ира, и это его беспокоило.
  -- Ну скажи, Аким, что тебе говорил наш лейтенант?
  -- Писарем меня хочет сделать.
  -- И ты согласился?
  Аким улыбнулся.
  -- А почему бы и нет?
  -- Да ты, я вижу, совсем свихнулся!
  -- Почему же, нисколько. Местечко теплое, не пыльное. Сверху не капает.
Помнишь,  ты  и сам мне говорил,  что писарь  из  меня выйдет  в  самый раз,
мол-де, и почерк у меня недурной, и в грамматике я силен. Вот я и послушался
твоего совета.
  -- Так я же шутил! -- в отчаянии воскликнул Сенька.
  -- А ты не шути в другой раз.
  -- Нет, Аким, ты врешь. Быть канцелярской крысой старому  разведчику --
это же безумство!
  -- "Безумству храбрых поем мы славу!"
  -- Какая же тут, к черту, храбрость -- в писаря!
  -- А наградные листы кто на тебя будет составлять?
  --  Найдутся и  без  тебя  составители. Нет, если  ты только  уйдешь  в
писаря, переметнусь к "катюшникам", вот провалиться мне на этом месте!
  В  юношески  взволнованном,  звонком и порывистом  голосе  Сеньки  было
столько искренней и  чистой  преданности,  что Аким  невольно ощутил  к нему
прилив братской нежности.
  -- Чудак ты, -- обхватил он Сеньку  за плечо. -- Так вот я и  соглашусь
пойти в писаря. Что мне, жизнь надоела?
  И друзья  засмеялись. О тяжелом  ночном разговоре  там,  под дубом, они
словно забыли совсем.
  С юга подоспели темные  грозовые тучи. Сталкиваясь и  наплывая  одна на
другую, они  потрясали землю и темный небосвод сухими  оглушающими раскатами
грома.  Поминутно  вспыхивали и скакали по всему  горизонту  ломаные  стрелы
молний.
  Земля,  вздыхая  могучей  грудью,  проглатывала  бурные  потоки   воды,
низвергаемые  щедрым  небом.  Молодая  яблонька,  уцелевшая  в   палисаднике
разрушенного снарядом дома, склоняла долу свою  зеленокудрую голову, купаясь
в мягкой дождевой воде.  Ее  недозрелые плоды подставляли под  душевые струи
дождя свои  розовеющие бока   стоя под  дождем,  разведчики любовались  этой
яблонькой, как первым проявлением всесильной жизни в маленьком, умерщвленном
войной селении.
  -- Пройдет годок-другой, и опять яблони зацветут рядом с новыми домами,
-- вполголоса проговорил Аким и предложил: -- Пробежим по дождю?
  -- Давай! -- согласился Ванин, сверкнув озорными глазами.
  Взявшись за руки, они понеслись вдоль улицы.
  Заскочили в пустой блиндаж, отдышались.
  За дверью послышались тяжелые, чмокающие шаги.
  --  Пинчук идет. Сейчас какую-нибудь работенку всучит. Хоть бы поскорее
в разведку посылали. Другие каждый день ходят, а мы почему-то сидим.
  Шаги  за  дверью приблизились, и в  ту же минуту загудел тяжелый, будто
придавленный чем-то бас:
  -- Пойти в поиск без предварительной подготовки сейчас, когда вражеские
траншеи битком набиты солдатами и пулеметами...
  -- Аким! -- воскликнул Сенька. -- Это же Федор! Вернулся! И уже кого-то
ругает.
  Открылась  дверь, и в  блиндаж, пригнувшись, вошел здоровенный человек.
Это был Забаров. Вслед за ним в блиндаж вошли Шахаев и Пинчук.
  -- Так вот, товарищи, -- продолжал Забаров прерванный разговор. -- Были
мы сегодня  с лейтенантом у майора Васильева. Тот передал, что генерал очень
недоволен  последним поиском. Правда, никто из вас  в  нем не участвовал, но
это  не  меняет положения.  Мы  должны  извлечь из  этой  неудачи  для  себя
серьезный урок...
  Забаров стоял рядом с Акимом. Возле  Федора Аким казался тщедушным, как
худая  осина, по несчастью  выросшая  рядом  с  могучим  дубом.  Забаров был
немного сутуловат,  как  и  все  чрезмерно  высокие  люди.  Широкий лоб  был
распахан темными бороздами глубоких  морщин.  Казалось, Федор  находился все
время во власти каких-то больших дум -- будто решает и не может решить очень
сложный вопрос. В его темных --  не видно зрачков -- глазах никогда не гасли
горячие, беспокойно-напряженные огоньки.
  Дверца землянки вновь распахнулась, и в ней показался капитан Крупицын,
волоча  за  собой, как  шлейф, мокрый хвост длинной солдатской плащ-палатки.
Поздоровавшись с разведчиками, он сказал:
  --  Я слышал, что  у вас, товарищ  Шахаев,  погиб  комсомолец  во время
последнего рейда.
  -- Да, Уваров, -- глухо ответил Шахаев.
  --  Начальник  политотдела  приказал сообщить  родным.  Потом,  где его
билет?
  В блиндаже  стало тесно и  дымно. А тут еще обнаружилось,  что  крыша в
нескольких  местах  протекает.  Разведчики  жались  друг  к другу, не  желая
подставлять свои шеи под грязные холодные капли.
  --  Комсомольский билет  у меня,  --  сказал Шахаев. Он расстегнул свою
брезентовую полевую сумку и вынул оттуда клеенчатую голубую книжечку.
  Бойцы  обступили Шахаева. Тот  начал  листать билет. Крупицын увидел на
первой странице, рядом с печатью и маленькой фотографией, свою подпись.
  -- Дайте мне билет...
  -- Товарищ капитан, пусть он останется у нас как  память об Уварове, --
порывисто сказал Шахаев.
  -- Нет, товарищи, --  возразил  Забаров. --  Отдайте билет капитану. Он
его в Москву отошлет. Москва для всех сохранит.
  Дождь перестал, в раскрытую дверь брызнул ослепительный солнечный свет,
облил гигантскую фигуру Забарова, обласкал  посуровевшие  лица  разведчиков.
Радуга снова  стояла  на  своем месте.  Разукрашенной  свадебной  дугой  она
изогнулась над испаряющейся землей. И снова, как час назад, Аким увидел наши
бомбардировщики.   Только   теперь   они   летели  в  обратном  направлении,
возвращаясь на свой аэродром, и было их как будто уже меньше...
  Сенька стоял непривычно задумчивый.
  -- Надо сегодня же написать, -- проговорил он тихо.
  -- Что написать-то? -- не понял Аким.
  -- Письмо.  Матери Уварова, что же еще? -- ответил сенька резко. Вопрос
Акима будто оскорбил его. -- Ведь у  Якова фашисты и отца убили. Помнишь, он
рассказывал.
  -- Большое горе у  его  матери. То  верно  -- письмо надо  написать, та
доброе, -- сказал Пинчук, вышедший вслед за Сенькой и Акимом из блиндажа. --
Штабная бланка -- плохая утеха...
  --  Сочиняй  поскладнее, Аким, чтобы всем  селом  читали, --  советовал
Ванин другу.
  Долго думали  над первыми  словами. Волнение,  охватившее  всех авторов
письма,  путало мысли, не давало сосредоточиться.  Наконец нашли  подходящие
слова. Письмо вышло  не очень складное, по по-солдатски честное и искреннее.
Что  хотелось  сказать, все  сказали. В конце  письма просили  мать  Уварова
считать всех их, солдат, друзей ее сына, своими сыновьями. Обещали отвоевать
у врага "святую землю, добыть победу".
  Написали эти  слова и долго  думали,  что бы еще  прибавить, но Забаров
сказал:
  -- Ставьте точку. Хорошо.

5

  Совещание с командирами полков подходило к концу. Некоторые уже  встали
было, собираясь уходить, но генерал коротким жестом остановил их.
  --  Еще раз  повторяю: взаимодействие  с приданными  подразделениями --
огромное испытание для вас. Готовьтесь к  этому, не  жалея  сил.  И еще хочу
предупредить вас об одном: побольше внимания уделяйте разведчикам. Они несут
сейчас большую  нагрузку.  Штаб  армии каждый день  требует  новых  и  новых
сведений о противнике. И вообще побольше  занимайтесь солдатами. У  вас есть
что-нибудь, Федор Николаевич? -- обратился генерал к начальнику политотдела.
  -- У  меня  совсем  немного.  -- Демин посмотрел на высокого моложавого
офицера, сидевшего рядом  с  перевязанным  Баталиным: -- Чем занимаются ваши
политработники сейчас, товарищ Тюлин?
  Тюлин смутился. Он не ожидал, что его спросят об этом.
  -- Беседы проводят, товарищ полковник.
  -- О чем они беседуют?
  Тюлин  промолчал,  чувствуя,  что попался. Демин посмотрел  на  него и,
обращаясь уже ко всем командирам, сказал:
  --  Кормите  лучше  солдат.  Вы  стали  большими  чиновниками,  дорогие
товарищи,  и не  заглядываете  в солдатский  котел.  Вот  вы, товарищ Тюлин,
знаете, что сегодня готовят бойцам на ужин?
  Тюлин покраснел и пробормотал что-то про картофельный суп.
  -- Не знаете,-- спокойно  остановил его Демин.--  Четвертый  день  ваши
продовольственники угощают красноармейцев гороховым супом. Он им осточертел.
Между тем на складах есть и картошка, и лапша, и пшено. А вы этого не знаете
и знать не хотите...
  -- Я  вот  прикажу  его  повару,  чтобы  он  недельку  покормил  своего
командира  гороховым супом, -- пообещал  генерал. -- Может быть, после этого
будет повнимательнее. Продолжайте, Федор Николаевич!
  --  Вы  напрасно  улыбаетесь,  --  начподив   посмотрел   на  остальных
командиров.-- У вас не намного лучше. Третий батальон вашего полка, -- Демин
указал на офицера, сидевшего  рядом со смущенным Тюлиным, --  получает  пищу
только два раза в сутки  -- рано утром и  поздно вечером. Между тем глубокие
траншеи позволяют доставлять  пищу солдатам  и днем. Однако комбат-три этого
не делает.
  Демин замолчал.
  -- На этот раз ограничимся предупреждением. Но смотрите, если так будет
продолжаться и дальше,  понесете  строжайшее наказание. У  меня все.  Можете
идти! -- отпустил генерал офицеров.
  Командиры полков поднялись и направились к выходу. Последним подошел  к
двери Баталин, но генерал задержал его.
  -- Останься, Баталин.
  Тот  остановился, поднял  лохматые  свои брови   в  его  хмурых  глазах
отразились недоумение и тревога.
  -- Завтра снова перевожу  твой  полк в первую  линию. Встанешь рядом  с
Тюлиным. Примешь у него часть позиций. Приготовься. Через час приеду к тебе,
вместе подумаем, как побыстрее твоему полку занять оборону.
  -- Слушаюсь, -- Баталин приложил  руку к  козырьку фуражки, под которой
виднелся белый бинт.
  -- Идите, -- сказал генерал тихо.
  Баталин осторожно захлопнул дверь и медленно зашагал по траншее.
  В блиндаж вошли вызванные  генералом майор Васильев, командир и парторг
разведроты.
  Вместо слов  приветствия  Сизов кивнул им  головой  и  коротко  сказал:
"Нужен "язык"!"
  --  А  сколько  у  вас  коммунистов  и  комсомольцев?  --  обратился  к
лейтенанту Демин.
  --  Коммунистов?  -- и  Марченко бойко  назвал  цифру,  потом замялся и
растерянно посмотрел на  парторга, ища у него помощи: он  не знал, сколько в
роте комсомольцев. Шахаев поспешил на выручку своему командиру.
  -- Комсомольцев десять, товарищ полковник, -- ответил он за Марченко.
  -- А кто именно? Шахаев перечислил.
  -- Коммунистов у нас маловато, товарищ полковник, -- закончил он.
  -- Не маловато,  а  совсем мало, товарищ Шахаев! --  Демин  встал из-за
стола  и быстро заходил по просторному  генеральскому блиндажу.  -- А ведь у
вас  есть прекрасные люди, они отличаются от  коммунистов  разве только тем,
что  не  имеют  в  карманах  партийных  билетов.  Вот  взять  хотя бы  этого
учителя...
  -- Ерофеенко Акима?
  -- Да, Акима Ерофеенко. Что вы скажете о нем?
  -- Солдат он отважный. По-моему, надежный человек. Только...  -- Шахаев
замялся, не зная, как высказать свою мысль.
  -- Что такое?
  -- Необщителен он, товарищ полковник. Вроде мучает его что-то...  И как
бы недоволен чем...
  --  Недоволен?..   Что  ж,  и  мы   вот   с  генералом  бываем  кое-чем
недовольны...  --  полковник  посмотрел  на  Сизова и улыбнулся: он вспомнил
прошедшее  совещание, на  котором  пришлось пожурить командиров  полков.  --
Недоволен  я, например,  состоянием  парторганизации  в  вашей  роте,  --  и
начальник политотдела посмотрел на лейтенанта Марченко, стоявшего  навытяжку
у двери. -- А  мне  кажется, ваш Ерофеенко будет хорошим  коммунистом. И еще
есть, наверное, подходящие  люди. Вы присмотритесь к ним вместе с парторгом,
товарищ Марченко!
  Шахаев   с   пристальным   вниманием  следил  за   маленьким  моложавым
полковником  Демин  сразу увидел то, что тревожило и самого Шахаева: чуть ли
не каждая операция уносила из рядов их парторганизации  все новых товарищей.
И надо было думать о пополнении этих рядов.
  Будто отгадав мысли Шахаева, полковник заговорил:
  -- Завтра у  вас опять  поиск.  Разве вы гарантированы,  что  смерть не
вырвет  из  ваших  рядов  кого-нибудь еще? Впереди  нас  ожидают  жестокие и
тяжелые бои. А вам опереться будет не на кого. --  Демин снова  посмотрел на
лейтенанта.  --  Надо  вам и  комсомольцев  сплотить. Мой  помощник  капитан
Крупицын подобрал уже  для  вас  комсорга. Парень боевой. Только вы, товарищ
Шахаев, помогайте ему. Опыта у него не много. Вот так.
  Начальник  политотдела  сел  за  стол,  стал  что-то записывать в  свой
блокнот. Комдив, в продолжение этого разговора смотревший в маленькое оконце
и о чем-то беспокойно и напряженно думавший, сейчас приблизился к Марченко и
сказал:
  --  Без  "языка"  не возвращаться. Предупредите  об этом  всех  солдат.
Идите!
  В дверях разведчики столкнулись с капитаном -- редактором газеты. Когда
тот вошел в блиндаж, они услышали голос генерала:
  -- Побольше пишите о разведчиках. Находите среди них героев. Поднимайте
их. Пусть делятся своим  опытом. Это сейчас очень важно.  Я вот тоже для вас
кое-что тут написал... Но это, пожалуй, больше для пехотинцев.
  Возвратившись  к  себе, Шахаев увидел в блиндаже нового бойца. Это  был
только  что пришедший  солдат,  комсорг роты Вася  Камушкин.  Представившись
Шахаеву, комсорг стал знакомиться с бойцами.
  -- Камушкин Василий! -- протянул он руку  сначала Акиму, потом Сеньке и
смутился.
  --  Чего ты испугался-то? -- сказал  прямой и неделикатный Ванин.-- Ну,
будем знакомы -- Семен Ванин!
  Шахаев стоял в сторонке и улыбался, поблескивая крепкими белыми зубами.
Семен поглядывал то на него, то на Камушкина, будто желая сказать: "А вот мы
посмотрим, товарищ старший сержант, что это за комсорг к нам объявился".
  В землянку  вошел Пинчук.  Узнав,  в чем  тут дело,  он  поздоровался с
Камушкиным, критически посмотрел  на ноги комсорга и успел заметить дырку на
одном сапоге. Это был непорядок. Поэтому Пинчук предложил:
  -- Писля зайдете до мэнэ. Щось придумаем с вашим чоботом...
  -- Так вот, ребята, теперь вы познакомились. Учтите, товарища Камушкина
нам подобрал  сам капитан Крупицын, --  сказал Шахаев, показывая глазами  на
комсорга. -- Вася -- парень, видно, боевой, тоже из разведчиков.
  Слова парторга заставили Сеньку вновь посмотреть на Камушкина.
  Через минуту, окруженный разведчиками, Камушкин весело рассказывал им о
себе.
  Впрочем, Сенька скоро его перебил:
  --  Ну  вот что,  пойдем-ка,  перекусим  что-нибудь, Михаил  Лачуга уже
заждался нас... А для лучшего знакомства найдем удобное местечко. Вон там...
-- и Ванин показал в сторону переднего края.

6

  Этот поиск готовился особенно  тщательно.  Зная, что комдив обязательно
потребует "языка", разведчики во главе с Забаровым целыми сутками находились
на  переднем  крае.  Оттуда они  наблюдали  за  противником, намечая  объект
будущей операции. Поэтому, когда Марченко передал Забарову  приказ  комдива,
разведчики уже были готовы к делу.
  К  вечеру  собрались  в путь.  Ждали  ужина.  Но  в  хозяйстве  Пинчука
случилась  какая-то  заминка. Забаров  послал Ванина узнать, в чем дело. Еще
издали  Сенька  услышал  шум около  кухни.  "Опять  Петро Лачугу пиляет", --
подумал Ванин. Во дворе он увидел Кузьмича. Тот только что вернулся с ДОПа и
теперь распрягал лошадь,  что-то обиженно ворча себе под нос. Лицо  его было
страшно разгневанным. Сенька сразу догадался: тут произошло что-то неладное.
  -- Ты  что такой хмурый, Кузьмич? -- весело спросил он, помогая старику
развязывать супонь. -- Что случилось? Почему до сих пор нет ужина?
  Но  Кузьмич молчал,  сердито сопя. Он изо  всех  сил  нажимал ногой  на
клешню хомутины. И Ванин  понял, что Пинчук накричал на Кузьмича за какую-то
провинность.
  -- За что он тебя?
  --  А  вот спроси  его, -- уловив сочувственные потки  в голосе Ванина,
пожаловался  Кузьмич. -- Ума рехнулся человек. Орет, как скипидару  хлебнул.
-- Кузьмич поплевал на руки и так натянул на себя супонь, что хомут хрупнул,
а лошадь качнулась в сторону.
  -- Эге, а силенка-то у тебя еще  есть, старик! -- позавидовая Ванин. --
Ну, а все-таки, что же произошло?
  Кузьмич  сделал вид, что не расслышал Сенькиного вопроса, и принялся за
гужи. Картина прояснилась,  когда из мазанки вышел Пинчук. Oн держал в руках
кирпичик хлеба.
  --  Накормил хлибцем, усатый бис! Ось подывись, Семен, можна такый хлиб
исты? -- рокотал он, покалывая Ванину хлеб. -- Нашел, в що хлиб завертаты --
в  лошадиную  попону. Сенька  потянул  носом и кисло поморщился: от  буханки
несло терпким запахом конского пота.
  -- Заставлю старого самого весь хлиб поисты! -- бушевал Пинчук.
  Сегодня он хотел отличиться и получше накормить разведчиков, уходящих в
поиск. Почти полдня он  провертелся у котла,  помогая Лачуге готовить ужин и
боясь, как бы тот не испортил  пищу. И уж  никак не мог подумать Пинчук, что
неприятность   подстережет  его   совсем  с   другой  стороны.  Мог  ли   он
предположить, что старый и исполнительный Кузьмич его так подведет?
  Кузьмич, обиженно  кряхтя,  молча насыпал ячмень в  торбы.  Он  даже не
пытался защищаться.  Старик, конечно, понимал, что дал маху,  но  стоило  ли
из-за  этого подымать столько шуму?! Пинчука же это молчание  провинившегося
ездового злило еще больше, и он басил на всю округу:
  --  Була  б гауптвахта,  посадил бы  я тебя  днив на  пять,  тоди б  ты
научился  думать головою!.. Що ж мэни теперь робыты? -- вдруг обратился он к
Сеньке,  растерянно  разводя руками. --  Бийцив  накормить  нечем.  Бэз ножа
заризав, старый качан!
  -- Не расстраивайся, Петро Тарасович! Слопают, -- успокаивал его Ванин.
-- Не слишком важные господа.  Будут уминать за обе щеки, только держись. --
И,  подтверждая свои  слова  делом, Сенька откусил  от угла хлебного кирпича
большой кусок. Старательно прожевал его под внимательным, ожидающим взглядом
Пинчука, чмокнул  губами и добавил: --  Так даже  приятнее  --  с душком-то.
Аппетиту придает.
  -- А икаешь чому? -- испугался Пинчук.
  -- Понятно  --  что.  Всухомятку  такой  кусище  проглотить...  Ничего,
пойдет, давай неси!.. И вообще ты, Петро Тарасович, поторапливайся. Нам пора
выходить. Говорят, из штаба армии какой-то представитель прибыл. Будет ждать
нашего возвращения. Знаешь, как нужен сейчас "язык"?!
  Делать  было  нечего.  Пришлось Пинчуку кормить  разведчиков  хлебом  с
Кузьмичовой приправой. Бранились они  здорово, но  хлебец все  же  съели.  А
потом еще долго смеялись друг над другом.
  -- Что  ты  наделал, старшина! --  пресерьезно говорил  Ванин.  -- Ведь
теперь  в  разведку  нельзя идти. Учует немчура,  подумает  -- кавалерийский
эскадрон наступает, да и подымет шумиху. Мы и вернемся с пустыми руками.
  -- А  ты бензину або  солярки выпей, зараз весь дух из тебя вылетит, --
посоветовал ему повеселевший Пинчук.
  Вскоре разведчики  во главе с Забаровым тронулись в  путь. Пинчук долго
смотрел  им  вслед. Это  был первый поиск,  проводимый  без него. Дольше его
взгляд  останавливался на  разведчиках,  с  которыми он ходил  на  последнюю
операцию. Добрая,  подбадривающая улыбка  пряталась в  его  длинных усах.  А
глаза, мудрые  Пинчуковы очи, так и просили: "Возвертайтесь, хлопцы, живыми,
не згиньте!"
  В дубовом лесу было сыро и сумеречно. По вершинам пробегал свежий после
дождя ветерок, и деревья  шумно отряхивались, сбрасывая  с  листьев  крупные
дождевые  капли. Где-то в  глубине  леса  барабанил  носом  дятел,  грустила
сиротливая горлинка, да на поляне плакала иволга. Пучеглазая сова, прозрев к
ночи,  неслышно  носилась меж  стволов,  и  ее  крик  оглушал  лес,  загоняя
маленьких пичужек по своим дуплам.
  Разведчики шли гуськом, по-волчьи, след  в  след, и, как всегда,  тихо.
Впереди -- Забаров. Он шагал,  подавшись всем туловищем вперед  бойцы шли за
ним, словно были привязаны к нему веревкой, невидимой в темноте. Так идут на
поиск  все  разведчики.  Они покидают  свои блиндажи под вечер и, обвешанные
гранатами и ППШ, отправляются в путь. Идут  без дорог, глухими тропами. Днeм
отсыпаются в своих  обжитых норах -- маленьких блиндажах.  Лeтом -- зеленые,
зимой -- в белых халатах. Кто знает, что чувствует разведчик, когда подходит
он к неприя