ник. Чуть не на
середину проезжей части вылезает "голосующий" парень и показывает пальцем по
шее  --  дескать, позарез. Обог­нуть его  трудно.  Молотков притормаживает и
кричит:
     -- Следующий раз подвезу -- на тот свет!

x x x

     --  Поподробней, -- тихо  говорит  Печкин Пузановскому. --  Что  насчет
высшей меры?
     -- Да так, сболтнул.
     Печкин обменивается взглядом с Тыквой.
     -- Мочить! -- скор на решение Тыква.
     -- Сдурел? -- ахает Пузановский. -- Отбить гаду печенку, заб­рать все и
выкинуть. А ей пригрозить -- и вся любовь!
     -- Легко живешь, -- роняет Печкин.
     А Тыква вносит ясность:
     -- Мы тут одного "шашлыка" в речку уронили.
     У Пузановского сразу одышка и сердцебиение.
     -- Уголовник! -- сипит он. -- Учтите, я за вас не отвечаю!
     --  Да он,  Пузо, к тебе шел, -- сообщает  равнодушно  Печкин.  -- Тебе
деньги нес. Так что, вроде и ты причастен...
     -- Мочить их! -- радостно трепещет Тыква. -- Мочить!..
     Это  сказано  уже достаточно внятно,  чтобы  Царапов  услышал  и  --  в
противоположность Раисе -- понял.
     -- Что могут с нами сделать? -- спрашивает Раиса, уловив его реакцию.
     -- У меня есть нож, -- говорит  он после паузы. -- Но я не пробовал его
на людях.
     Раиса зябко передергивает плечами:
     -- Надо позвать на помощь! Кругом же народ!
     -- С двенадцатого этажа ори -- не ори... -- он направляется к окну.
     -- Глеб...  Все-таки  кто ты такой? Эти  инструменты... и вообще все...
Что это значит?!
     Перегнувшись наружу, вор  осматривает стену. С отчаяния  бьет кулаком о
подоконник.
     --  Ни  трубы, ни  карниза, ни балкончика! Гладко.  Сволочи!.. Экономят
все!..
     Он оборачивается к Раисе:
     -- Кто я? -- И вдруг его прорывает: -- Ошиблась ты со мной, Раиса! Я же
вор!  Квартирный  вор. Как ты не  догадалась? По-староблатному  -- домушник!
Спрашивала,  чем я лучше них? А ничем! Только вид поприятней. А Пузановского
я наколол рань­ше тебя. Ты со своей слежкой мне поперек горла была, я бы его
давно обчистил!.. Что так смотришь? Мразь я для тебя, да?
     Он  извлекает  из  холодильника  бутылку  пива, откупоривает,  пьет  из
горлышка.  Допив,  отбивает  дно  бутылки о  батарею  (на худой случай  тоже
оружие). Осколки он загоняет ногой в угол, расчищая поле боя. Раиса сидит на
диване, окаменев.

x x x

     --  Тебе бы только дорваться до мокрого! -- шипит Пузановский на Тыкву.
-- Откуда ему про "шашлыка" знать?!
     -- Откуда  про остальное?  -- возражает Печкин. -- Ты, слушай, отнесись
трезво. Если сгорим -- и впрямь вышка!
     -- Леша... Но не здесь  же... не у меня... -- слабеет Пузановский перед
властностью Печкина.
     -- А где? Потом вывезем.

x x x

     Вор отходит от двери -- слушал и  основное из разговора шайки расслышал
хорошо. Раиса занята другими мыслями.
     --  Какая подлость... -- говорит она.  -- Использовать меня  для  своих
целей!
     -- Ну уж тебе я не хотел ничего плохого. И деньги на машину отдал бы до
копейки, клянусь!
     --  Да  будь они  прокляты,  эти  деньги!  Будь  они прокляты! -- Раиса
вскакивает вне себя и с размаху швыряет кейс в окно.
     Царапов даже не шевельнулся, чтобы ее удержать.
     -- Думаешь, крепко меня наказала? Я уже наказан крепче некуда.
     Раиса, не вслушиваясь, срывается к двери, начинает бараба­нить:
     -- Откройте!.. Негодяи!.. Немедленно откройте!.. Вы за это ответите!..
     Под дверью слышится хихиканье Тыквы.
     -- Люблю, когда кошечка такая нетерпеливая! Чуток еще обожди.
     Раиса падает на диван и рыдает.
     --  Ну  не плачь...  тише... Не доставляй этим  гадам  удовольст­вие...
Давай поговорим по-человечески. Почему ты босиком?
     -- С  тобой? О  чем  мне  с  тобой  говорить?!..  Я  думала:  встретила
настоящего человека! А ты... Ты же меня обокрал хуже, чем они!
     -- Дорого бы я дал, чтобы мы с  тобой  не встретились...  Я должен быть
один. Не застревать, ни за что не цепляться. Мне привязы­ваться нельзя! Ни к
чему, ни к кому!..
     --  Зачем  вы мне  сказали,  кто  вы такой? --  спрашивает Раиса  после
молчания.
     -- Не знаю... Наверно, приходит момент, когда хочется сказать правду...

x x x

     В  смежной  комнате   Печкин  разливает  водку,  Пузановский  бессильно
расплылся в кресле, а  Тыква  мечтательно играет но­жом, поставя  его острым
концом на палец и ловко удерживая в вертикальном положении.
     -- Немножко выпьем за благополучное окончание! -- Печкин вручает стопки
Пузановскому и Тыкве:
     -- Пусти  меня вперед!  -- просит его Тыква. -- Раз,  раз -- и иди руки
мой! -- делает он выпады ножом.
     -- Зачем в комнате сырость?! Врубим музыку погромче, и ты, Пузо, ее вот
так -- оп! --  показывает, как следует придушить Раису. --  И  в ванну. А мы
отключим его.
     -- Он здоровый! Он мне чуть руку не перешиб! -- хнычет Пузановский.
     -- Поимеем в виду.
     --  Леша, я не могу! Ну  почему я, Леша?.. Это вообще Борис  виноват! С
него все пошло! Вот приедет и пускай он, пускай он! Это ж он нас подвел! А я
не умею!..
     -- Учиться надо, -- мерзко ухмыляется Печкин, но, видя, что Пузановский
ненадежен, решает:  -- А, ладно,  пять минут  не расчет, ждем механика.  Ему
полезно.

x x x

     Все  же есть  передача  мыслей  на  расстояние: Татьяна  в мучи­тельной
тревоге. Нет, больше ждать невозможно! Она набирает  ноль  два. Ей отвечают:
"Дежурный по городу слушает".
     -- Я вас умоляю, как мне позвонить следователю Знаменскому на Петровку?
Это страшно срочно, это по его делу!..
     Знаменский с трубкой в руке слушает, что рассказывает ему Татьяна.
     --  Секунду,  --  говорит он  и набирает  внутренний  номер.  --  Саша,
безумный день не кончился. Пробегись до  моего кабинета. -- И снова Татьяне.
-- Как вас зовут? Адрес?.. Слушаю дальше.
     Татьяна тараторит в трубку:
     -- Надо  срочно что-то  делать!  Она давно  должна  была  позво­нить! Я
чувствую, что с ней худо!.. Как  давить на Пузановского? Сейчас объясню. Они
собрали улики... Это трудно по телефону, но, в общем, у  Раисы есть факты...
Да, мне  известно.  Это  тот, с  которым  она пошла... Глеб...  Он подбил ее
отказаться  на  опознании...  Он?..  Я  толком не знаю,  они  с  неделю  как
познакомились...
     Во  время  разговора  в  кабинет Знаменского  входит Томин.  Пал  Палыч
прикрывает ладонью трубку и объясняет:
     -- Глазунова  с неведомым человеком отправилась выколачи­вать деньги из
Пузановского.
     -- А, что б ее!
     -- Не  волнуйтесь  так,  мне  надо  понять,  в  чем  дело,  --  говорит
Знаменский  в  трубку.  --  Скажите,  факты, которыми  собирались  давить...
хорошо,  назовем  "мужской   разговор"...  эти  факты  дейст­вительно  могли
напугать  Пузановского?.. Понятно...  Да-да, мы  примем  меры! -- Пал  Палыч
кладет трубку, и они с Томиным глядят друг на друга, взвешивая услышанное.
     -- Так или иначе, надо вмешиваться.
     -- Да, -- соглашается Томин. -- И, может быть, минуты дороги. Это такая
братия!
     -- Я звоню  дежурному по городу,  чтобы ближайший  патруль  прорвался в
квартиру. А ты, Саша, звони Пузановскому и расшифровывайся!
     --  Еще утром  мы  завязывались в  три узла,  чтобы  его отпустить!  --
восклицает Томин, однако  Знаменский уже  соединился  с де­журным,  и  Томин
берется за городской телефон:
     -- Иван Данилыч? По вопросу твоей жизни и смерти! На проводе  брюнет, с
которым  тебя сегодня задерживали!  Слышу голоса,  шум...  Драка? Двое чужих
пришли  права качать. Верно?..  Помолчи!  Я  дело говорю! -- Он переходит на
жесткий  тон.  --  Слушай внимательно!  Я --  не  Неизвестный,  а  майор  из
уголовно­го  розыска! Квартира  окружена.  Не набирай себе лишних статей!  Я
тебя  предупредил,  ты понял? За  все  будешь отвечать первый! Скажи  своим,
чтобы  я  слышал:  "Ребята,  все,  мы  засыпались!.."  Громче:  "Ребята,  мы
засыпались, милиция!" Вот так, молодец.  Не  вешай трубку! Я тебе  в порядке
исключения разрешу  взять в  камеру  побольше  колбаски... (Томин  старается
удержать Пузановского  у  телефона,  чтобы  хоть  так отчасти контролировать
ситуацию.)
     Бывший на связи с дежурным Знаменский сообщает:
     -- Патруль подъезжает.
     -- Сейчас позвонят в дверь, -- окрепшим голосом говорит Томин в трубку.
-- Открыть немедленно! И не вздумайте сопро­тивляться!

x x x

     Знаменский и Томин  выскакивают у дома  Пузановского и спешат в подъезд
мимо милицейской машины.
     А  в квартире,  в первой  комнате,  под наблюдением  милиционе­ров все,
кроме Раисы, стоят лицом к стене с заложенными за голову руками.
     --  Товарищ  майор,  застали  форменную  поножовщину,  --  док­ладывают
Знаменскому.
     -- Разберемся, -- говорит он и подходит прежде всего к Раисе.
     По  разгрому  вокруг можно  судить, что  звонок Томина  был  более  чем
своевременным:  шкаф  от  двери  в  смежную  комнату  отодвинут,  там  виден
сломанный  стул,  ковер  комком  сбит  в  угол,  на  полу разные неожиданные
предметы.
     В  первой  комнате беспорядка  меньше, но  и  тут  валяется  поче­му-то
затоптанное полотенце, кресло лежит на боку, подмяв под себя туфли Раисы. На
столе два ножа -- Тыквы и Царапова.
     Не лучше выглядят задержанные. У Печкина оторван рукав пиджака и подбит
глаз,  у Тыквы по лицу  размазана кровь,  у Царапова на груди  остались лишь
клочья  от рубашки и майки; автомеханик всклокочен, на щеке багровый подтек.
Только на Пузановском не заметно следов борьбы; видно, он  уклонился-таки от
свалки -- потому и трубку снял.
     -- Вы спасли мне жизнь, -- говорит Раиса. Она стоит босиком, опершись о
стол, и ее сотрясает то ли дрожь, то ли сухое, без слез рыдание. -- Извините
за опознание...
     -- Об этом позже. -- Знаменский поднимает кресло и жестом предлагает ей
сесть.
     Раиса садится, машинально надевает туфли.
     А Томин обходит задержанных и каждому достаются наручни­ки.
     --  Фасадом попрошу, --  говорит Томин, трогая за  плечо  Тыкву. --  А,
Юрочка! Недолго на свободе погулял.
     --  Зато  душу  отвел!  --  вызывающе  ощеривается  Тыква  и  при­вычно
подставляет руки для металлических браслетов.
     Автомеханик, увидя наручники, неумело протягивает перед собой ладони.
     -- Ага, мастер -- золотые  руки...  -- Томин качает головой. -- Привет,
Иван Данилыч! Вспоминай скоренько, где сбережения. Придут  понятые -- начнем
обыск. А добровольно выданное зач­тется на суде как вид раскаяния.
     -- Нечего мне выдавать, -- жалобно отвечает Пузановский. -- Все выгреб!
Вот тот... длинноногий... -- Голос его пресека­ется, и он всхлипывает, будто
карикатурный обрюзгший младе­нец.
     -- Неужели все? -- весело удивляется Томин. -- Так облегчил нам работу?
-- и он смотрит в спину вора с любопытством.
     -- Повернитесь! Ба!.. -- ахает  Томин. -- Ца-ра-пов!.. Вот так встреча!
По всем разумным расчетам, вы должны подъезжать к Батуми или Норильску!
     Однако  вор  не расположен  беседовать. Он протягивает Томину руки  как
что-то ему  самому  теперь не  нужное, но даже не  смотрит  на инспектора  и
следователя.
     Не "подыграл"  он  им,  даже  подпортил  торжество  тем, что как-то  не
отреагировал на поимку. И Знаменский с Томиным взгля­дывают в сторону Раисы:
что свело эту женщину с Цараповым в дикой авантюре?
     То ли от мимолетной своей задумчивости, то ли  от жалкого вида  Печкина
Томин обращается к нему иным тоном, чем к другим.
     -- Эх,  Печкин,  Печкин! -- только  и  произносит  он,  но  звучит  это
обвиняюще.
     Печкина словно током бьет от тона инспектора, от щелканья наручников.
     -- Что Печкин? Что Печкин? Все на меня? Я хуже всех?!
     -- Тихо, задержанный! -- подает басистый голос ближайший милиционер.
     -- Начальник! --  Печкин  вдруг  валится перед Томиным на колени.  -- Я
первый  признаюсь!  Я первый! Про  всех расскажу!  Про  Пузо  расскажу!  Про
Самородка  расскажу! Убить  хотели, все признаю! Виновен... Не хочу вышку...
Простите... Только  жить!..  А-а-а...  Все  скажу!  Кого  в  речку  бросили,
скажу!..

x x x

     Прошло несколько  месяцев.  В кабинете Знаменского заканчи­вается очная
ставка между вором и  Шариповым -- завмагом, которого он когда-то обворовал,
притворившись вершителем правосудия.  Ситуация  парадоксальная -- преступник
уличает потерпевшего.
     --  Никакого  ареста  я  не  пугался!  -- Шарипов  демонстрирует  дутое
негодование. -- Как вы даже можете верить?! Этому прес­тупнику!
     -- Вопрос, собственно, не в том, чего вы там пугались или  не пугались,
-- со скрытым юмором говорит Знаменский. -- Была  ли кража и признаете ли вы
своими перечисленные Цараповым ценности?
     -- Да  откуда у меня такие деньги... такие  вещи! Ну вы сами подумайте!
Просто смешно! -- через силу смеется Шарипов.
     -- Итак, записываем в протокол, что от вещей вы отказались?
     --   Минуточку...  --  в  смятении  бормочет  Шарипов,   и   рука   его
непроизвольно дергается  вперед,  чтобы остановить занесенную над протоколом
авторучку. -- И... что с ними будет?
     -- Как бесхозные поступят в государственный доход.
     Гримаса  страдания искажает  черты Шарипова. Второй  раз он  утрачивает
кровное добро, которое уже было горько оплакано!
     Но страх все же пересиливает жадность:
     -- Отказываюсь... Не мои.
     Знаменский ногтем отмечает место в протоколе:
     -- Подпись. -- Шарипов расписывается. -- Пропуск.
     Идя  к выходу, Шарипов  невольно  описывает дугу, стараясь держаться от
Царапова подальше. У двери оборачивается и видит его издевательскую усмешку.
     -- У-у, воровская морда! -- выпаливает он.
     Вор оборачивается к Знаменскому:
     -- Такого грех не почистить, Пал Палыч!
     -- Не будем строить Робин Гуда.
     Вор опускает глаза. Помолчав, Знаменский меняет тему:
     -- Послушайте, Царапов... Мы уже подбиваем бабки, а что я о вас знаю?
     Царапов молчит, колеблясь.
     --  Интересуетесь,  как я  свихнулся?  Подножка  судьбы.  А  потом  уже
катишься... Стоит споткнуться,  Пал Палыч,  по тебе  пройдут,  затопчут,  не
оглянутся.
     Знаменский  примерно  представляет,  о   чем  речь:  крутой  жи­тейский
переплет, из которого двадцатилетний парень вышел  замаранным и его отторгла
прежняя благопристойная среда. Но...
     -- Вас не затоптали, Царапов. Вы после подножки три года работали.
     -- Если не затоптали, то выкинули на обочину. И  я стал жить поперек...
Геологические  партии,  спасатель  на  водах...  Мне нужно  было напряжение,
полная отдача, опасность.  Нервы, риск... Ну, а потом надоело  выкладываться
задаром.
     --  Как-то  обидно  за  вас,   Царапов.  Значит,  будь  вы  посерее  да
потрусливей -- жили бы благополучно?
     -- Наверняка.
     -- Н-да... А вы думали, как будете там? И как потом?
     -- Был знакомый алкаш, он говорил: "Под каждым забором можно найти свою
ветку сирени".
     -- Я серьезно, Царапов.
     Царапов проводит рукой по лицу и произносит безнадежно:
     -- Думать... О чем же думать? Сколько ни думай,  вывод один -- жизнь не
состоялась.
     --  Знаете,  в этом  кабинете  сиживали  люди,  которые меняли  курс  в
пятьдесят,  -- говорит Пал Палыч, неисправимый пропо­ведник.  -- Не понимаю,
что  так  гнет  вас в дугу.  Ну дадут  срок, вы же  знали, что  когда-то  не
миновать? На суд вы пойдете  в прилич­ной упаковке: обвиняемый чистосердечно
во всем признался. Выдал котел денег в лесу, который бы медведь не раскопал.
По словам Глазуновой,  проявил даже некое рыцарство,  защищая ее в  квартире
Пузановского. Она -- отличный свидетель защиты.
     -- Пал Палыч! -- звенящим голосом прерывает Царапов. -- Не надо!  В эту
сторону поезда не ходят!
     "Вот оно, значит, как,  -- думает Знаменский, стоя позже у окна. -- Тут
уж  ничего  не   поделаешь.   Тут  следователь  бессилен...  До  чего  жизнь
изобретательна бывает по части мелодрамы!"
  2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского