...Аким  прошел половину пути  и  остановился. Больше  всего он  боялся
сейчас собачьего  лая.  Он знал, что,  если не вытерпит  хоть  один пес, ему
тотчас же ответят дружным лаем  собаки во всех концах  села, и тогда беды не
миновать.  Но  село  безмолвствовало, точно  вымерло. Только  сыч  плакал на
старой колокольне да в чьем-то хлеву жалобно блеяла коза.
  Аким пошел дальше.  Вот он уже перелез через знакомую изгородь,  открыл
калитку и, пройдя метров пять, оказался у крыльца белой хаты.
  Осторожно  постучал  в  дверь.  Один  раз, второй,  третий. В  коридоре
послышались шаги.  Ее  шаги...  Аким  почувствовал  это  сразу,  всем  своим
существом, каждой жилкой в теле... Шаги замерли, и потом раздался испуганный
голос, от которого у него помутнело в голове и захватило дыхание. Он молчал.
  -- Кто  там? -- еще  тревожнее спросили за  дверью. И  только тогда  он
решился:
  -- Это я, Наташа, Аким...
  Она коротко вскрикнула за дверью.
  --  Это  я, Аким, -- повторил  он и не  узнал  своего  голоса. Щелкнула
задвижка, и  дверь  распахнулась,  как  крыло большой серой  птицы. Аким  не
двигался. Наташа  подлетела к нему и повисла на его худой шее. Так он и внес
ее  в  комнату. Его потрескавшиеся, жесткие губы  касались ее  волос. И  так
держал  ее, пока мать Наташи, пораженная появлением  Акима не меньше дочери,
не зажгла лампы.
  -- Мама, мамочка!.. Милая! Это ж Аким!..
  --  Вижу,  Наташенька, вижу!..  Боже ж ты мой, да  чего  ж  я,  старая,
стою... Замерз, чай, родимый...
  И старушка суетливо забегала по комнате.
  Теперь  Аким хорошо  видел лицо  своей Наташи.  Оно было  все таким же.
Пожалуй, только  чуть побледнев,  отчего синие  глаза  казались еще  больше,
глубже и темней.
  Наташа тоже  глядела на Акима, на каждое  пятнышко и  на  каждую  новую
морщинку на таком родном и близком лице. Он сидел перед ней худой и обросший
густой  колючей  щетиной,  забыв  снять  очки и  свой драный малахай, из-под
которого падали на потный высокий лоб  длинные пряди русых полос. Как всегда
бывает в таких случаях, они долго не находили, что сказать друг другу. Потом
никак  не  могли  заговорить  о  главном для  обоих  и  спрашивали о  всяких
пустяках. Аким пристально следил за Наташей  и видел, как все больше темнели
eе глаза, а  щеки  наливались  неровными  пятнами румянца.  Наташа,  видимо,
хотела о чем-то спросить, но не могла сразу решиться. Наконец румянец  сошел
с ее лица:
  --  Ты прости меня,  но я... я хочу спросить тебя... Скажи, как ты сюда
попал?
  Аким понял ее.
  -- Меня отпустили, Наташа... всего на пять часов. Один час я уже провел
в дороге. Осталось четыре. Там ждут меня товарищи...
  Теперь она, счастливая,  смотрела на него.  Перед ней был  Аким, такой,
каким она его всегда знала и любила, -- прямой и честный.
  --  Глупая, злая... Как  я  могла  так подумать о тебе! Разве мой  Аким
способен на такое!.. Ведь ты разведчик, правда?
  Аким молча и медленно кивнул головой.
  -- Не спрашивай меня больше об этом, Наташа. Ладно?
  Она рассмеялась.
  -- Не бойся, родной. Наш отряд в ту ночь делал то же, что и вы.
  -- Откуда ты знаешь, что мы делали?
  -- Ну ладно, не будем об этом...
  -- Скажи, Наташа, в селе есть немцы?
  -- Нет, сейчас нет. Они боятся в селах... Ну, я пойду, помогу маме...
  Наташа оставила  его и вместе с матерью начала хлопотать у печки. Потом
не вытерпела и подбежала снова. Пыталась стянуть с него сапоги, но в этом не
было никакой  необходимости: сапоги сами  слетели, едва Аким тряхнул ногами.
Девушка захохотала:
  -- Где ты достал такие броненосцы, Аким?
  -- А что, разве плохие?
  -- Нет, ничего, я  так... -- она улыбалась, тащила его за руку к столу,
вся пылая.
  --  Потише, Наташа, могут услышать, --  предупредила мать,  приподнимая
кончик занавески  и посматривая  на улицу. Наташа как-то  сразу погрустнела,
словно  беззаботная юность,  вернувшаяся вместе с Акимом и во власть которой
она попала на минуту, испугавшись, ушла от нее.
  Через  некоторое время  Аким уже сидел  за столом,  уминая за обе  щеки
кашу.
  Наташа, глядя на него, вновь оживилась...
  -- Аким, а помнишь нашу избачиху?
  -- Шуру-то? Ну а как же!..
  -- Мы с ней вечно из-за книг ругались...
  -- Помню, конечно. А почему ты -- об этом?..
  -- Не знаю...
  -- А ты помнишь, Наташа, пионерский лагерь?
  -- Еще бы!.. Пионервожатой у нас  была Шура. Какая девушка! Сколько она
рассказывала нам интересного, а  сколько песен мы пропели с ней!.. Вот так и
стоят передо мной -- Шура, пионерский галстук... И все такое -- наше...
  -- А где теперь Шура? -- спросил Аким.
  Губы Наташи покривились, дрогнули.
  -- В Германию угнали, на каторгу.
  Аким обнял девушку и крепко прижал к своей груди.
  --  Не надо,  Наташа. Не  плачь, родная.  Вернется Шура. И  будут опять
книги, и все будет...
  Утирая слезы и глядя ему в лицо, Наташа попросила:
  --  Ты прости  меня. Уж очень все обидно, больно... Я сейчас... Ведь  я
только ночью прихожу к маме, да и то не всегда.
  -- Что так? -- удивился Аким.
  -- Фашисты на девушек облавы  устраивают. В  Германию увозят. Ты слышал
песню "Раскинулись рельсы далеко..."?
  -- Конечно, слышал. У нас красноармейцы ее поют.
  Аким  увидел, как губы девушки  опять дрогнули. Должно быть,  ей стоило
больших усилий, чтобы сдерживать себя и не расплакаться.
  -- Так что же?.. Всех девушек и  ребят они угоняют? -- Аким  озабоченно
посмотрел на Наташу.
  -- Нет, не всех.  Есть еще  лазейка, в которую ускользают наши ребята и
девушки.  Женятся и выходят замуж. Таких фашисты пока не  увозят. Горе одно.
Пятнадцатилетние женятся...
  Аким  насторожился. Об этой "лазейке" он не раз слышал в  освобожденных
селах. Уж нe хотела ли Наташа воспользоваться ею?
  Но она отгадала его мысли:
  --  Ты,  пожалуйста,  не подумай,  Аким,  что  я  хочу  заставить  тебя
остаться. Я ведь  комсомолка, врагам не поддамся. Мне в лесу дела  найдутся.
Сейчас  мы  получили приказ  побольше  беспокоить  фашистов... Ой,  Аким,  и
несдобровать же им на нашей земле!..
  -- Разумеется. А помнишь, Наташа, как директор школы нам говорил, когда
мы еще были маленькие: "Завидую вам, ребята!"
  -- Павел Федорович жив. Он партизанит.
  -- Увидишь -- привет ему от меня самый большущий.
  --  Обязательно. А  как  он  возил  нас в  Харьков на  экскурсию!..  На
Тракторный... Павел  Федорович  в белом костюме --  светлый  такой!.. Шли по
городу и все время пели!.. О, до чего ж было хорошо, Аким!..
  -- И опять будет так. Еще лучше будет, Наташа!.. Ох, чего только  мы не
понастроим!.. А как мы с Колькой Володиным мечтали...
  -- Не говори о нем, Аким, забудь его, -- торопливо  перебила Наташа. --
Не стоит он того, чтобы о нем вспоминали...
  -- Почему? -- удивился Аким. -- Он ведь погиб на фронте.
  -- И  вовсе не погиб. Он жив. Женился на Стешке Лунченко и теперь живет
в ее доме...
  Это не укладывалось в  голове Акима. В сентябре 1942  года они вместе с
Николаем  ходили в  разведку. Не вернулся  тогда только  один Николай, и все
были  убеждены,  что он  либо  убит, либо тяжело ранен, лежит где-нибудь  на
сухой земле, задыхаясь  в горькой  полыни.  В  ту же ночь все отправились на
поиски. Аким вместе с другими  разведчиками  исползал  под  огнем  вражеских
пулеметов всю нейтральную полосу. Володина так и  нe нашли. Тогда разведчики
потеряли двух бойцов, наскочивших впотьмах на немецкие мины. А тот, которого
они так разыскивали, оказывается, к Стешке...
  -- Так что же он делает в селе? Наверное, в полицейские пошел?
  -- Нет. Он  не  стал полицаем.  Живет затворником.  И  непонятно,  кого
больше боится -- своих или немцев.
  Наташа  смолкла.  Молчал  и  Аким.  Потом  он  поднялся  и  через  силу
улыбнулся.
  -- Ну, Наташа, мне пора... Вот и повидал тебя...
  Она  побледнела,  темные  глаза  ее заблестели.  Глотая  слезы,  она не
отпускала его руку, прижимала ее к себе.
  -- Как же это?.. Так скоро... Ведь ты мне еще ничего не  сказал о себе.
Останься, Аким!.. Ну еще немного!.. Плечи девушки затряслись.
  -- Не надо, родная. Помнишь, мы обещали быть сильными.
  Он смахнул с ее горячих щек слезы и крепко  поцеловал в мокрые ресницы,
в припухшие теплые губы. Говорил уже  ровно, спокойным голосом, хотя это ему
стоило больших трудов:
  --  Школу  сохранить  надо,   Наташа.  Подбери  смелых  ребят...  Пусть
организуют охрану, когда фронт будет приближаться к селу.  Как бы фашисты не
взорвали в последний момент...  А  за меня не  бойся. Меня пули за  километр
обходят...
  -- Я провожу тебя до леса, Аким.
  --  Не надо,  Наташа.  Мы будем  скоро  вместе и  уж  тогда  никогда не
расстанемся.
  Они обнялись в последний раз.
  Наташа слышала, как в коридоре прогрохотали его  сапоги. Потушив лампу,
она подбежала к окну. Но на улице было темно, и девушка ничего не видела. До
нее доносились только сдержанные голоса -- это Аким прощался  с матерью, еще
раньше вышедшей посторожить. Затем скрипнула калитка, и сразу все смолкло.
  Стешкина хата стояла на отшибе, у самого берега реки, скрытая вишневыми
деревьями.  Ее  не  было видно  со стороны.  Но Аким нашел  хату без особого
труда.
  Постучал. Новая дубовая дверь глухо и тревожно загудела. Странное дело,
Аким  сейчас  не испытывал  того  страха, который пришлось  ему  испытать во
дворе, перед крыльцом Наташиной хаты. Сердце его как бы окаменело.
  -- Кто там? -- послышалось за дверью.
  -- Полиция. Открывай!..
  -- У меня жена больная тифом...
  -- Открывай!..
  Заскрипели крючки, звякнула щеколда. Тяжелая дверь медленно, со стоном,
открылась.  Перед Акимом  стоял человек с длинной бородой, в белой  исподней
сорочке  и подштанниках. От него  веяло теплым запахом постели. Должно быть,
ему очень не хотелось вылезать из-под одеяла.
  -- Веди в дом!
  -- Милости просим...
  "Милости  просим" -- откуда  у него  это?" Аким первый шагнул в  темную
комнату. За ним вошел Володин.
  -- Что вы хотели, пан полицай?..
  Николай сказал это с жалкой дрожью в голосе.
  -- Зажги свет.
  -- Стеша, где у нас спички?.. Стеша!..
  Из-за перегородки раздался сонный голос женщины:
  -- За  образами,  Коля, возле лампадки.  "За образами... Иконы, значит,
выставил..." -- подумал Аким.
  Вспыхнула   спичка  и,  помаргивая,  поплыла  за   перегородку.  Оттуда
послышался испуганный  шепот: "Кто  это?..  Господи, спаси,  помилуй!" Затем
появился хозяин с  лампой в  руках. Он осторожно поставил ее на стол и  лишь
теперь решился посмотреть на вошедшего.
  -- Аким? -- карие красивые глаза Николая удивленно раскрылись. И  вдруг
безумная  радость отразилась  на его лице. Он  ринулся навстречу  Акиму:  --
Значит,  и  ты того...  Вот  и  правильно!  Пусть  воюют те,  кому жизнь  не
дорога!..  Как  я  рад...  раздевайся...  проходи сюда!.. Стеша, да  это  же
Аким!.. Он тоже вернулся!.. Ну, проходи же, дружище!..
  Аким не шевелился.
  Володин посмотрел  на  его лицо  и опешил. Борода его затряслась. Глаза
испуганно забегали.
  Однако ему не хотелось выпускать из рук слабую надежду.
  -- Да проходи же, Аким!..
  Аким молча  подошел  к столу,  присел. Володин вертелся возле  него. Он
приблизился  к другу, хотел помочь ему раздеться. Аким холодно отстранил его
руки.
  -- Так ты, Аким, какими же судьбами?..
  -- Разные судьбы привели нас в родное село!
  Сказав это,  Аким пристально  поглядел на  Володина. Наступили долгие и
тягостные минуты молчания.
  Аким  осмотрел комнату.  На  столе,  в овальной  рамке,  стоял  портрет
Николая.  Здоровое,  улыбающееся  лицо. Как не  похож был  на  этот  портрет
стоящий перед  Акимом  бородатый  человек  в  подштанниках,  с  издерганным,
бледным, каким-то совершенно бесцветным лицом.
  Взгляд  Акима,  холодный и тяжелый, -- куда  только  делась  постоянная
кротость  в его  вечно  спокойных голубых  глазах,  --  переходил  от одного
предмета к другому.
  Аким снова  долго  и  пристально  посмотрел  в жалкое, болезненное лицо
Володина.
  --  Почему ты... -- голос разведчика был сейчас глухой. -- Почему ты...
сбежал?..
  Володин вздрогнул, долго молчал, не смея поднять глаза на  Акима. Потом
он быстро, захлебываясь, трясясь всем телом, заговорил:
  -- Не мог я!.. Понимаешь, не мог!.. -- он заметался по комнате...--  Ты
скажешь, трус!.. Да, трус, предатель... Все это так... Но я не мог больше ни
одного дня,  ни одного  часа там быть... Эти стоны, кровь...  Меня рвало  от
запаха  человеческой крови!.. Помнишь,  там,  под  Абганеровом, когда бомбой
разорвало на куски  у нас в роте сразу пятерых. Я неделю не мог ничего взять
в рот.  Я ненавижу фронт... войну... людей, которые  убивают друг друга... И
я... бежал от войны...
  -- И вот она  вновь  пришла прямо к  тебе  в дом, -- как-то удивительно
спокойно возразил ему Аким.
  -- Убивать друг друга... --  продолжал  Володин,  но резкий окрик Акима
остановил его.
  --  Замолчи  ты... гадюка!.. Хватит!..  -- в руках  разведчика блеснула
вороненая сталь пистолета.
  Дикий,  нечеловеческий  крик раздался  за  перегородкой,  и  в  комнату
метнулась растрепанная Стешка.
  Аким поднял  пистолет  перед  мертвенно-бледным, изуродованным  страхом
лицом Володина и вдруг -- Аким и сам не мог бы в ту минуту объяснить, отчего
это произошло, -- опустил оружие.
  Спрятал пистолет в карман, повернулся и пошел к двери.
  Не сказав больше ни слова,  он вышел  во  двор.  Володин,  бессмысленно
моргая глазами, тоже  зашагал было к двери  своими надломленными  ногами, но
Стеша повисла на нем:
  -- Не ходи... Коля, милый!.. Он убьет тебя!..
  Аким  миновал  улицу  и  теми же огородами,  по  которым шел  к Наташе,
направился к лесу. Ему хотелось поскорее оказаться среди товарищей, развеять
угнетенное состояние после этой встречи.
  По улице, вдоль речки, промчались какие-то всадники. До Акима донеслось
звонкое цоканье  конских  копыт.  Вскоре послышались  грубая  ругань,  вопль
женщины. Где-то  на  окраине  села громко и  озабоченно  затоковал  пулемет.
Темную крышу неба  лизнула  красным языком ракета, выхватив на миг несколько
кирпичных труб, безмолвно и тупо смотревших вверх.
  За спиной Аким  услышал приближающиеся  шаги. Со  всего  размаха упал в
грязь, вынул из кармана пистолет. Уже поднял его, чтобы  выстрелить в темный
силуэт, если он будет  приближаться. Но человек  резко повернул вправо. Аким
облегченно вздохнул и спрятал оружие.
  Не знал он, что это возвращалась в лес его Наташа.
  Через два часа он уже был в доме деда Силантия.
  Не отвечая на расспросы разведчиков, повалился на пол, в солому, и  тут
же заснул тяжелым сном. Однако его скоро разбудили.
  Разведчики собирались в обратный путь.

ГЛАВА ВТОРАЯ
1

  Лейтенант  Марченко вышел  из  блиндажа  майора Васильева. Он  спешил в
подразделение.  Сегодня  ночью  с  того   берега  должны  были  возвратиться
разведчики. Захватив с собой несколько солдат, Марченко  отправился к  Донцу
встречать группу Шахаева.
  С молодых  дубов,  раскинувших нежно-зеленые резные листочки, лился  на
землю птичий перезвон. Из глубины  урочища, как из подвала,  ползла вечерняя
прохлада. Марченко  передернул  сухими, острыми, чуть выдававшимися  вперед,
как у ястреба, плечами.
  По глубокой извилистой траншее лейтенант  и сопровождавшие  его солдаты
вышли   к  реке,  укрылись  в  мокром,   полуобвалившемся  окопе.  Немцы  по
обыкновению для острастки постреливали и пускали в небо ракеты.
  Около  лодки, спрятанной в камышах, хлопотал низкорослый сапер. Наладил
уключины,  вставил  весла и  бесшумно оттолкнулся  от  берега.  Вскоре лодка
исчезла в темноте.
  -- Что же такого малосильного послали? -- спросил один разведчик своего
соседа.
  --  Выбрали  было другого,  посильнее,  так вот  этот  парень  чуть  не
расплакался. Пчелинцев это. Дружка своего, Уварова, хочет встретить.
  --  Может, их  и в  живых уже нет...  -- кивнул  в  напряженную  тишину
боец-разведчик.
  Марченко  сердито  посмотрел на него. Боец замолчал.  Разведчики ждали,
всматриваясь в темноту.
  Над самым Донцом, чуть ли не касаясь глади реки, с металлическим звоном
пролетел железник.
  -- Тю ты... проклятый. Не боится...
  -- Закурить бы...
  -- Этого еще не хватало!..
  И опять тишина. Натянутая, звонкая.
  Когда перевалило за полночь, на той стороне легонько всплеснула вода --
так плещется на зорьке  сазан. И сразу  все поняли: "Едут!" Сначала  на воде
показалось темное пятно. Оно медленно приближалось. Потом вырисовалась форма
лодки, бугрились над ней фигуры разведчиков.
  -- Едут, они!..
  -- Тише ты!..
  Лодка,  прошуршав в камышах, мягко  ткнулась в песчаный берег.  Солдаты
вбежали  в воду, подхватили разведчиков под руки, утащили в окоп.  Только  о
сапере забыли.  А Пчелинцев не спеша  укрыл  лодку,  забросал  ее  срезанным
камышом, постоял в глубокой задумчивости и  медленно пошел от  реки.  Вскоре
его маленькая фигура растаяла в темноте.
  Разведчики  гуськом шли  по  окопам.  Где-то,  казалось  совсем  рядом,
раздались пушечные  выстрелы, и несколько снарядов, мигом  перемахнув Донец,
один за другим упали неподалеку.
  В  траншеях разведчиков встретил боец, посланный  командиром стрелковой
роты.
  -- Я вас проведу, -- сказал он.
  -- А где командир роты? -- спросил Марченко.
  -- У себя в блиндаже, -- ответил солдат.
  -- Что  же тут  у вас  произошло  без  нас? -- спросил  у бойца Шахаев,
снимая сапог и выливая из него зачерпнувшуюся еще у того берега воду.
  -- На ту сторону переправлялись. Бой вели.
  -- Ну и как?
  -- Что -- как?
  -- Как же бой-то?
  -- Оно бы ничего. Переправились  как есть все. И высоту отбили. И вдруг
приказ -- отходить. Зачем переправлялись, не понять. Только кровь пролили...
Скоро, должно, опять пошлют туда...
  -- А может быть, нужно было вести этот бой?
  --  Может, и  нужно,  кто знает,--  быстро согласился  солдат.-- Только
людей-то жалко...
  Он не договорил. Снова раздались  пушечные  выстрелы, и опять несколько
снарядов один за другим упали неподалеку, обдав своим горячим дыханием  лица
солдат. Молодой пехотинец уже лежал на  дне окопа, уткнув голову в патронную
нишу.
  -- Ну, веди.  Эй ты, орел! --  Сенька не  совсем  ласково  пнул бойца в
спину.
  Тот встал и, ошалело взглянув на Ванина, проворчал:
  -- А куда торопишься? Думаешь, там не стреляют?
  -- Я ничего не думаю. Веди к командиру роты.
  -- Что ж, пошли... Только вы у него все не поместитесь, тесно там.
  Наконец добрались до  блиндажа командира  стрелковой  роты. Вход в этот
блиндаж  был  закрыт  трофейной  плащ-палаткой,  сквозь   которую  чуть-чуть
пробивался свет. Кто-то,  должно быть сам ротный, разговаривал по  телефону.
Доносился хриплый, простуженный голос:
  --  Сорок  активных...   Что?..   Уже   проверил...  Да,  да,  пришлите
побыстрей... Говорю, что еще днем все проверил!.. Хорошо...
  -- Здесь можете  передохнуть,-- сказал  разведчикам  Марченко.-- А  вы,
товарищ  Шахаев, пойдете со мной.  Доложите о  выполнении задания.--  И,  не
заходя в блиндаж, лейтенант в сопровождении Шахаева пошел дальше.
  Боец-проводник просунул голову под плащ-палатку.
  -- Товарищ старший лейтенант! Разведчики с того берега тут.
  -- Хорошо! Пусть заходят, майор Васильев уже звонил, спрашивал о них,--
раздался в ответ хриплый голос.
  Отогнув  плащ-палатку,  разведчики  один  за  другим  пролезали  сквозь
светящуюся  щель.  Кряхтел Пинчук,  в три погибели изогнулся  Аким, и только
Сенька проскочил в эту дверь без всяких затруднений.
  Маленький, наскоро  сооруженный и так же  скоро обжитый блиндаж походил
на коробку с сардинами -- так много было в нем людей. Добрая половина бойцов
уже спала.  Возле лампы,  сделанной из снарядной  гильзы, сидели друг против
друга двое, сложив калачиком ноги, так как вытянуть их было некуда.
  --   Ну   вот,   товарищ   Финогенов,   поздравляю  вас   с  получением
комсомольского билета. Надеюсь, оправдаете высокое доверие...
  Сказавший это приветливо смотрел на  бойца   солдат держал в руке новую
серую книжечку и как-то робко улыб