ы, а ведь фраза-то была ничего не значащая. Мне бы на этом и
остановиться. Так нет, характер не позволял. Дурацкий, конечно, характер!
Я только изменил тактику и начал внушать ей не слова, а эмоции. В первую
очередь - страх за маму. Я отчетливо вспомнил, как выглядит мама во время
сердечных приступов, и начал внушать это Ольге: мама в постели, бледная,
губы синие, дыхание неровное, трудное... и временами не то кашель, не то
короткий хрип. Ох, как он меня пугал, этот странный, хрипло клокочущий
звук!
   Он всегда предвещал ухудшение. Ольга этого толком и не видела: первый,
самый тяжелый месяц маминой болезни она с Сергеем и Алешкой провела в
Сочи, а я не писал им ничего, да и потом она не очень-то часто к нам
заглядывала:
   редакция, Алешка, то да се, а в общем - некогда. Вот я сейчас ей все
это и старался изобразить.
   Подействовало. Ольга даже позеленела чуточку, и глаза у нее стали
испуганные. Ничего, ей это идет, и глаза как-то заметнее становятся, а то
очень уж она сытая стала и довольная. Я злорадно улыбнулся, глядя на нее.
И вот тут-то Ольга на меня и накинулась.
   - Что это за фокусы еще! - крикнула она так, что я даже на табуретке
подскочил. - Нашел чем шутить, постыдился бы!
   - А я и не шучу вовсе, - угрюмо возразил я, чувствуя себя дурак дураком.
   - Ага, ты всерьез меня агитируешь, понятно! - кипятилась Ольга. -
Фигли-мигли! Кио местного значения! Картинки живые мне представляет, сидит
- глаза таращит! Я еще сначала засомневалась - в чем дело? А как увидела
твою дурацкую улыбочку, все стало ясно!
   Действительно, все стало ясно: и улыбочка была дурацкая, и вся затея не
лучше. Ольга, какая она ни на есть, но все же мы с ней вместе росли, и она
меня знает преотлично, нашел с кем в страшные тайны играть. Да и сама
идея...
   Ольга орала-орала на меня: мол, какой я несерьезный, и сколько можно
мальчишку из себя строить, женился бы лучше, чем всякими глупостями
заниматься, и почему это я думаю, что я один маму люблю, а она, Ольга,
изверг какой-то, и что я жизни не знаю, и теде и тепе. Я сидел-сидел,
собрался уже встать и уйти, но тут Ольга перестала орать и таким тоненьким
голоском, совсем как в детстве, спросила:
   - Ой, а вообще-то интересно: как ты это делаешь?!
   Я поднял голову и увидел, что в дверях, за спиной Ольги, стоит мама.
Она, видимо, давно вот так стояла, и слушала, и успела все понять, потому
что качала головой и улыбалась как-то грустно и смущенно.
   Тут Ольга ахнула - ей бежать надо, перерыв давно кончился, я ей потом
должен непременно рассказать, как это делаю; с гипнозом вообще-то здорово
получается, она бы ни за что не поверила, если бы ей кто другой
рассказал...
   Она убежала, а мама устало присела к столу, налила себе остывшего кофе
и спросила:
   - Что же это с тобой делается, Игорек?
   Я почему-то чуть не расплакался: мне и ее стало как-то особенно жалко,
и себя самого. Захотелось было рассказать ей все, но я сразу же раздумал:
ну зачем? Мало у нее своих забот, еще эту на нее вешать? Успеется. И
вообще я говорить не мог: горло перехватывало, глаза щипало. Я сказал, что
скоро-скоро зайду и все расскажу, а сейчас мне надо уже идти.
   Пошел я пешком, не спеша - домой жутковато было идти, хоть я и понимал,
что это свинство по отношению к Барсу: ему там одному еще страшнее небось.
   Барс услышал мои шаги, как только я вышел из лифта, бросился к двери и
замяукал - обычным своим жалобным, тоненьким голосом: мол, наконец-то ты
пришел, я ведь тут один-одинешенек сижу, скорее входи! Пока я открывал
дверь, он все стоял и мяукал.
   Тут Ксения Павловна выглянула из своей квартиры и поманила меня пальцем.
   Лицо у нее было встревоженное. "Ну, так и есть!" - уныло подумал я.
   - Ваш Барсик, - зашептала она, - сегодня чудной какой-то! Заболел, что
ли?
   - А что такое? - Я постарался изобразить удивление.
   - Да вроде бы и ничего, - неуверенно сказала Ксения Павловна, и у меня
немного отлегло от сердца. - Но смотрит он как-то так... И мяукает не
по-кошачьему.
   - Ну почему, он всегда так мяукает, - вяло возразил я.
   - Как сейчас-то? Это да! Но только днем он совсем иначе, ну прямо
по-человечески говорит: "Мяу!" Я как услыхала, так и обмерла. А он на меня
смотрит и смотрит. У меня аж мурашки по спине...
   "Все ясно, - подумал я. - Педагог я никудышный, ничего объяснить коту
не сумел. Володя бы на моем месте..."
   - Ладно, Ксения Павловна, я посмотрю, что с ним такое. А вообще-то... -
тут я наконец додумался, - вы очень не удивляйтесь. Я его начал немножко
дрессировать... с научной целью! - поспешил добавить я, увидев, что
светлые брови Ксении Павловны поползли вверх, а уголки губ - в стороны и
вниз и добродушное круглое лицо ее приобрело весьма ехидное выражение.
   - Ну, если с научной целью... - неопределенно сказала Ксения Павловна.
   Я открыл дверь. Барс с рыдающим воплем кинулся ко мне. Я взял его на
руки и обернулся: Ксения Павловна стояла у своей двери и смотрела на нас
довольно скептически. Впрочем, Ксения Павловна никогда не принимала меня
всерьез.
   Барс, как всегда, крепко обнял меня и прижался щекой к щеке. Пожалуй,
радовался он чуть больше обычного: дважды поцеловал меня в ухо и протяжно
подмяукивал на низких нотах. Но и такое бывало не раз. Держа Барса в
руках, я подошел к большому зеркалу, вделанному в дверь комнаты, и
внимательно поглядел на нас обоих. Кот как кот, нормальный московский
Васька, только большой очень и выхоленный. И я - парень как парень, даже
не такой уж большой по нынешним временам: рост - 179, вес - 75, волосы
русые, глаза серые, особых примет не имеется. Таких ребят в Москве пруд
пруди. Даже не пруд прудить можно, а Москву-реку вполне свободно. Ну
ладно, о чем это я?
   Да, так вот: и я совсем обыкновенный, и кот тоже. Я прожил на свете
двадцать шесть лет, кот - пять, оба вполне взрослые, и друг друга отлично
знаем, и все время вместе живем, и ничего такого за нами никогда не
замечалось. А что же случилось вчера? Что изменилось в окружающем нас
мире? Ну, допустим, - это наверняка даже! - кот всегда был такой: то есть
понимал куда больше, чем я мог предположить. Но я-то! Уж насчет меня дело
ясное: никогда у меня не было способностей гипнотизера!.. Не было? Или я
не знал, что они есть?
   Может, это как в старом анекдоте: "Вы умеете играть на скрипке?" - "Не
знаю, никогда не пробовал". Ведь я и вправду никогда не пробовал, просто в
голову не приходило.
   Надо бы узнать об известных гипнотизерах - как у них, с детства это
обнаруживалось или впоследствии? Стоп, я вспоминаю: даже Вольф Мессинг,
такой уж чародей, обнаружил эти способности у себя не сразу, а лет в
семнадцать, кажется. И вдобавок в критический момент: ехал он в поезде без
билета и без денег, шел контролер, вот он и внушил контролеру, что билет
есть, - это был единственный выход. Ну да. И он, кажется, впервые в жизни
ехал в поезде и впервые выбирался за пределы родного местечка, и впереди
его ждал огромный, сложный чужой мир - Варшава.
   Конечно, у меня таких критических моментов не было. Но все ведь
относительно. Например, экзамены... Ну почему мне никогда не пришло в
голову загипнотизировать экзаменатора? Нет, это не доказательство. Не
пришло, потому что это никому не приходило в голову, потому что это лежало
вне круга обычных наших понятий. У Козьмы Пруткова правильно сказано:
"Многие вещи непонятны нам не потому, что наши понятия слабы, но потому,
что сии вещи не входят в круг наших понятий..."
   В общем, могло у меня это быть, а я не замечал. Тогда все получается
проще... Хотя - где там проще! Разве что понятней немного...
   Эти свои мысли я хорошо помню. Тем более, что это были, пожалуй, первые
более или менее связные мысли за весь тот день. Я стоял вот так, глядя в
зеркало на себя и на Барса, и даже не хотел отходить - боялся, что опять
мысли разбегутся. Но тут Барс начал опять наговаривать мне что-то на ухо,
заволновался - и я пошел с ним в комнату, успев додуматься только до
одного:
   что надо бы мне связаться с телепатами. А как связаться - этого я еще
не знал. В нашем институте один парень увлекался телепатией и ходил на
заседания секции биоинформации, но с ним я был не в ладах из-за одного
случая, и обращаться к нему не хотелось. "Ничего, Володя что-нибудь
придумает", - успокоил я себя и пошел кормить кота.
   Барс опять держался до такой степени обычно, будто ничего и не
случилось.
   Сидел я в кухне на круглом табурете и смотрел, как он уплетает треску -
так же, как всегда, деловито и увлеченно, однако без жадности, без урчанья
и мурлыканья, как это бывает у котов одичалых или плохо кормленных. И
сидел он так же, как всегда, красиво распластав свой толстый, в черных и
серых кольцах, хвост на коричневом линолеуме, и так же аккуратно
захватывал бело-розовые куски со своей голубой пластмассовой тарелочки и
не обращал на меня особого внимания.
   Он доел всю порцию, встал и потянулся - сначала вытянул передние лапы,
потом задние, - это означало: "Я сыт". После еды ему всегда хотелось
играть. Я уж к этому привык и теперь покорно направился к письменному
столу. Там у меня в правом верхнем ящике лежал шпагат с привязанной к нему
бумагой.
   Барс в полном восторге взвивался в воздух, прыгал в длину, подстерегал
добычу, притаившись за шкафом или под столом, рвал бумагу зубами и когтями.
   Постепенно он уставал, начал все чаще отдыхать и, наконец тяжело
вздохнув, повалился на бок. Это означало, что игра окончена, и я очень
охотно положил шпагат с бумагой обратно в ящик.
   "И на что ему эта самая телепатия, разговорчики всякие? - думал я, сидя
рядом с Барсом и машинально проводя рукой по его атласистой пестрой шкуре.
- Мы с ним и без того хорошо понимаем друг друга, а говорить он все равно
толком не сможет: глотка не так устроена. Кому это нужно, чтобы он говорил:
   "мама", "мура" и всякое такое? Тут же не цирк..."
   Додумать я не успел. Барс поднялся, поставил передние лапы мне на
колени и с явным удовольствием произнес:
   - Мам-ма, мурра!
   Видимо, я начал уже чуточку привыкать к этой чертовщине - мне стало не
страшно, а скорее как-то грустно. Я вздохнул и взял Барса на руки.
   - Жили мы с тобой, кот, тихо-мирно, - сказал я, глядя в его круглые
янтарные глаза, - и абсолютно неясно, на что нам сдались эти штучки-мучки
из области парапсихологии...
   На этом можно закончить главу и поставить очередной эпиграф, потому что
дальше пришел Володя, и обстановка сразу изменилась.
 
 
                               Глава шестая 
 
   ...Пора чудес прошла, и нам 
   Подыскивать приходится причины 
   Всему, что совершается на свете.
 
   В. Шекспир


   Когда двое делают одно и то же, 
   получается не одно и то же.
 
   Публий Теренций 


   Володя пришел элегантный, спокойный, деловитый, никаких тебе
комплексов, торможений, внутренних конфликтов. И, уж конечно, он не
потратил ни одного часа зря - не то, что я. Все-то он выяснил, все
рассчитал - и сразу начал действовать.
   - Ничего нового не произошло? Вот и отлично! - бодро сказал он,
усаживаясь на стул против тахты, чтобы удобно было наблюдать Барса.
   Барс с интересом поглядел на него и сказал:
   - Мам-ма! - Это слово ему, видимо, было легче всего произносить.
   Володя одобрительно кивнул.
   - Превосходно! Ты его не поощряешь? Следовало бы. Чеши ему баки за
каждое сказанное слово. Нет, сейчас уже не надо - ты опоздал. Но в
дальнейшем - чеши! Для моральной поддержки. Видишь, какой это старательный
и толковый кот? Кот-отличник! Не дожидается, пока его спросят, сам рвется
говорить. Это достойно поощрения.
   Мне сначала показалось, что Володя издевается не то надо мной, не то
над Барсом, но он говорил всерьез. Сказал, что, насколько ему удалось
выяснить за один день, Барс представляет собой редкое исключение среди
кошек.
   - Ну не только среди кошек, - возразил было я.
   - Не в том смысле, что он поддается внушению, это у многих животных
бывает, - терпеливо пояснил Володя. - А в том, что он сам жаждет контакта.
Для собаки это было бы куда более естественно. Собака - животное стадное,
а кошка нет.
   Потом я все это тоже прочел и усвоил. Почему, например, собака так
привязывается к человеку, а кошка держится все же обособленно: потому что
собака воспринимает семью, в которой она живет, как членов своей стаи,
этого требует древний инстинкт. А кошки стаями не живут, и тесный контакт
с человеком не диктуется их инстинктом; зато для них очень важно иметь
"свою"
   территорию, хорошо изученную, с привычными укрытиями и проложенными
трассами; поэтому они так плохо переносят разлуку с домом и возвращаются к
нему иной раз даже издалека... Но Володя-то успел все это выяснить за
сутки - вот в чем дело и вот в чем разница между нами! "День мудреца
длиннее, чем неделя глупца", - это сказал, кажется, Сенека.
   Значит, Володя сказал, что Барса нужно ценить и поощрять и что сейчас
нужно с ним поработать часок, выяснить некоторые детали. А потом Галя
приведет Барри, и мы продолжим опыты с ним - и порознь, и вместе с Барсом.
У Володи все было расписано и записано. На сегодня нужно было выяснить: а)
могу ли я внушать Барсу сложные действия; б) могу ли я внушать из другой
комнаты; в)
   могу ли я внушать другому животному, то есть Барри; г) могу ли я
внушать человеку; д) может ли он, Володя, внушать коту.
   Одного он все же не учел: что ни меня, ни Барса не хватит на такую
долгую серию опытов - мы выдохнемся быстро. Но я уж не стал об этом
говорить, а только вздохнул с присвистом.
   - Ты что это? - осведомился Володя.
   - Ничего. Просто я снова и снова удивляюсь: как это такой
высокоорганизованный индивид, росток будущего в настоящем, может дружить
со мной, ничем не примечательным среднестатистическим землянином.
   - Удивляйся и дальше на здоровье! - великодушно разрешил Володя. - А в
чем дело, собственно? Ты что, плана никакого не составил?
   - Где уж нам уж!.. - простонал я, закатывая глаза.
   - Ну и что? Да если б ты даже вообще ничего сегодня не делал, а просто
слонялся по улицам...
   - Так я вот именно ничего не делал, а просто слонялся по улицам! -
признался я с некоторым даже удовольствием.
   - Ну да?! - Володя от души расхохотался. - А ты еще удивляешься: почему
мы с тобой дружим! По принципу дополнительности, чудак, я же тебе говорил!
   - Ладно, усвоил, - сказал я. - Так с чего мы начнем?
   Начали мы с того, что я посмотрел на запись в Володином блокноте, а
потом уселся поудобнее рядом с Барсом и тихо сказал:
   - Котенька, смотри на меня и слушай!
   Кот мурлыкнул и замер в напряженной позе. Я опять детально представил
себе, что он должен сделать, и кот послушно и безошибочно проделал все:
спрыгнул с тахты, прошел по комнате, взобрался на библиотечную лесенку,
стоявшую в углу, на последней ступеньке встал на задние лапы, а передними
аккуратно царапнул по стеклу книжной полки, потом отчетливо сказал:
"Мурра!" - осторожно спустился с лесенки и на полу со вздохом облегчения
повалился брюхом вверх.
   Я подошел, погладил его белоснежный живот, почесал баки, а Володя,
внимательно проверив запись в блокноте, вписал под ней своим четким
угловатым почерком: "Задание выполнено".
   - Теперь пускай он мяукнет три раза, - сказал Володя.
   Не успел я собраться с мыслями, как Барс приподнял голову, коротко
мяукнул три раза и опять повалился на бок. Я так растерялся, что забыл его
погладить, но он сам напомнил: квакнул (есть у него такой короткий звук,
вроде кваканья, выражающий нетерпение), тут же зацепил когтем мой палец и
потащил к своей полосатой щеке. Володя, видимо, понял по моей растерянной
физиономии, что дела не в порядке.
   - А в чем дело? - недоумевающе спросил он. - Ведь ты именно и внушал -
три раза?
   - Да не успел я ничего внушить, он сам все сделал, - ответил я и хотел
было подняться, но Барс опять квакнул, схватил мой палец, отчетливо
произнес:
   "Мам-ма, ммяхо, мурра!" - и с протяжным вздохом перекатился на спину.
   - Шантажист кошачий! Видал, что вытворяет? - сказал я, почесывая кота
за ухом.
   - Погоди! Значит, он улавливает твои мысли даже без прямого внушения?
   - Выходит, что так, - согласился я. - Впрочем, мне нужно установить
границу.
   - Это будет мешать чистоте опыта... - вслух соображал Володя. - У
Дурова это тоже случалось, кажется... надо проверить... При очень прочном
и близком контакте животное начинает угадывать еле выраженные желания
человека.
   Понимаешь?
   - Хоть я и не животное, но угадываю, - съязвил я, слегка задетый все же:
   Володя вел себя так, словно всю жизнь занимался этими проблемами.
   - Еще раз проверим! - решил Володя, не обращая внимания на мои попытки
острить. - Внушай... Нет, погоди, лучше я запишу в блокноте, а ты про себя
прочтешь.
   - Это зачем же? Ты думаешь, что он наши слова понимает? - поразился я.
   Володя вдумчиво посмотрел на Барса, а потом сказал, что пока ничего не
известно и для чистоты эксперимента надо исключить все мыслимые помехи.
   - Во всяком случае, кот в отличной форме и вовсе не нервничает, а,
наоборот, очень доволен и уже научился извлекать пользу из своих новых
способностей, - добавил он.
   - В отличие от меня! - пробормотал я, со стыдом вспоминая сцену с
Ольгой.
   - Да, кстати, ты его мысли не улавливаешь совсем? - деловито спросил
Володя, снова заглядывая в свой блокнот.
   - По-моему, нет... Конечно, нет! - подумав, ответил я. - А вообще-то
почему?
   Может, у него мысли более сложные? А, Барс?
   Барс мирно мурлыкнул и подставил мне щеку. Володя засмеялся.
   - Ну, мысли Барса - если их можно назвать мыслями в нашем понимании
слова - теперь можно понять в основном и без телепатии. А в принципе дело
обстоит, по-моему, так, как обычно в телепатии: ты - индуктор, он -
перципиент; ты передаешь, он воспринимает, а эти свойства, кажется,
встречаются только порознь.
   - Жалко! - сказал я, но тут же подумал, что вовсе не жалко, а,
наоборот, так лучше: только этого мне и не хватало, чтобы я воспринимал
мысли Барса или, чего доброго, подчинялся его внушению. Он и так мне может
внушить что угодно своим мяуканьем, мурлыканьем и всякими ужимками, а то и
вовсе житья бы не было.
   Тут я заметил, что Барс беспокоится - пристально смотрит на меня и
молча открывает рот.
   - Ты что? - спросил я, несколько смутившись.
   Барс мяукнул протяжно и жалобно, вскочил с пола, поставил передние лапы
мне на колени - я продолжал сидеть перед ним на корточках - и ткнулся
носом мне в ухо. Он был такой большущий, что дотянулся до моего уха без
особого труда.
   Я взял его на руки и встал. Кот прижимался ко мне и что-то намурлыкивал
на ухо. Володя смотрел на нас и неодобрительно качал головой.
   - Совершенно нерабочая обстановка, - заявил он, записав что-то в
блокноте. - Истерическая нежность, сверхвозбудимость... До чего ты довел
кота?
   - Я, главное, довел! - возмутился я. - Да что же я такое делал, чтобы
его довести?
   - Не знаю, не знаю. Твои эти штучки со сменой настроений: то шляешься
целый день по городу, оставляешь кота одного в такой день, то приходишь и
начинаешь: "Барся-Марся, то да се, бачки почешу, лапки разомну!" Знаю я
тебя! А кот, думаешь, железный?
   Я добросовестно подумал. Отчасти это верно. Но ведь когда я пришел
домой, кот вел себя, в общем, вполне обычно. И Володя сам же сказал, что
кот в отличной форме. Просто он начал нервничать, когда я подумал об
опасности более полного контакта с ним.
   - Ничего себе - просто! - усмехнулся Володя. - Значит, он, по-твоему,
может реагировать на такие сложные мысли?
   - Погоди, погоди! - сказал я, стараясь поймать ускользавшую идею. - Не
на саму мысль, конечно, а на ее эмоциональную основу. Поскольку эта эмоция
имела прямое отношение к нему.
   Володя одобрительно кивнул и начал строчить в блокноте.
   - Вместо того чтобы прибедняться и разыгрывать из себя этакого ползунка
с высшим образованием, ты бы лучше применял свои мозги по их прямому
назначению, - сказал он, кончив пис