занял?  А
впереди, брат, леса нет - одни голые степи.
   Федя помалкивал, обдумывая положение. От крестьян соседних  сел  он
слыхал о том, что  где-то  здесь,  недалеко,  уже  начали  действовать
партизаны. Короткие, как зарницы, перестрелки, вспыхивавшие изредка по
ночам, подтверждали  это.  Немецкие  связисты  и  квартирьеры,  раньше
поодиночке  безбоязненно  раскатывавшие   глухими   дорогами,   сейчас
торопились  скорее  проскочить  узкие  места  и,  проезжая   группами,
осторожно оглядывались по сторонам.
   Несколько машин  неожиданно  подорвались  на  минах  по  дороге  из
Путивля в Конотоп, там, где только что прошла  моторизованная  дивизия
гитлеровцев. Ясно было, что мины свежие, и кто-то рядом с  Карпенко  и
Цымбалом, осторожно маскируясь и скрывая свое имя  и  местонахождение,
бросает вызов врагу.
   Карпенко  заинтересовался  этим,  потому   что   он   был   опытным
разведчиком,  уже  несколько  раз  ходил  по  ближним  тылам   немцев,
наступавших тогда безрассудно  в  упоении  первого  успеха.  Он  видел
возможность партизанской борьбы и  сам  подумывал  о  том,  что  могут
сделать  смелые  люди  в  тылу  врага.  На  вторые  или  третьи  сутки
пребывания в  лесу  бойцы  Карпенко  услыхали  и  от  местных  жителей
странное имя: Ковпак. Одна из женщин доверительно сообщила, что Ковпак
прошлой ночью заходил к ней, выпил кринку молока  и  расспрашивал  про
всякие колхозные дела. Больше ничего Карпенко от  нее  не  добился.  В
другом месте он узнал о том, что немцы, обозленные  дерзкими  набегами
партизан, решили их уничтожить, и в этом деле у них нашлись помощники.
Колхозники тонко  намекнули  бойцам  Цымбала  и  Карпенко,  чтобы  они
осторожно вели себя в  лесу  и  в  особенности  не  доверяли  старику,
леснику, который побывал в немецкой жандармерии в Путивле, получил  от
гестаповцев хорошую двустволку и часто  шлялся  в  жандармерию,  якобы
улаживая свои лесные дела.
   Такой сосед был опасен для Карпенко в его положении. Ребята  решили
выследить старика, прибрать его к рукам, а если не удастся, то  просто
убрать  с  дороги.  Все  яснее   становилось,   что   разведывательная
командировка в тыл затягивается, и десантники, будто в шутку, все чаще
стали называть себя партизанами.
   Расположившись на привал на лесной поляне, недалеко от  перекрестка
лесных троп, Карпенко однажды увидел фигуру старика с клюкой,  шедшего
по тропке. Он был один и вел себя в лесу  непринужденно  и  смело.  Он
походил на старого хищника, который идет по следу своей добычи. Старик
иногда останавливался, рассматривал тропу, брал в руки ветви  деревьев
с тронутыми осенью листьями, разглядывал их,  затем  вытягивал  голову
вперед, как бы принюхиваясь к лесному воздуху, и шел дальше.
   Карпенко следил за ним, молча прильнув к траве. Когда старик прошел
мимо  и  спина  его  скрылась  за  деревьями,  Карпенко,   поднявшись,
решительно сказал:
   - Всем оставаться на месте, Цымбал и Намалеванный - за мной.
   Хлопцы поняли своего вожака сразу:
   - Ишь, выслеживает,  старый  дьявол!  Ухлопать  его  надо,  товарищ
командир, из-за него житья не будет.
   - Сам знаю, - ответил Карпенко.
   Он дал соседу свой автомат, вынул из кобуры пистолет и сунул его  в
карман. Еще раз сказав Цымбалу и Намалеванному "за  мной",  он  быстро
пошел по траве, догоняя старика. Сразу за поворотом  они  увидели  его
спину. Старик медленно и задумчиво шел  по  тропе.  Карпенко  прибавил
шагу и, догоняя лесника, опустил руку в карман, когда ему  показалось,
что тот слегка повернул голову и заметил его. Но лесник  выпрямился  и
снова медленно пошел дальше, как бы ничего не замечая.  "Хитер  старый
лис, ох, и хитер, - подумал про себя Карпенко и прибавил шагу, - но от
меня теперь не уйдешь".
   Они уже почти догнали старика и шли в ногу  с  ним,  на  расстоянии
нескольких  метров.  Пройдя  еще  немного,  старик  резко  повернулся,
остановился, в упор глядя на трех бойцов. Они подошли ближе - Карпенко
прямо, Цымбал и  Намалеванный  -  по  бокам.  Глаза