ьшой  глубине,  никто  не трогает; даже асфальтовые  гориллы,  которых вы
объявили биороботами  без  всяких  на  то  оснований, кроме  неуязвимости их
шкуры,  они  должны  бы  подчиняться  этому управляющему центру как выносные
автономно действующие придатки - и вот они опекают всех  животных Степаниды,
а нас обходят, словно мы - каменные глыбы.
     -  Вы  хотите,  чтобы  я  ответила  вам  на все эти вопросы? - негромко
проговорила  Варвара,  стараясь  вложить в собственные  интонации  как можно
больше смирения.
     - Я просто прошу вас пояснить, как все, перечисленное мною, согласуется
с вашей моделью сложнейшей  кибернетической системы,  упрятанной на  морском
дне?  Я  подчеркиваю:  вы  имеете  право  на  создание  любой  модели, но не
отказывайте  ей  в  элементарной  логике!  Как,  впрочем,  и гуманоидам,  ее
программировавшим.
     Варвара беспомощно  пожала плечами, глядя в море, золотящееся вечерними
звездами. Ощущение холода,  непериодическими толчками приходящее то ли из-за
горизонта,  то  ли  из-под него,  настигло  ее  и  здесь.  Чувствует ли  это
Жан-Филипп? Если и чувствует, то себе не верит. Так человек, потерявший слух
на девяносто девять процентов, будет уверен,  что звон ему  только  чудится,
пока не увидит колокола.  И снова всплыло в памяти: "И не слышал колосс, как
седеет Кавказ за печалью..."
     - Я сама еще не успела в этом  разобраться, - честно призналась  она. -
Вероятно,  беда  в  том,  что  мы смешиваем  понятия  "гуманизм"  и  "земной
гуманизм". Или что-нибудь другое.
     -  Ну  знаете!.. -  воскликнул  Жан-Филипп, несомненно  считавший  себя
исповедником какого-то всегалактического гуманизма.
     -  Да  не знаю я,  не знаю! -  не  выдержала Варвара, попирая всяческую
субординацию. - Я только смутно представляю  себе, что те  древние строители
Пресептории, за которыми вы  не хотите  видеть  решительно никаких  качеств,
кроме  способности  возводить   мегалитические  комплексы,  -  это  какая-то
космическая элита, в неуемном всемогуществе  возомнившая себя владыкой всего
живого во  Вселенной. Понимаете -  всего, что  под  руку попадется! Попалась
Земля,   не  знаю  уж  сколько  там  тысяч  лет  назад.  Но  что-то  там  не
приглянулось,  шумно,  вулканы  брызжут,  альпийская  складка  образуется...
Покинули.  Взяли  на память  только несколько сотен видов зверюшек  - может,
живьем,  а скорее  всего, гены  законсервировали.  А  вот на Степаниде тихо,
нехлопотно, вот и возвели усадебку гостиничного типа. С палисадником. Семена
для одного  с Земли прихвачены, маргаритки там всякие, нарциссы, гладиолусы.
Кибер-садовника поставили, чтобы сорняки вырывал. Одна беда: на земном языке
маргаритки  называются   оленями,   нарциссы  -  носорогами,   гладиолусы  -
медведями. Метла,  между прочим, - шаровыми молниями  и прочими атмосферными
неприятностями.
     - А садовник - это ваш глубинный управляющий центр?
     -  Если бы! Боюсь, что тут гораздо хуже. Видели, как  приносят из  леса
брошенных детенышей? Не слабых, выпавших из гнезда или норы, - нет, наиболее
сильных, агрессивных. За  это и  брошенных. Милых и дружелюбных - мамаше под
брюшко, а  сильных и активных -  на  чистый воздух.  Как удалось заложить  в
генную память такой принудительный отбор, перебивающий инстинкт материнства?
Не знаю, не  знаю.  Но  садик  процветает, очаровашки  прыгают, кувыркаются,
клянчат подачки у горилл. Умильно?  Вот  мы и  умиляемся,  вместо того чтобы
сесть и разобраться, что же за чудовищная селекция здесь процветает. И не за
то  ли  Степка на  ту  сторону угодил,  что какой-то тест  на  очарование не
прошел?
     - Так, - сказал Жан-Филипп, словно муху прихлопнул. - Модель, созданная
вами, действительно, чудовищна. То, что вы пытаетесь осмыслить происходящее,
меня, как руководителя базы, радует. Но меня чрезвычайно огорчает, что у вас
отсутствует пусть не  человеческая, а хотя бы профессиональная благодарность
этой  планете,  которая  нас  приютила  и,  пусть  при  посредстве  пока  не
разгаданных факторов, позволила нам восстановить хотя  бы один утраченный на
Большой Земле вид животных.
     - Да не восстанавливаем мы его, - устало отозвалась Варвара, - мы ведем
себя так, словно этих телят воруем...
     - Я допускаю,  что вы принимаете некоторые формы излучений, недоступные
среднестатистическому  организму,  -  продолжал  Жан-Филипп, великолепнейшим
образом игнорируя ее реплику. - Такие феномены случаются. Но интерпретируете
вы  свои ощущения совершенно превратно. Дело в том, что наша разведка далеко
не  так  беспомощна, даже  на  высоте в  одиннадцать  километров.  Так  вот,
уважаемая  Варвара  Норега, я беру  на  себя смелость утверждать,  что ни  в
полосе шельфа,  ни во впадинах, которые здесь не превышают трех  километров,
нет ни одного сооружения.
     Он  немного  помолчал, глядя на носки  своих ботинок, блестящих  даже в
темноте, и добавил совсем тихо:
     -  Прямо  не  знаю,  как  вы  тут  будете  жить  и  работать.  Ведь  вы
психологически противостоите ста шестидесяти  членам экспедиции, для которых
Степанида стала домом и любовью...
     Она  стояла на поскрипывающей  гальке и рассматривала его снизу  верх -
прямо и  безжалостно. И что,  собственно говоря, она приняла его  за Демона?
Демоны не седеют.
     - А если я все-таки окажусь права, - спросила она не  без вызова, - как
же с ними быть?
     - С кем?
     -  Со  ста  шестьюдесятью  членами экспедиции?  Жан-Филипп сожалительно
глянул на нее сверху вниз и зашагал прочь.
     Но  в  этот  момент трехтонная  туша крупного  аполина так грохнула  по
водной  поверхности,  привлекая  человеческое  внимание,  что даже привычная
Варвара вздрогнула. И Жан-Филипп обернулся.
     - Моржик, - с  отчаяньем проговорила Варвара, хотя прекрасно  понимала,
что аполины практически  не слышат человеческого голоса, - Моржик,  ну  хоть
ты-то...
     Аполин привстал на хвосте, размахнулся  своей длинной шеей, которая так
отличала его  от земного дельфина и делала похожим на плезиозавра, и  точным
броском швырнул под ноги девушке звонкий, блестящий предмет, покатившийся по
гальке.
     Варвара догнала, подняла - на ее ладони лежало подобие гайки из легкого
золотистого металла.
     - Один-один, - пробормотала Варвара.

x x x
     Сбруя не  столько  мешала,  сколько  раздражала,  но  поддаваться этому
чувству  было  нельзя - аполины  и  за выражением лица успевали  следить, и,
похоже,  дистанционно улавливали настроение.  Она  легла на спину, принялась
любовно  оглаживать   сбрую,  изображая   полное   и  ничем  не  замутненное
блаженство.
     - Переигрываешь, - сказал из лодки Теймураз.
     - Не-а, - мотнула головой Варвара, стряхивая со щеки медузу.
     Аполины вытягивали шеи, удивлялись.
     Из-за острова выпорхнула  чужая  стая - Варвара за  эти полтора  месяца
перезнакомилась чуть ли  не со  всеми окрестными  аполинами  и хорошо  знала
этого вожака-альбиноса, предводительствовавшего целым  молодежным ансамблем,
среди  которого особенно  выделялся Вундеркинд, недавний  сосунок-акселерат.
Вновь прибывшие корректно приветствовали хозяев бухты и прошли вдоль  лодки,
швыряя на Теймураза добровольную  дань  -  какие-то  там планочки, патрубки,
острые   наконечники   громоотводного   вида,   и   все   из   нетускнеющего
легкозолотистого металла. Парафиновая бронза,  как  однажды  отозвался о нем
Келликер. И прижилось.
     -  Полегче, друзья, полегче! - Теймураз прикрывался локтем.  - Зубы  же
повышибаете!.. Мерси. Гран мерси. Опять нам нагорит от Сусанина за подводный
грабеж чужими руками!
     Начальство экспедиции категорически запретило самостоятельный подъем со
дна  каких-либо экспонатов,  но  аполины стойко  придерживались собственного
мнения.
     Варвара перевернулась на спину и энергично замахала руками над  головой
- знак запрета; аполины  и ухом не повели, было ясно  -  завтра натащат  еще
больше. Все эти сорок два дня, прошедшие с похорон Лероя, Варвара и Теймураз
все  свободное  время возились с этими  интеллигентами  степухинских  морей,
вырабатывая общую систему сигналов. Игривые  ученики благодаря феноменальным
обезьяньим способностям перенимали все на лету.
     Вот и  сейчас Вундеркинд, раньше других усмотревший на девушке какие-то
непонятные ремни и коробки,  ткнулся резиновым клювом в  кинокамеру и тут же
по-лебединому изогнул длинную шею, что должно было означать: "Я тоже хочу!"
     -  Хочется-перехочется-перетерпится, -  сказала Варвара, цитируя что-то
из детской классики. - Тут постарше тебя есть.
     Постарше тоже захотели.
     - Темка, - крикнула девушка, - мы пошли на макет!
     Она  похлопала  себя  по плечам, что  значило: "За  мной!"  - и сильным
толчком  послала  себя  в  глубину,  где  под  днищем   лодки  был  подвешен
причудливый домик с башенками, колонками и нашлепками, в которых угадывались
уникальные   экспонаты   из   "парафиновой   бронзы",   явно   утаенные   от
начальственного ока.
     Варвара медленно и  четко, чтобы всей  стае было видно, поднесла руку к
клавише и включила  съемочную  камеру. Тотчас же  брызнул  свет (для первого
раза не  очень  яркий), застрекотал аппарат. Аполины шарахнулись, но ни один
не удрал. Про себя девушка отметила, что меньше всего испугался Вундеркинд.
     Десять  секунд  сиял  свет,  зудела  камера.  Затем  все  автоматически
выключилось. Можно было всплывать.
     - Есть!  -  крикнула  Варвара, вылетая  на  поверхность.  - Фу-у-у.  Не
перетрусили...  А тебе что, Моржик? Еще включить? Нет, здесь нельзя,  только
внизу. Сейчас отдышусь, и повторим.
     - Слушай, а пойду-ка я вместо тебя! - предложил юноша.
     - Не  стоит, у нас контакт  редкостный. Ну,  нырнули!..  Она ныряла  до
изнеможения, и каждый раз  стрекочущая камера все больше и больше привлекала
любопытных  аполин,  а  уж Вундеркинду  хотелось получить эту игрушку просто
несказанно.
     - Умотали, звери, - еле шевеля языком, проговорила она, в последний раз
подымаясь и переваливаясь  через борт. - Тяни макет, Темка, припрячем его на
острове, а то неровен час прознают про нашу самодеятельность...
     - Не успеют. Я еще не сказал тебе, что утром была связь: на подходе два
звездолета, вероятно, уже легли на орбиту. Глубоководники, палеоконтактисты,
плазмозащитники... Словом, сплошные корифеи.  Тут не  до  нас будет и не  до
самодеятельности.
     Варвара  приподнялась  и глянула  за борт, где  в  тени паруса бесшумно
скользили веретенообразные темно-лиловые тела.
     -  Все равно  завтра  обряжу в  сбрую  Вундеркинда...  Стащи-ка  с меня
моноласт...  Ага. На все, что  мы делаем, земные  дельфинологи потратили  бы
минимум  полгода:  знакомство  с  упряжью,  привыкание   к  свету,  к  шуму.
Отработать нажатие  клавиши и  только тогда приступать к  главному - связать
включение  аппаратуры с подводными сооружениями,  и все это последовательно,
долго и нудно закрепляя каждый выработанный рефлекс...
     -  Знали  бы  аполины,  что такое  рефлекс!  -  фыркнул  Теймураз.  Это
действительно  было самым больным местом дрессировки. В отличие от дельфинов
-  да  что  там  говорить,  от  любых  земных  тварей,  -  аполины   наотрез
отказывались  воспринимать  лакомства как закрепитель рефлексов. От угощенья
они не отказывались, это правда, но не связывали его с каким-либо заданием.
     - Да, - согласилась девушка, - чересчур уж они умные. Это все равно как
если  бы  знаменитому  академику  начали  объяснять,  что  обед  в  перерыве
конференции   -  это  вознаграждение  за  его   доклад.  Представляешь   его
академическую реакцию?
     Теймураз, наверное, представил, но промолчал.
     -  А в  чем дело?-встрепенулась Варвара, садясь и подтягивая коленки  к
груди. - Ты что такой индифферентный? Он греб короткими, сильными рывками.
     - Успокойся, я дифферентный на все сто процентов.
     Интересно, кто бы успокоился после столь дурацкой реплики? И вообще, за
последний месяц он из ящерицы живой превратился в рептилию сублимированную.
     - Послушай, Темка, - решительно проговорила  она, -  я же вижу,  как ты
усыхаешь с  каждым  днем. Жан-Филипп  прав,  это очень  трудно - быть против
всех. Даже если не в одиночку, а вдвоем.
     - Глупая ты все-таки, - печально проговорил Теймураз. - Или  просто еще
маленькая. Когда ты прав, это совсем нетрудно, но только в том  случае, если
знаешь,  что от твоей правоты кому-нибудь  и хотя бы через тысячу лет станет
чуточку легче...
     Лодка ткнулась в берег, по инерции выползла на гальку. Они  прошли мимо
могилы Лероя - громадный монолит  из лиловато-коричневой яшмы казался теплым
и чуть ли не живым. Они привычно коснулись его кончиками пальцев. Это был их
маленький обычай, их обряд. У них уже очень многое было на двоих, вплоть  до
подводного заговора  с  участием аполин; еще на большее они были готовы друг
для друга - и тем не менее Теймураз был для Варвары,  что глубь  морская: на
столько-то  метров  она  тебе  принадлежит,  а  вот   что  дальше  -  только
догадывайся, лови всякие смутные и не для всех существующие тревожные волны.
     - До завтра, - сказала она. - Легкой тебе бани.
     Теймураз  кивнул: ему сейчас  предстояло сдавать Жану-Филиппу очередные
аполиньи трофеи и головомойка была обеспечена.
     Варвара  проводила его  взглядом, потом  как-то невольно оглянулась  на
Лероев  камень. Парчовая яшма казалась  отсюда однотонной, сглаженные углы и
странные пропорции монолита  создавали впечатление нечеловеческой тяжести  и
усталости. Вот  так  устало  и тягостно думает  Теймураз  о своем,  о чем-то
неизвестном ей и очень далеком. Не о Лерое, иначе его пальцы не коснулись бы
камня так легко и бездумно.  Он  ничегошеньки не понял, этот мальчик,  он до
сих пор  считал  появление Лероя, на  этой  планете  случайным, а  ведь  для
старика весь смысл оставшейся жизни заключился в одно: быть на одной земле с
прекрасной Кони.
     Не дошло это до ее сына.
     Старик  заслонил его - это угнетало Темку. Но существовал  еще какой-то
невидимый  груз,  который давил  на  Теймураза с каждым днем все  тяжелее  и
тяжелее.
     Лероя похоронили  на том  месте, где он  любил  стоять, глядя на  море.
Может, и он не  просто смотрел, а чувствовал странные  импульсы, рожденные в
кофейной глубине, и заставлял себя не верить в  их  реальность?  Камень этот
притащили от самых ворот Пресептории, там было несколько таких монолитов, но
яшмовый - только один. "Уцелела плита за оградой грузинского храма".
     Да что за  наваждение -  одно и то же стихотворение, и на  том же самом
месте, и так уже полтора месяца! Мало она хороших стихов  знает, что ли? Она
рассердилась на себя  и  побежала  к  себе  в  лабораторию,  прыгая с одного
камешка на другой. Слишком  много  камней, вот  и  вирусный возбудитель всех
ассоциаций. Отсюда и Кавказ, и плита у ограды; и седина - соль на них.
     Встряхиваясь  на  бегу, как рассерженная рысь,  Варвара  одним  прыжком
влетела в  тамбур  своего  экспериментального  корпуса.  Сублимационный  зал
встретил   ее   двадцатиголосым  ворчаньем   форвакуумных  насосов,  запахом
перегретого машинного масла и неожиданным после полуденного пляжа морозом.
     У крайних, самых  вместительных, камер,  куда  можно было бы  поместить
крупного носорога, возился Пегас. Полтора  месяца  назад кибы принесли его с
"дикой" стороны буквально по кусочкам, столь  доблестно выполнял он Варварин
приказ  снимать   каждое  животное,  что  его  назойливость  превысила  меру
звериного терпения. Теймураз  кое-как спаял бренные останки воедино, Варвара
вживила  новые щупальца, но  вот речевой аппарат был  необратимо  поврежден.
Пегас страшно стеснялся своей немоты.
     Сейчас у него в  корыте лежал только что вынутый экспонат - серебристый
овцеволк. На  Большой Земле  эти  несчастные создания  по  всей  вероятности
вымерли  бы  в третьем поколении;  здесь  же  каждую стаю  опекали несколько
асфальтовых  горилл,  снабжавших  этих  горе-хищников  различной падалью.  К
счастью, они не приобрели  мерзкой  внешности гиен,  а по  традициям Степухи
превратились в очаровательных барашков на  сильных собачьих ногах,  и только
мощные зубы, способные загрызть быка,  если  бы только  здесь водились быки,
выдавали  в  них хищников. Варвара  подсунула  руки под курчавое мерлушковое
брюхо и  легко, словно это была плюшевая  игрушка,  вынула чучело из корыта.
Собственно  говоря, это  было  не  чучело,  а  мумия  -  легкая,  совершенно
обезвоженная ткань. Это со шкурами всяческая возня - выделка, лепка  модели,
строительство каркаса...  Просто удивительно, сколько сил отнимало все это у
таксидермистов, пока не был изобретен метод  сублимационной сушки. А теперь,
в сущности, и человек не нужен, разве что всякими проволочками да пружинками
придать мертвому достаточно правдоподобную позу.
     А  затем  -  уже работа для Пегаса:  ни  шкуры  не  снимать, ни всякими
снадобьями не нашпиговывать, как делали это в прошлые времена. Просто сунуть
тушку на пару часов в жидкий азот, а потом  на  простой морозец градусов под
тридцать. И насос включить помощнее. Вода из организма прямо так мельчайшими
кристалликами льда  и будет уходить. Сублимироваться. Вот  и вся  процедура.
Примерно через триста-четыреста часов  -  вот  такая  невесомая  игрушка,  и
правдоподобие полное: зверь как живой.
     Настолько все просто, что и делать ей тут нечего.
     Она  повернулась и пошла наверх, в двухсветную скульптурную мастерскую.
Здесь будет посложнее, ведь на кухне  нашлось  несколько таких шкур,  что от
этих  зверюг  жутко  становится  -  приводит  в  ужас  убогость  собственной
фантазии. А фотографий  нет, не говоря уже о голограммах. Как тут изготовишь
каркас? Она задвинула овцеволка в уголок, пошла к рабочему столику и сняла с
недавно начатой  глиняной  фигурки мокрую  тряпку.  Модель  в  десятую  долю
натуральной  величины должна была  изображать сумчатую длинношерстную  жабу.
Варвара  дошла  до пределов своего  воображения,  но  кошмарное создание  не
выглядело живым. Каких-то деталей не хватало. Может, достоверности позы?..
     Варвара  вздохнула  и накинула  тряпку  на модель. Придется ждать, пока
кто-нибудь не запечатлеет  этого красавца  на пленку. Она  засучила рукава и
занялась консольной экспозицией  "Утро  в  лесу". Овцеволк очень кстати, без
него  картина  была бы  чересчур  идиллической.  Мха  и лишайников маловато,
завтра  придется сгонять  Пегаса  к Ящеричному  хребту.  Ведь со дня на день
могут  нагрянуть  прибывающие  гости,  с   ними  предстоит  очень  серьезный
разговор, и  для  пущей  убедительности  стоит  продемонстрировать несколько
готовых  работ.  И  для  установления  доверия   к   ее   способностям.   Не
первокурсница же она, в самом деле.
     Стены  мастерской  пожелтели  -  над  Степухой  ронял луковичную шелуху
закатных  облаков  традиционный вечер.  Спину  уже  поламывало от усталости,
как-никак,  а каждый день  она не  знала  отдыха  с шести  утра и  до  самой
темноты.
     Прошаркал Пегас и безмолвно замер за спиной.
     Она этого страшно не любила,  и Пегас  должен  был бы об этом  помнить.
Одернуть его неловко: калека. Да и работа все равно не клеится - вдохновения
ни на волос. Жабий. Сумчатый.
     -  Послушай,  Пегасина, - сказала  она,  стоя на  коленках в пересохшем
ягеле. - Над моделью - полка, на полке - колпак от эксикатора. Достань, будь
другом, только в целом виде.
     Она   не  оборачивалась,   торопясь  закончить  хотя  бы  нижний   ярус
экспозиции, но по звукам  за спиной догадывалась, что дотянуться  до высокой
полки Пегасу как-то не удается. Плоховато  склеил его Темка. Сюда пришли два
корабля, так неужели на них не найдется ни одного приличного робомеханика?
     - Ладно, я сама... - начала она и осеклась: Пегас, поднявшийся было  на
дыбы,   неловко  покачнулся  и  всеми  опорными  копытами   и   оперативными
щупальцами,  приданными  вычислительным  бурдюкам,  обрушился на злополучную
модель.
     - Куда