Хлопцы дремали. Я  соскочил  с  усталого  коня,  ослабил
подпруги. Сел на повозку. Ехали молча. Незаметно исчез  туман.  Солнце
стало  припекать.  Колеса  тихо,  по-гадючьи,  шипели,  лошади  высоко
взмахивали головами, с натугой ступая  в  глубоком,  измолотом  обозом
песке. Оводы роем вились над ними, жалили нестерпимо.
   Возчик уставился странным взглядом в круп левого  коня,  словно  не
видел, что лошадям тяжело  тянуть  воз  по  сыпучей  пепельной  колее.
Наконец кони остановились, тяжело поводя потными боками.
   - Може б, вы, хлопцы, слезли? А то, видите... - и он  повернулся  к
нам. Под усами блуждала усмешка. Большие  усталые  глаза,  не  моргая,
смотрели куда-то вдаль.
   Бойцы нехотя спрыгнули с повозки.
   - Вы, пан, сидите... Один ничего, - вдруг обратился он ко мне.
   Мы проехали немного молча.
   Затем, снова повернувшись ко мне, он с какой-то виноватой  улыбкой,
стыдливо опустив ресницы, сказал:
   - Не помню, когда и спал вдоволь...  Каждую  ночь  вожу.  То  наших
возил...
   - Кого?
   Он безнадежно махнул рукой.
   - Они - ваши?
   - Привык так говорить. Наши... - он криво улыбнулся. - Эти "наши" у
меня жинку и двух детей... дивчину двенадцати  лет  да  хлопчика...  о
пятом годочке...
   - За шо?
   - Жинка была у меня полька...
   - А дети?..
   - Ну, тоже... по-ихнему - нечистая  кровь.  Мазуры,  кажуть,  вы...
Всех порешили.
   Я соскочил  с  повозки  и  зашагал  по  твердой  обочине,  прибитой
дождями, поросшей  подорожником.  Ко  мне  подошел  Васыль  с  Горыни.
Похлопывая моего коня по шее, он тихо сказал:
   - Добрый коник. А возница наш вам уже рассказал? Про  детей  и  про
жинку?
   - Рассказал. Как они могут... детей...
   - Так он же сам их и убил...
   Я  остановился  пораженный.  Возчик  резко  повернул  к  нам  лицо,
искаженное гримасой безумия. Подняв кулаки над головой, он прохрипел:
   - Васылю-у-у... - дальше в его горле заклокотало, и он упал лицом в
солому.
   Мы отстали. Васыль тихо заговорил:
   - Я знаю его. Он у Черного Ворона связным был. Я до вашего  Швайки,
по заданию Сабурова, в цих краях был. Тоже по связи работал. Он у  них
образованным считался. Книги про "вильне казацтво" читав.  Пошел  было
даже на повышение... А потом вышел у них приказ: резать поляков... А у
него жена Рузя. Кругом всех вырезали. Он своих на первых  порах  спас.
Еще и сестру жены и матку к себе перевез. Это их и погубило. Думали  -
никто не тронет. А тут приехали эти главные. Куркульские сынки  -  они
все по штабам сидят.  "А  ну,  дружэ,  доказывай  нам,  что  ты  щирый
украинец..." И заставили: сначала жинку своими руками... А потом в раж
вошли: "И детей рубай!" - говорят. А он не смог. Так они на его глазах
ребятишек кончили. Он долго потом вроде сумасшедшего был, два раза его
из петли вынимали. Така-то у нас тут самостийна Украина! - сказал он с
горечью и презрением. - И кто ее выдумал? Не знаете?
   Впереди нас тарахтела по корневищам сбитыми шинами телега.  Колеса,
подпрыгивая на корнях, подбрасывали голову возчика с глухим стуком.
   Этот мертвый стук и сейчас перекликается в ушах с  жестким  шорохом
ржаных стеблей.
   Вспоминаю я об этом возчике и думаю свою думу.
   Какой дьявол развязал эту бессмысленную резню?
   Еще не отгремели в памяти выстрелы гражданской войны, еще  волочили
по закоулкам Европы широкую петлюровскую мотню неудавшиеся  атаманы  и
гетманы,  но  уже  идеологические  преемники  Скоропадского,  Петлюры,
Коновальца заварили вновь свою вражью отраву. В  застенках  фашистской
Германии, на "кресах" панской Польши готовила ее буржуазия, подправляя
смердящий этот  душок  парижской  парфюмерией.  Политический  хамелеон
Грушевский с бородой  шамана  скулил  уже  в  1925  году  о  том,  что
"уничтожаются старые формы техники,  привычки,  методы  труда.  Образы
старого и связанные с ними верования жалобно погибают". А петлюровские
молодчики, такие, как Евген  Онацкий,  хлебнув  фашистской  "культуры"
Муссолини, пропагандировали по образу  и  подобию  "дуче"  галицийский
фашизм. Онацкий кричал во Львове и Кракове: "История всех наций -  это
история бесконечного империализма, империализма святого и законного".
   Он вопил: "На Восток!  На  Востоке  находятся  народы  потенциально
богатые...   Они   представляют   чудесное   поле   экономической    и
интеллектуальной экспансии. Они дадут нам то, чего у нас нет..."
   Так  пути  неудачных  петлюровских  атаманов  сходились  с  дорогой
ефрейтора, заварившего дьявольское варево второй мировой войны.
   А пока наследник Петлюры и Коновальца - Степан Бандера - осваивал в
окрестностях Берлина сложное ремесло диверсанта, шпиона и  провокатора
в школах, подшефных полковнику Николаи  и  фрау  Доктор,  фашиствующие
типы "изучали" историю Украины.
   Словно об этом выродке украинского народа пророчески писал сто  лет
назад Тарас Шевченко:

                    ...Що ж ти такеэ?
                                     Нехай скаже
                    Нiмець. Ми не знаэм. -
                    Отак-то ви навчаэтесь
                    У чужому краю!
                    Нiмець скаже: - Ви моголи.
                    - Моголи! моголи!
                    Золотого Тамерлана
                    Онучата голи. -
                    Нiмець скаже: - Ви слав'яни.
                    - Слав'яни! слав'яни!
                    Славних прадiдiв великих
                    Правнуки поганi!

   На плечах немецкого фашизма, в  обозе  немецкой  империалистической
армии ворвалось на  плодородные  земли  Украины  это  жадное  воронье.
Захватить, грабить, жрать, богатеть. Они  поклялись  верой  и  правдой
действовать только так:

                      ...Як нiмець покаже
                      Та до того iсторiю
                      Нашу нам розкаже.
                      Отодi ми заходимось!
                      Добре заходились
                      По нiмец'кому показу
                      I заговорили
                      Так, що нiмець не второпа,
                      Учитель великий,
                      А не те, щоб простi люди.
                      А гвалту! а крику!

   Но их предел  -  щуцполицайский  черный  мундир.  Убийство  евреев,
поляков, угон в Германию миллионов украинских юношей и  девчат,  пытки
комсомольцев и коммунистов в Киеве, Полтаве, Ровно, Львове,  расстрелы
военнопленных в лагерях - вот их дело. Виселицы  и  провокация  -  вот
"слава" Степана Бандеры, верного лакея Гиммлера.
   А когда глубокая народная ненависть к оккупанту созрела, дала  свои
плоды, тогда простые люди Западной  Украины  забыли  старую  философию
"моя хата з краю"  и  взялись  за  оружие.  Поруганная  справедливость
привела народ к советским партизанам.  Из  этого  родника  не  раз  уж
рождался народный гнев.
   Он вызвал к жизни и всенародное партизанское движение.
   "Есть на свете народы, миллионы людей, которые хотят  жить,  сеять,
любить, творить, но  пока  существует  фашизм  -  уродливое,  зловещее
создание ненависти и зла, пока оно живо - не видать народу  добра",  -
думалось ясно и уверенно.
   Я встаю с межи и иду к селу. "Вот оно как! Это  уродливое  чудовище
фашизма сушит плодородные поля! Это оно осиротило таких, как Зося, оно
загубило Рузю и задушило ее детей. Это  на  кровавых  руках  подручных
Гиммлера, всех этих бандер, кубийовичей,  донцовых,  малюнюков,  кровь
детей и женщин!"
   Как через кладбище темной ночью, брел  я  поперек  несжатой  полосы
жита.
   Сухие стебли уже не поднимаются за моей спиной,  бессильно  опустив
покрытые мертвой сединой пустые колосья. Они навеки поникли головами к
сухой земле. Кончается и мертвая рожь и расстрелянная пшеница.
   Широкие ланы ячменя, зеленого и остистого, пересекали мой  путь.  Я
медленно шел, вдыхая запахи живого поля, поглаживая  соболиную  шерсть
ячменей.
   Тихий смех долетел с выгона. Это опять  Зося...  А  кто  же  рядом?
Васыль из-под Горыни. Она  надевает  ему  на  голову  венок  из  синих
васильков. Парень краснеет, увидев меня, и неловко улыбается...
   Я иду мимо них в село и думаю, что скоро вернется разведка, что нам
все же придется с  боем  прорываться  через  границу,  что  во  Львове
"профессор" Кубийович формирует дивизию  СС  "Галичина",  что  вся  их
провокация лыком шита, что все равно на этих  землях  будут  цвести  и
зреть хлеба, что придет час, и закачаются  на  виселице  и  Бандера  и
Кубийович, и что нежные польские девчата все равно будут влюбляться  в
чернобровых украинцев, и что Зосина  судьба  будет  совсем  иной,  чем
судьба Рузи, убитой рукою отца ее детей.


17

   Еще во время пребывания в Москве  я  узнал  о  крупной  карательной
операции фашистов в Брянском партизанском крае. На  брянских  партизан
Гитлер бросил часть  своих  резервов,  подтянутых  к  фронту,  да  две
дивизии  снял  с  фронта  из-под  Орла.   Дивизии   эти   гитлеровское
командование хитроумно замаскировало под  другими  номерами.  Но  наша
разведка  разгадала  маневр  противника,  а   советское   командование
приобщило и этот факт к ряду других,  говоривших  о  том,  что  летняя
битва сорок третьего года начнется именно в районе Курска и Орла.
   Перелетая через фронт, я видел подготовку к  крупному  сражению.  Я
рассказал об этом Ковпаку, Рудневу и Базыме. Но все же,  когда  радист
Вася Мошин прибежал со  своей  "библией"  не  в  обычный  час,  сводка
произвела впечатление грома среди ясного неба. Это было именно  в  тот
день, когда мы остановились в  раздумье  перед  границей  галицийского
дистрикта.
   Как обычно, откашлявшись, Мошин читал:
   "Вечернее сообщение от 5  июля.  С  утра  5  июля  наши  войска  на
Орловско-Курском  и  Белгородском  направлениях  вели  упорные  бои  с
перешедшими в наступление крупными силами пехоты и танков  противника,
поддержанными большим количеством авиации. Все атаки противника отбиты
с большими для него потерями, и  лишь  в  отдельных  местах  небольшим
отрядам немцев удалось незначительно вклиниться в нашу оборону.
   По предварительным данным, нашими войсками  на  Орловско-Курском  и
Белгородском направлениях  за  день  боев  подбито  и  уничтожено  586
немецких танков, в воздушных боях и  зенитной  артиллерией  сбито  203
самолета противника.
   Бои продолжаются".
   Вася кончил. Руднев впился глазами  в  карту.  По  старой  привычке
Базыма держал под рукой две карты: одна  -  района  наших  действий  -
километровка  или  двухкилометровка;  вторая  -  меньшего  масштаба  с
нанесенными наспех  карандашом  обозначениями  линий  фронтов. Руднев,
лихорадочно примеряя масштаб, приказал:
   - А ну, прочти еще раз!
   Внимательно следя за каждым словом, мы еще раз  прослушали  сводку.
Семен Васильевич снял фуражку.
   - На фронте уже началось!
   Мы тогда еще не знали, что там, за  Брянскими  лесами,  которые  мы
покинули десять месяцев назад, началось грандиозное сражение, вошедшее
в историю войны под названием "Битва на Курской дуге".  Но  сердцем  и
мыслью, солдатским чутьем поняли, что оно началось.
   Бои на фронте интересовали нас  не  только  в  общем  плане  войны.
Теперь  и  партизанские  шансы  на   удачу   возрастали.   Станет   ли
гитлеровское командование интересоваться отрядом, маленькой песчинкой,
залетевшей куда-то за тысячу  километров  от  линии  фронта?  Там,  на
Востоке, сражались десятки отборных дивизий, вооруженных всеми  видами
техники. До нас уже  долетали  грозные  названья:  "тигр",  "пантера",
"фердинанд". Там, на  фронте,  шла  непрекращающаяся  борьба  брони  и
снаряда. Но нас она пока не касалась.
   Какую угрозу для фашистов  по  сравнению  с  грандиозной  фронтовой
техникой   представляют   наши   два   полковых   орудия   и   десяток
противотанковых пушек-сорокапяток?
   Руднев вслух высказал наболевшее:
   - Третье лето войны. Первые два были временем  вынужденного  отхода
на фронтах. В этом году, после Сталинграда, должно быть иначе...
   А Базыма рассудил:
   - Пока что - наше дело шестнадцатое. Пролезть подальше, нашебаршить
побольше. А там видно будет.
   Руднев улыбнулся Ковпаку.
   - Недальновидный у нас начштаба, старик. С  такой  тактикой  только
яблоки воровать из чужого сада...
   - Да я с точки зрения отряда... А не в смысле  общей  стратегии.  -
Базыма вытер сразу вспотевший лоб.
   - Оторванная от стратегии точка зрения на войне не нужна,  старина.
Каждый солдат в отдельности выполняет  общий  план...  либо  тормозит,
задерживает выполнение его...
   - Да ладно. Не так сказал, а вы уж...
   Все засмеялись. Руднев повернулся к Васе Мошину.
   - Следить непрерывно за сводкой. Ничего не пропускать.
   Тот, козырнув, пошел к своей повозке, из-под  которой  тянулась  на
соседние сосны сеть антенн.
   Теперь полагаться на путаные  сведения  о  "дистрикте"  и  интуицию
нельзя было. Руднев долго говорил  о  чем-то  с  Ковпаком.  Вскоре  он
объявил нам решение командования:
   - Ночью переходим границу.
   - Переходим все-таки? - устало покачал головой Базыма.
   - Ну конечно. Не  можем  же  мы  всерьез  полагаться  на  разговоры
местного населения.
   - А "языки"? - упорствовал начштаба.
   - Два контрабандиста? Из которых один безбожно  заикается?  Это  же
больше для смеху...
   Базыма внимательно смотрел на комиссара
   - Семен Васильевич! Я  же  совсем  про  другое.  "Языки"  нужны  из
пограничников.
   - Некогда. Времени для  разведки  нет.  А  упустим  время  -  потом
намаемся. Решено. На фронте начались дела. Не можем же мы сидеть сложа
руки - это преступление.
   Все замолчали.
   Руднев быстро ходил взад-вперед, искоса поглядывая на  недовольного
начштаба. Затем подошел к нему. Покачивая головой, Григорий  Яковлевич
трудился над картой.
   - Что, не нравится, старик?
   - Да чего там? Так или не так - перетакивать не будем,  -  вздохнул
Базыма и стал готовить приказ.
   Вошел Ковпак. Он был не способен долго колебаться. Он верил  своему
комиссару и другу, как самому себе.
   - Готов приказ?
   - Нет еще.
   - Что так долго возитесь? Надо дать время хлопцам помозговать...
   Базыма укоризненно посмотрел на командира.
   - Накладут нам господа генералы за тем кордоном. Не  найшов  броду,
не суйся...
   Ковпак нахмурился.
   - А ты шо предлагаешь: руки - в брюки, коли на фронте такие дела?..
   Базыма стал оправдываться:
   - Так это же пословица такая...
   - Пословыця, пословыця...  Я  тоже,  брат,  пословыци  знаю,  -  не
унимался Ковпак.
   Руднев сел и положил Базыме руку на плечо.
   - Начштаба, понимать надо. Учти, друг, - ведь, именно,  когда  идут
активные бои на фронте, и наши партизанские нападения дают  наибольший
эффект. Решено?
   - И подписано, - сказал Ковпак, ставя свою подпись под приказом.
   - История, хлопцы, не забудет  ни  тех,  кто  делал  свое  дело  по
совести, ни тех, кто выбирал работу полегче... - сказал Руднев.
   Я залюбовался комиссаром. Не знаю, о чем он говорил  с  командиром,
но я видел, как он убедил начштаба. А  честнейший  Григорий  Яковлевич
был из тех людей, которые не стесняются высказывать свои сомнения, но,
будучи  разубеждены,  уже  никогда  к  ним   не   возвращаются.   Идеи
командования Базыма проводил в жизнь преданно и настойчиво,  как  свои
собственные. Только  этим  я  объяснил  себе  этот  необычайный  среди
военных разговор, когда старший по  положению  терпеливо  "уговаривал"
подчиненного там, где, казалось, достаточно одного слова приказа.
   Вечером, захватив с собой контрабандистов, отряды перемахнули через
границу "дистрикта". Особых препятствий на  кордоне  никто  не  чинил.
Двух  часовых-пограничников  убили  разведчики.   С   боковых   постов
раздалось по три тревожных винтовочных выстрела.
   - Вот и все приключение! - смеялся Руднев.
   Телефонные  провода,  тянувшиеся  вдоль  границы,  мы  вырубили  на
расстоянии  нескольких  километров.  Не  особенно  торопясь,  покатили
дальше на юг, уже по Галичине. Различия - ни в пейзаже,  ни  в  облике
людей - на первый взгляд не было. В лавчонках - соль,  мыло,  керосин,
спички и какие-то  сигареты  в  длинных  сотенных  пачках  с  табаком,
похожим  на  морскую  траву,  но  зато  в  красивой  упаковке.  Хлопцы
выкуривали зараз по десятку этих сигарет.
   - Толку чуть от этого дистрикта. Ни в голове, ни в  животе,  ни  на
душе - никакого накуру.
   - Одна слеза и пакость на зубах. Эрзац.
   - И к чему бы фашисту эти игрушки с границей?
   Уже в  лесу  нагнал  меня  Вася  Войцехович  и,  показывая  толстый
словарь, радостно сказал, немного картавя:
   - Петрович! Кажется, раскусил я эту премудрость... А?
   Словарь был латино-русский.
   - У местного  попа  одолжил.  Говорит  -  слово  это  происхождения
греческого, а, скорее, на латынь смахивает. В этих краях немцы  больше
на папу римского упор делают... Вот оно, словечко мудреное... А теперь
давай думать, к чему бы оно галицийскому дядьке...
   В словаре значилось: distracto - разъединяю.
   - Отсюда, не иначе, пошел этот самый дистрикт. Там политика  кнута,
а здесь пряника. И все для того, чтобы властвовать над хлебом и  салом
Украины, - закончил Вася свои исследования.
   Я согласился с Войцеховичем  и  на  время  выкинул  из  головы  эту
"проблему".
   И снова -  стоянка,  довольно  безмятежная,  без  особых  угроз  со
стороны врага. На заставах кое-где попадались заблудившиеся  жандармы.
Ребята подобрали одну грузовую автомашину с несколькими жандармами.
   Большинство из нас в этих краях впервые. Кое-кому довелось побывать
тут в тридцать девятом, когда воссоединена  была  Западная  Украина  с
Советским Союзом; были и такие, которые прошли эти  места  с  конницей
Буденного еще в гражданскую; несколько стариков, и Ковпак в том числе,
прошли здесь еще в первую мировую войну.
   Впереди - особо интересующий нас объект - дорога Львов -  Тернополь
- Жмеринка. Она пересекает извилистую глубокую реку.  По  обе  стороны
моста прилепилось два небольших местечка - Волочиск и Подволочиск.
   Вынув  свою  "стратегическую",  по  черной  нитке  железной  дороги
пробираюсь взглядом на восток, к фронту: туда  бегут  поезда  -  через
Проскуров и Жмеринку с развилкой на Фастов и на Одессу; и дальше - под
самый Курск (через Киев - Бахмач - Ворожбу)  -  тянется  эта  стальная
магистраль.
   Но  мысль  почему-то  отрывается  от  черной  нити   на   карте   и
перескакивает к далеким детским  воспоминаниям.  Еще  в  восемнадцатом
году приходилось мне, мальчишке, ездить по этой  дороге  от  Вапнярки,
через Жмеринку, на Проскуров,  на  Дунаевцы,  под  Каменец-Подольск  и
Волочиск.  Украина  тогда  тоже  была  в   руках   немецко-австрийских
оккупантов. Помню, под Дунаевцами немцы в  касках  сняли  нас,  мирных
жителей, с поезда. Двое суток держали в  подвале.  Тогда  впервые,  от
немецкого часового, я услыхал непонятное слово "партизаны".
   - Ферфлюхтер партизан! -  бормотал  кайзеровский  часовой,  широким
штыком поддевая кофточку у женщины с ребенком на руках.
   Она стояла перед ним, дрожа, как осиновый лист.
   Не зная немецкого языка, я все же понял. Партизаны - это, наверное,
мы -  русские  и  украинцы;  понял,  что  одного  этого  слова  боится
вооруженный до зубов враг. И слово это врезалось в детскую  память  на
всю жизнь.
   На  Тернополь-Волочиский  участок   дороги   я   выслал   несколько
разведывательных групп. Конечно,  в  первую  очередь  нам  требовалось
лучшее место для перехода железной дороги на юг.  Но  партизан,  кроме
разведки на себя, всегда обязан вести разведку в интересах действующей
армии. Поэтому интересовало меня также  и  то,  как  работает  дорога.
Каждому из разведчиков я ставил задачу добыть "языка".
   - И не обязательно немца! Берите по возможности железнодорожников!
   То ли разведчики постарались на совесть, то ли неожиданно подвезло,
но   уже   к   середине   дня   у   штаба   сидела   солидная   группа
железнодорожников. Их было двадцать два человека. Их форменные мундиры
чернели под зеленой  листвой.  Ков