атрет красавицы Сарры тальянцем  нарисован.  "Ваша
княжеская милость, вот она, моя дочь, казните, милуйте, но всему виной
красота  ее,  не   больше".   И   рассказал   князю   случай   тот   с
тальянцем-художником, который на  сосне  повесился.  Призадумался  тут
старый князь, сына зовет и спрашивает: "Скажи,  сын  дорогой,  надежда
моя, что ты думаешь?" - "Люблю, - на корчмаря показывает, -  его  дочь
Сарру и жениться прошу вашего  благословения".  Рассерчал  князь:  "Не
будет тебе моего благословения". Князеньку с глаз прогнал, а  корчмаря
велел в подземелье бросить.
   - Вот сплотаторы-феодалы! Всегда у них так: чуть что не так - сразу
в подземелье...
   - Это чего - "феодалы"? - шепотом спросил молодой партизан.
   - Ну, старинные фашисты. Одним словом... феодалы.
   - Но князек тут тоже свой норов  показал.  Было  у  него  небольшое
именьице, от покойной матери в наследство осталось,  да  злата-серебра
кованый сундучок. Завел князек знакомство с разным  ушлым  народом,  и
стали они пуще прежнего со своей любезной встречаться. А  чтобы  никто
про то не ведал, построил князек тайно от  отца,  посреди  большого  -
одним лесным людям ведомого - озера каменный теремок и в  том  теремке
поселил любезную свою зазнобушку.
   Он вскоре и сам на этот островок перебрался, благо зима стояла и по
озеру напрямик санная дорога была проложена. Сарра в христианскую веру
перешла, и должно было быть им венчание по всему закону. А зима в  тот
год была морозная, снежная. Озеро льдом сковало да снегом  занесло.  А
как глянула весна с туманами, да сразу ветры с Днепра подули, и солнце
припекло, тронулся враз везде лед. Припять разлилась, что море, тут  и
на озере воду вверх подняло, и пошел по нему гулять толстый  лед.  Вот
тут-то теремок и разнесло. Князька в ту пору там не было,  он  еще  по
санной дорожке укатил к главному попу договариваться, чтобы  сразу  по
всему закону с крещеной еврейкой венец принять. Договорился с попами и
едет весел по дороге весенней, распутной, тяжелой. Подъезжает к озеру,
а на нем только волны да льдины гуляют. Узнал он у рыбаков, что  никто
с того острова и теремка живой не выплыл. Постоял, постоял,  вышел  на
высокий берег, что вековыми соснами оброс, да  с  разбегу  в  озеро  и
ухнул. Не успели люди к берегу подбежать, а уж ему льдинами  и  голову
русую размозжило, и не стало видать молодого  князька.  Дошла  про  то
весть до старого князя. Корчмарю он велел камень на шею  привязать,  в
озере утопить, а сам потосковал, потосковал,  да  вскоре  и  помер.  И
называется  с  тех  пор  это  Червонное  озеро   еще   Жид-озеро   или
Князь-озеро. Кому как в голову придет, так  и  называют.  Вот,  дедок,
какой пример нам бабка рассказывала.
   Мудрый кончил свой рассказ. Долго молча сидели хлопцы  у  костра  и
никто не нарушал тишины. Только шумело  пламя  костра  и  потрескивали
сухие  дрова.  Снег  вокруг  саней  с  костром  оттаял,  и   на   льду
образовалось темное пятно воды, углей и золы - все,  что  осталось  от
сгоревших дров.
   Мы по команде Деянова перекочевали на новое  место.  Переехав,  еще
долго  сидели  молча.  Затем  начались  новые  разговоры,  рассказы  и
побрехеньки, в которых люди коротали время длинной  январской  ночи  в
ожидании самолета.


8

   В третью ночь ожидания самолетов  в  центре  внимания  был  рассказ
Ковпака. Дед сначала включился в общий разговор и рассказал  несколько
забавных случаев из своей жизни,  а  затем  перешел  к  более  древним
солдатским воспоминаниям:
   - Родился я в селе Котельва, Полтавской губернии. Село  здоровенное
- до сорока тысяч народу. Семья была немаленькая, одних  братьев  пять
человек. Як стали пидростать, пришлось идти внаймы - земли  у  нас  не
хватало. Потом служил приказчиком у купца. Так дотопал до  призыва.  В
армию прийшов уже грамотный, свита побачив,  кое-що  чув.  Помню  один
случай. Работал батраком  у  хозяина,  у  него  сын  был,  в  каком-то
коммерческом училище учился, студент вроде, тогда  для  меня  это  все
равно было: студент и студент. Приезжает  раз  сынок  на  рождество  з
города, вещи разложил, а один чемоданчик ко мне в каморку  под  топчан
сунул. Меня тут и разобрало: що в тому чемоданчику? Я  чемоданчик  тот
раскрыл, а там одни только книги.  Полистал  я  их  и  стал  по  одной
вынимать  и  тихонько  почитывать.  Особенно  запомнилась  мне   одна,
называлась "Попы и полиция". Насчет первого тезиса  я  много  кое-чего
знав. Я в церковном хоре долго в  дискантах  был,  голос  був  у  меня
звонкий, характер бойкий, - за голос  хвалили,  за  характер  гули  от
регентовского камертона с головы не слазили,  а  от  второй  тезис  на
многое мени очи открыв.
   Стал я тогда всякой такой литературой  интересоваться.  После  1905
года  она  по  всяким  потайным  сундучкам  да  скрытым   местам   еще
оставалась. Так что в солдаты я пришел, уже имея  понятие  о  жизни  и
борьбе, которую народ вел с царизмом.
   Затаив  дыхание,  сидели  Семенистый  и  Шишов,  Колька  Мудрый   и
Намалеванный, боясь проронить хотя бы слово. Ковпак вошел в раж,  лихо
сдвинул шапку на затылок.
   - ...Действительную служил в Саратове, в  Александровском  пехотном
полку, четырнадцатая рота, четвертый взвод, шесть раз стоял часовым  у
знамени. Командовал ротой штабс-капитан Юриц, большой чудак. То он  во
время  дежурства  весь  полк  на  улицу  выгонит  -  зорю   играть   с
барабанщиками, сигналистами  и  оркестром:  все  в  городе  остановит.
Хулиганством  от  скуки  занимался.  Даже  губернатору   выезжать   на
усмирение приходилось. А то в тире стрельбу устроит. А стрельба такая.
Высыплет полный карман пятаков  перед  ротой  и  скомандует:  охотники
стрелять, выходи! Попал в яблочко - получай пятачок, не попал - в ухо!
И так, пока все пятаки не расстреляет.
   Ребята дружно захохотали. Один Коренев сидел сумрачный.
   - Знаем мы эти офицерские шутки. Я, брат, действительную ломал. Так
у меня от  одной  словесности  черепок  лысеть  в  двадцать  три  года
стал...
   Ковпак, все более оживляясь, говорил:
   - Во-во! Наш штабс-капитан Юриц тоже любил словесностью заниматься.
Тоже комедии ломать мастер был...
   Так я и протянул при нем всю службу. Шесть раз  у  знамени  часовым
стоял, - повторил с гордостью Ковпак. Затем, засмеявшись, продолжал: -
А один раз тридцать суток ареста заработал. Вместо  полного  генерала,
командира корпуса, полицмейстеру почетный караул с оркестром вызвал...
Лошади у  них,  понимаешь,  одинаковые  были,  серые  в  яблоках.  Ну,
поторопился, дал маху и сразу на  гауптвахту.  Но  отсидеть  полностью
арест штабс-капитан не дал, - во  время  своего  дежурства  освободил.
Кончил я действительную, а домой идти не к чему. Земли у  батьки  было
мало, да и та вся на  песках.  Если  разделить  между  братьями  -  не
хозяйство,  а  пшик  получается.  Остался  в  Саратове.  Попервоначалу
устроился грузчиком на  элеваторе,  мешки  с  зерном  таскать.  Триста
двадцать две ступени на гору  носить  надо  было.  На  самом  верху  -
большая ссыпка, откуда зерно по трубам в пароходы и баржи поступало. А
называлась эта ссыпка - "цветок".  Вот  первый  день  как  потаскал  я
мешочки на "цветок", так к вечеру и спину не разогну. Так на всю жизнь
запомнилось: как дело трудное, непосильное,  говорю  я:  "на  цветок!"
Потом работал я в трамвайных мастерских и по всяким другим  местам.  А
тут скоро война германская: не успел солдатский мундир забыть и  снова
- шинелку на плечи и шагом марш!..
   Войну по-всякому пришлось тянуть. Был и стрелком, и  ординарцем,  и
разведчиком. Два Егория заработал и две медали,  а  потом  все  дальше
понятно стало, за що тая война идет, и стал я сам к себе вроде жалость
иметь.  Но  все  же  числился  отличным  разведчиком.   Как   вызывают
охотников,  я  тут  как  тут.  Только  стали  мы  на  всякие  хитрости
пускаться. Немецких и австрийских погон у нас были полны карманы.  Как
в разведку пойдем - с окопов выползем, в первой же лощине выспимся,  а
перед рассветом стрельбу поднимем - и обратно. Начальству доложим, что
сняли часовых и тому подобное, а в доказательство -  немецкие  погоны.
Начальство чарку выдаст и от караулов  и  секретов  освободит.  Так  и
получалось, что один и тот же немецкий полк на разных участках  фронта
воюет. Одним словом, воевать по-честному за царя у нас охота пропала -
выкручивались кто как мог.
   В революцию притопало нас, фронтовиков, в  Котельву  больше  сотни.
Стал народ на партии делиться, а мы, фронтовики, все  за  большевиков.
Брат мой Алексей, я и еще из матросов один, Ковпак,  однофамилец  мой,
стали мы у себя переворот  делать  по  всем  правилам.  Я  командиром,
фронтовики Милетий, Пустовой, Бородай - помощниками. Захватили  почту,
школу,  установили  Советскую  власть  и  стали  землю  делить.  Землю
порасхватали  в  момент.  Я  земельным  комитетом  заворачивал,   всем
беднякам  старался  в  первую  очередь,  где  получше,  а  когда   сам
опомнился, то и вышло мне снова на песках. Ох, и ругала меня  мать  за
эту самую дележку! "У людей диты як диты, а у  мене...  От  же  бисова
дитына, всих землею надилыв, тильки про себе  забув".  Недолго  с  той
землей дело шло гладко. Вскоре появились белые: карательный полк к нам
пожаловал. Думали они кавалерийской атакой в село  ворваться,  застать
нас врасплох. Да я уже кумекал, что к чему: сотни три борон собрали  и
устелили  ими  улицы.  Пришлось   лихим   кавалеристам   коней   назад
поворачивать, особенно когда мы из  "люиса"  и  "шоша"  их  полоснули.
Пулеметы такие были - "люис" - ду-ду-ду, а "шош" - бах-бах,  выстрелов
сорок в минуту давал. Это вам не шутки.
   - Вам бы тогда одну нашу третью роту  с  автоматами  и  пулеметами,
товарищ командир, - весело сказал Колька Мудрый.
   - Всю белогвардейщину покорили бы, - вставил Дед Мороз.
   - Дали мы белякам по морде, а все же пришлось нам со своим  отрядом
в леса уходить. Затем снова  в  село  -  власть  устанавливать.  Всего
пришлось. Так постепенно наш отряд сколачивался, вначале действовали в
своем  районе,  затем  по  заданию  переключились  на  другие  фронты.
Пришлось мне еще в гражданке побывать  и  в  Путавльском  районе.  Тут
недалеко я с Пархоменко  встретился.  Получаю  приказ  от  Полтавского
губвоенкома:  "Двигайся  на  Сумы,  Ковпак,  в  распоряжение  старшего
военного начальника". Ну, двигаюсь. Навстречу колонна,  а  в  середине
колонны  здоровенная  легковая  машина.  В  машину  пара  серых  волов
впряжена, а в машине  дядько  в  чемерке  и  с  биноклем.  Кто  такой?
Говорят: сам командующий, товарищ Пархоменко. Доложил я  ему  все  как
следует по форме, тут же он мне и задачу  дал  -  на  Сейму  переправу
держать своим отрядом. "Занимай, товарищ,  оборону  и  держись.  Через
пару дней, как бензину достану, я к тебе подкачу. Получишь  дальнейшие
приказания". И укатил на своих волах. И что вы думаете? Через два  дня
точно - газует на машине прямо ко мне в цепь. Ребята  мои  повеселели.
Все-таки  техника!  "Разжились  бензинчиком,  товарищ  Пархоменко?"  -
спрашиваю. "Где там, на денатурате езжу, не видишь,  синий  дым  сзади
стелется". Посмеялись немного. Тут он мне новую задачу дает: двигаться
в Тулу на сборный пункт,  на  организацию  регулярных  частей  Красной
Армии. Ну, до Тулы я не дотянул - в дороге тифом заболел.  Хлопцы  мои
сами поехали, а меня в санитарную теплушку  положили.  После  тифа  на
сборном пункте встречаю я матроса, земляка из Котельвы, а  по  фамилии
тоже Ковпак. Сразу мне аттестат в зубы и прямо  в  Чапаевскую  дивизию
помощником начальника по сбору оружия. Сейчас, по-теперешнему, выходит
вроде трофейная команда, а на самом деле совсем не  то.  Чапаев  тогда
через Урал рвался, а сзади у него казачество оставалось, а  у  каждого
казака спокон веку на стене винтовка  и  шашка  висят.  Чапаев  нам  и
приказал: "Если хоть один выстрел нам в спину будет,  я  с  вас  тогда
шкуру сдеру!" Вот какая должность мне выпала. Ну  и  помотались  мы  с
этим сбором оружия. Всего приходилось. Скоро Чапаев погиб,  а  меня  с
оружием этим собранным под Перекоп перебросили.  Так  и  дотопал  я  в
Красной Армии до конца гражданки. А потом...
   - Гудить! - закричал дежурный на дворе.
   Мы все высыпали на улицу, думая, что летит самолет. Прислушались  -
ничего не слышно.
   - Кто кричал? - спросил Ковпак у часового.
   - Так это дежурный  нас  разыгрывает.  Кричит:  "Гудить!.."  А  мы:
"Самолет?"  -  "Не,  Павловский  гудить..."  Они  там  свою   хозчасть
распекают. Ну и похоже...
   Ковпак сплюнул и зашел обратно в штаб. Хлопцам  понравилась  затея.
Все ночи в разных концах села шутники кричали:
   - Гудить...
   - Хто, самолет? - притворно серьезно спрашивали из дворов.
   - Не, Павловский гудить, - отвечал балагур, шествуя дальше и  затем
в другой роте повторяя то же самое.


9

   На длительной стоянке я ближе стал знакомиться с внутренней  жизнью
отряда, его людьми, организацией и моралью. Стал наблюдать и  выяснять
для себя движущие силы, цементировавшие этот коллектив,  способный  на
большие дела. Особенно меня поразили отношения людей друг к другу,  их
моральные нормы, очень действенные,  оригинальные  и  самобытные.  Они
были основаны на большой правдивости и честности, на  оценке  человека
по прямым,  ясным  и  суровым  качествам:   храбрости,   выносливости,
товарищеской солидарности, смекалке и изобретательности. Здесь не было
места подхалимам, жестоко высмеивались  трусы,  карались  обманщики  и
просто нечестные люди. Это был  коллектив  без  тунеядцев.  Беспощадно
искоренялись ложь - щит посредственности от трудностей жизни, и  обман
- спутник насилия.
   Я совершенно не знаю, как сложился, в какие жизненные формы вылился
труд, быт и солдатский подвиг осажденного Ленинграда, но  я  почему-то
уверен, что нормы поведения, кодекс морали  ленинградцев  имели  много
общего с нашими требованиями к себе, хотя по чисто  внешним  признакам
между нами было мало общего. Голодать нам приходилось отнюдь не часто,
а лишь в редкие периоды крайне затруднительных положений, когда  немцы
бросали на нас крупные карательные экспедиции, да если голодали мы, то
не систематически. Воевали все время  на  ходу,  и  вся  наша  тактика
строилась на том, что мы, не обороняя территории, непрерывно  нападали
на противника. Зерно тактики - никогда не допускать,  чтобы  враг  мог
блокировать нас. Но когда я ищу сравнений, то мне иногда кажется,  что
мы были  кочующими  по  просторам   Украины,   Польши   и   Белоруссии
ленинградцами. Какие-то незримые нити  связывали  нас,  как  связывает
блеснувшая во взгляде мысль единодумцев,  решившихся  умереть,  но  не
сдаться врагу. И не только не сдаться, и не только умереть, но и сеять
в рядах врага смятение и смерть.
   За год борьбы  в  отряде  сложились  правила  поведения,  традиции,
обычаи и обряды. Вот один из них.
   Весной 1942 года командиру отряда  Ковпаку  было  присвоено  звание
Героя Советского Союза. Как трудовые пчелы матку,  охраняли  старожилы
отряда честь высокого звания командира. Особым смыслом и значением был
проникнут введенный  после  этого  обряд  сдачи  дежурства.  Ежедневно
вечером, без четверти шесть, к штабу подходили старый и новый дежурные
и, пошептавшись с Базымой, докладывали ему по бумажке все мелочи бытия
отряда за сутки. Затем отходили в сторону и  ждали.  Базыма  продолжал
работать,  изредка  поглядывая  на  часы,  круглую  цыбулину,   всегда
лежавшую перед ним на столе. Без одной минуты шесть он снимал  очки  и
глазами давал сигнал дежурным. Сдающий дежурство делал несколько шагов
вперед к Ковпаку и громко командовал:
   - Отряд, смирно! Товарищ командир отряда Герой Советского  Союза...
- и четко рапортовал о сдаче дежурства.
   За ним произносил вызубренные слова рапорта принимающий  дежурство.
Нужно было посмотреть на серьезные лица стариков: Деда Мороза, Базымы,
Веласа или на связных  мальчишек,  всегда  вертевшихся  в  штабе.  Все
застывали по команде "смирно".  Да  и  сам  Ковпак,  -  он  не  просто
исполнял   одну   из   своих   служебных   обязанностей,    нет,    он
священнодействовал.
   Но не мелкое честолюбие  породило  этот  обряд.  Гордость  за  свою
боевую славу, увенчанную высшей наградой - званием Героя их командиру,
и честь  этого   звания   они   оберегали   всем   своим   авторитетом
ветеранов-партизан.
   - Отряд, смирно!  Товарищ  командир  Герой  Советского  Союза...  -
ежедневно раздавалась громкая команда в полесских  избах,  на  полевых
дорогах, на стоянке в лесу... Даже если роты вели бой и  шальные  пули
срезали ветки деревьев возле штабных повозок, все равно в восемнадцать
ноль-ноль раздавалась она.
   А в стороне стоял, стройно подтянувшись, комиссар Руднев, введший в
отряде этот обычай, стоял серьезно, глядя в глаза дежурному, с рукой у
козырька армейской фуражки.
   Солдат  честолюбив.  Тем  более   честолюбив   солдат-профессионал.
Руднева тоже наградили  -  орденом  "Знак  Почета".  И  он,  два  раза
раненный за этот  год,  скромно  стоял  в  стороне  и  держал  руку  у
козырька, ежедневно в восемнадцать ноль-ноль с уважением слушая им  же
самим придуманную форму рапорта.
   - Отряд, смирно! Товарищ командир Герой Советского Союза...
   Да будет вечной слава бескорыстному честолюбию этого солдата!
   Через год с лишним Рудневу посмертно присвоили звание Героя.
   С  Ковпаком  на  Князь-озеро  пришли  четыре  отряда,  называвшихся
соединением партизанских отрядов Сумской  области.  Отряды  эти  были:
Путивльский, Глуховский, Шалыгинский и Кролевецкий (по  имени  районов
Сумской области, где они организовывались). Соединение для конспирации
получило номер и именовало себя воинской частью 00117, а  отряды  были
названы батальонами с порядковой нумерацией.  Правда,  батальоны  были
очень неравны: в  Путивльском,  или  первом  батальоне,  насчитывалось
десять рот, а из Брянских лесов нас вышло  даже  тридцать.  Добавочные
три номера носили разведывательные группы различных  органов  -  вроде
моей тринадцатой роты. В Глуховском отряде, или втором батальоне, было
три роты, в Шалыгинском - четыре и в Кролевецком - три.
   Кроме стрелковых рот в каждом батальоне - взвод разведки, отделение
минеров  и  хозяйственная  часть.  Командиры  батальонов:  второго   -
Кульбака, третьего - Матющенко, четвертого - Подоляко. Первый батальон
командира не имел: им командовал сам командир соединения  Ковпак.  При
первом  батальоне  была  разведрота,  или,   как   у   нас   называли,
главразведка, рота  минеров,  взвод  саперов,  узел  связи  и  главная
хозчасть, подчиненная Павловскому.
   Роты  возникли  не   сразу,   а   формировались   постепенно,   как
партизанские группы, и возникали часто по  территориальному  признаку:
так, например, восьмая  группа  почти  вся  состояла  из  жителей  сел
Литвиновичи и Воргол, Путивльского района; шестая рота - из командного
состава, "окруженцев"; девятая  рота  -  из  жителей  сел  Бывалино  и
Бруски. Села Бывалино и  Бруски,  Путивльского  района,  примечательны
тем, что все жители этих сел однофамильцы  -  Бывалины.  Поэтому  и  в
девятой роте, в начале организации, все бойцы были Бывалины. Затем они
рассосались по отряду, а в девятую роту влилось пополнение.
   Это   обстоятельство   накладывало   своеобразный   отпечаток    на
подразделения. Постепенно, с уходом от родных мест, группы вырастали в
роты и приобретали новый характер. Во время рейда роты  распределялись
уже не по территориальному признаку, а  по  военной  целесообразности.
Вторая и третья роты, самые лихие, где преобладала  военная  молодежь,
были превращены в роты автоматчиков; четвертая рота, под командованием
директора путивльской средней школы  Пятышкина,  -  стрелковая;  пятая
рота имела 45-миллиметровую  противотанковую  пушку,  шесть  станковых
пулеметов и считалась ротой  тяжелого  оружия;  шестая  -  стрелковая;
седьмая - тоже; восьмая рота,  так  же  как  и  пятая  -  с  пушкой